Прозёванный юбилей. Громокипящему кубку 110 лет
Источник: | Фото взято из оригинала статьи или из открытых источников
04.03.23 | 2605
Сегодня 4 марта. Ровно 110 лет назад (по старому стилю) в Москве вышел в свет первый большой сборник стихов Игоря-Северянина «Громокипящий кубок». 100-летний юбилей местное Северянинское общество прозевало, хотя я напоминал, причём своевременно. Этот юбилей тоже прозевали, предпочтя политику. Обидно? Нет, мне совсем не обидно: до 120-летия едва ли кто из членов общества доживёт в здравом уме и твёрдой памяти. Значит и юбилей им не к чему.
_________
В «Громокипящем кубке» всё необычно — от устройства до судьбы.
В начале прошлого века – это было единственное поэтическое издание, которое всего-то за три года выдержало 10 изданий! Суммарный тираж превысил 31 тысячу экземпляров — абсолютный рекорд Серебряного века русской поэзии!
11-е издание должно было состояться в эмиграции, но не случилось оказии. Рукопись издания должна была остаться у «жены по совести» Веры Борисовны Коренди, но она неосторожно выложила на этажерку несколько предметов, принадлежавших поэту в комнате, где с ним прощались. Жена перед Богом Фелисса подрезала рукопись одиннадцатого издания. Вера Борисовна была в бешенстве. От Фелиссы рукопись попала в Литературный музей в Тарту и ныне хранится в фонде поэта.
Мой экземпляр «кубка» добрался до Киева только к концу августа 1913 года, когда первое издание в количестве 1200 экземпляров уже перестало быть новостью, но меня это ничуть не огорчает — habent sua fata libelli — книги имеют свои судьбы.
__________
В первом издании не было фронтисписа. Оно начиналось прямо с титула. На второй странице вместо фронтисписа, т.е. приличествующего случаю рисунка — указан адрес московской типографии Саблина. И лишь на третьей странице на месте титула — знаменитый эпиграф из Фёдора Тютчева:
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.
Идея этого эпиграфа принадлежит Фёдору Сологубу, предисловие которого помещено на 5 странице:
«Одно из сладчайших утешений жизни — поэзия свободная, лёгкий, радостный дар небес. Появление поэта радует, и когда возникает новый поэт, душа бывает взволнована, как взволнована бывает она приходом весны.
“Люблю грозу в начале мая!”
Люблю стихи Игоря Северянина. Пусть мне говорят, что в них то или другое неверно с правилами пиитики, раздражает и дразнит, — что мне до этого! Стихи могут быть лучше или хуже, но самое значительное то, чтобы они мне понравились.
Я люблю их за их лёгкое, улыбчивое, вдохновенное происхождение. Люблю их потому, что они рождены в недрах дерзающей, пламенною волею упоенной души поэта. Он хочет, он дерзает не потому, что он поставил себе литературною задачею хотеть и дерзать, а только потому он хочет и дерзает, что хочет и дерзает. Воля к свободному творчеству составляет ненарочную и неотъемлемую стихию души его, и потому явление его — воистину нечаянная радость в серой мгле северного дня. Стихи его, такие капризные, лёгкие, сверкающие и звенящие, льются потому, что переполнен громокипящий кубок в лёгких руках нечаянно наклонившей его ветреной Гебы, небожительницы смеющейся и щедрой. Засмотрелась на Зевесова орла, которого кормила, и льются из кубка вскипающие струи, и смеётся резвая, беспечно слушая, как “весенний первый гром, как бы резвяся и играя, грохочет в небе голубом”.
О, резвая! О, милая!»
Между делом напомню, что это написано выпускником Петербургского учительского института молодому человеку, за плечами которого всего-то 4 класса (!) реального училища.
Два года спустя в издании Викентия Пашуканиса предисловие Сологуба исчезнет. На первой странице напечатают марку издательства. На четвертой и пятой страницах сразу два титула. На восьмой — знаменитый портрет автора работы Елены Лукиничны Мрозовской — фотографа двора его Высочества князя Черногорского (СПБ, Невский, 20). В первой сотне экземпляров в роскошных переплётах из парчи и картонных футлярах под фотографией собственноручный автограф автора. Мой экземпляр роскошного издания тоже в парче с золотой нитью и на дорогой александрийской бумаге, но номером не вышел — 174-й из 500!
На девятой странице посвящение Марии Васильевне Волнянской — всё моё творчество посвящено тринадцатой и значит последней. Все знают про Злату, про Мадлэн, про Фелиссу, наконец, про Веру Борисовну, однако Мария Волнянская шесть лет была женой поэта и оказала влияние на его творчество не менее, а то и поболее прочих «муз». Я всё жду, что в литературоведении и в читательском признании ей, наконец, воздастся по заслугам.
На одиннадцатой странице знаменитое «Автопредисловие» — самооправдание гения перед читателями и критикой:
«Я — противник автопредисловий: моё дело — петь, дело критики и публики судить моё пение. Но мне хочется раз навсегда сказать, что я, очень строго по-своему, отношусь к своим стихам и печатаю только те поэзы, которые мною не уничтожены, т. е. жизненны. Работаю над стихом много, руководствуясь только интуицией; исправлять же старые стихи, сообразно с совершенствующимся все время вкусом, нахожу убийственным для них: ясно, в своё время они меня вполне удовлетворяли, если я тогда же их не сжёг. Заменять же какое-либо неудачное, того периода, выражение «изыском сего дня» — неправильно: этим умерщвляется то, сокровенное, в чём зачастую нерв всей поэзы. Мертворождённое сжигается мною, а если живое иногда и не совсем прекрасно,— допускаю, даже уродливо,— я не могу его уничтожить: оно вызвано мною к жизни, оно мне мило, наконец, оно — моё!»
И только на тринадцатой — ты скажешь, ветреная Геба…
_______________
История книги такова. В литературном салоне Фёдора Сологуба и его жены Анастасии Чеботаревской поэт познакомился с актрисой Лидией Рындиной. В салоне она считалась американизированной дамой. Рындина взялась быть проводником юного поэта в стане российской богемы. Однажды она даже попросила его ради рекламы стрелять в неё, но промахнуться. История получила огласку и Чеботаревская, отказала Рындиной в приёме — попросту выставила вон. Игорь-Северянин настоял, чтобы Рындину в салон вернули, потому что у него на неё были свои планы.
Рындина была второй женой издателя Сергея Соколова (поэта символиста Кречетова), первой женой которого была Нина Петровская в минуту помутнения рассудка, стрелявшая в поэта Андрея Белого. Петровская и Соколов некогда основали элитарное символистское издательство «Гриф». Для Игоря-Северянина Рындина была кратчайшим способом возможно ближе подобраться к её мужу-издателю. И подобрался-таки шельмец!
Однажды Соколов заглянул к поэту в номер гостиницы и отобрал из вороха стихов, то что скоро стало «Громокипящим кубком». Следует признать очевидное: подбор стихов принадлежит Соколову, деление на разделы, включая знаменитое «Мороженое из сирени» принадлежит ему же. Соколов повинен в том, что в сборник попали скандальные «пролог и эпилог эгофутуризма», которым там не место и не попали другие, более лирические и более информативные стихотворения, включая те, что были посвящены «королеве, игравшей в башне замка Шопена». Последнее отчасти объясняет, почему имя Анны Воробьёвой — Королевы и Северянки десятилетиями было скрыто от читателей кубка, хотя современникам поэта оно было известно. Соколов повинен в том, что хронология стихотворений перемешана, а в некоторых случаях утрачена и датировка, и указание на место, где выпелась поэза.
Если бы не «Громокипящий кубок», выдержавший в «Грифе» семь изданий, кто бы сегодня помнил о поэте символисте Кречетове, вольноопределяющемся на Германской войне, а затем одном из идеологов Белого движения Сергее Соколове? А так помнят, и не только специалисты по Серебряному веку.
__________
К чему это всё?
А вот к чему. Великое прошлое умерло и никогда не возродится, если за практическим отсутствием гениев в настоящем, мы не будем ценить прошлое, пусть даже в мелочах, а особенно когда оно не совсем для нас чужое. И пуще того, когда мы официально объявили себя ревнителями этого прошлого, например, северянинским обществом.
Источник: | Фото взято из оригинала статьи или из открытых источников
04.03.23 | 2605
Сегодня 4 марта. Ровно 110 лет назад (по старому стилю) в Москве вышел в свет первый большой сборник стихов Игоря-Северянина «Громокипящий кубок». 100-летний юбилей местное Северянинское общество прозевало, хотя я напоминал, причём своевременно. Этот юбилей тоже прозевали, предпочтя политику. Обидно? Нет, мне совсем не обидно: до 120-летия едва ли кто из членов общества доживёт в здравом уме и твёрдой памяти. Значит и юбилей им не к чему._________
В «Громокипящем кубке» всё необычно — от устройства до судьбы.
В начале прошлого века – это было единственное поэтическое издание, которое всего-то за три года выдержало 10 изданий! Суммарный тираж превысил 31 тысячу экземпляров — абсолютный рекорд Серебряного века русской поэзии!
11-е издание должно было состояться в эмиграции, но не случилось оказии. Рукопись издания должна была остаться у «жены по совести» Веры Борисовны Коренди, но она неосторожно выложила на этажерку несколько предметов, принадлежавших поэту в комнате, где с ним прощались. Жена перед Богом Фелисса подрезала рукопись одиннадцатого издания. Вера Борисовна была в бешенстве. От Фелиссы рукопись попала в Литературный музей в Тарту и ныне хранится в фонде поэта.
Мой экземпляр «кубка» добрался до Киева только к концу августа 1913 года, когда первое издание в количестве 1200 экземпляров уже перестало быть новостью, но меня это ничуть не огорчает — habent sua fata libelli — книги имеют свои судьбы.
__________
В первом издании не было фронтисписа. Оно начиналось прямо с титула. На второй странице вместо фронтисписа, т.е. приличествующего случаю рисунка — указан адрес московской типографии Саблина. И лишь на третьей странице на месте титула — знаменитый эпиграф из Фёдора Тютчева:
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.
Идея этого эпиграфа принадлежит Фёдору Сологубу, предисловие которого помещено на 5 странице:
«Одно из сладчайших утешений жизни — поэзия свободная, лёгкий, радостный дар небес. Появление поэта радует, и когда возникает новый поэт, душа бывает взволнована, как взволнована бывает она приходом весны.
“Люблю грозу в начале мая!”
Люблю стихи Игоря Северянина. Пусть мне говорят, что в них то или другое неверно с правилами пиитики, раздражает и дразнит, — что мне до этого! Стихи могут быть лучше или хуже, но самое значительное то, чтобы они мне понравились.
Я люблю их за их лёгкое, улыбчивое, вдохновенное происхождение. Люблю их потому, что они рождены в недрах дерзающей, пламенною волею упоенной души поэта. Он хочет, он дерзает не потому, что он поставил себе литературною задачею хотеть и дерзать, а только потому он хочет и дерзает, что хочет и дерзает. Воля к свободному творчеству составляет ненарочную и неотъемлемую стихию души его, и потому явление его — воистину нечаянная радость в серой мгле северного дня. Стихи его, такие капризные, лёгкие, сверкающие и звенящие, льются потому, что переполнен громокипящий кубок в лёгких руках нечаянно наклонившей его ветреной Гебы, небожительницы смеющейся и щедрой. Засмотрелась на Зевесова орла, которого кормила, и льются из кубка вскипающие струи, и смеётся резвая, беспечно слушая, как “весенний первый гром, как бы резвяся и играя, грохочет в небе голубом”.
О, резвая! О, милая!»
Между делом напомню, что это написано выпускником Петербургского учительского института молодому человеку, за плечами которого всего-то 4 класса (!) реального училища.
Два года спустя в издании Викентия Пашуканиса предисловие Сологуба исчезнет. На первой странице напечатают марку издательства. На четвертой и пятой страницах сразу два титула. На восьмой — знаменитый портрет автора работы Елены Лукиничны Мрозовской — фотографа двора его Высочества князя Черногорского (СПБ, Невский, 20). В первой сотне экземпляров в роскошных переплётах из парчи и картонных футлярах под фотографией собственноручный автограф автора. Мой экземпляр роскошного издания тоже в парче с золотой нитью и на дорогой александрийской бумаге, но номером не вышел — 174-й из 500!
На девятой странице посвящение Марии Васильевне Волнянской — всё моё творчество посвящено тринадцатой и значит последней. Все знают про Злату, про Мадлэн, про Фелиссу, наконец, про Веру Борисовну, однако Мария Волнянская шесть лет была женой поэта и оказала влияние на его творчество не менее, а то и поболее прочих «муз». Я всё жду, что в литературоведении и в читательском признании ей, наконец, воздастся по заслугам.
На одиннадцатой странице знаменитое «Автопредисловие» — самооправдание гения перед читателями и критикой:
«Я — противник автопредисловий: моё дело — петь, дело критики и публики судить моё пение. Но мне хочется раз навсегда сказать, что я, очень строго по-своему, отношусь к своим стихам и печатаю только те поэзы, которые мною не уничтожены, т. е. жизненны. Работаю над стихом много, руководствуясь только интуицией; исправлять же старые стихи, сообразно с совершенствующимся все время вкусом, нахожу убийственным для них: ясно, в своё время они меня вполне удовлетворяли, если я тогда же их не сжёг. Заменять же какое-либо неудачное, того периода, выражение «изыском сего дня» — неправильно: этим умерщвляется то, сокровенное, в чём зачастую нерв всей поэзы. Мертворождённое сжигается мною, а если живое иногда и не совсем прекрасно,— допускаю, даже уродливо,— я не могу его уничтожить: оно вызвано мною к жизни, оно мне мило, наконец, оно — моё!»
И только на тринадцатой — ты скажешь, ветреная Геба…
_______________
История книги такова. В литературном салоне Фёдора Сологуба и его жены Анастасии Чеботаревской поэт познакомился с актрисой Лидией Рындиной. В салоне она считалась американизированной дамой. Рындина взялась быть проводником юного поэта в стане российской богемы. Однажды она даже попросила его ради рекламы стрелять в неё, но промахнуться. История получила огласку и Чеботаревская, отказала Рындиной в приёме — попросту выставила вон. Игорь-Северянин настоял, чтобы Рындину в салон вернули, потому что у него на неё были свои планы.
Рындина была второй женой издателя Сергея Соколова (поэта символиста Кречетова), первой женой которого была Нина Петровская в минуту помутнения рассудка, стрелявшая в поэта Андрея Белого. Петровская и Соколов некогда основали элитарное символистское издательство «Гриф». Для Игоря-Северянина Рындина была кратчайшим способом возможно ближе подобраться к её мужу-издателю. И подобрался-таки шельмец!
Однажды Соколов заглянул к поэту в номер гостиницы и отобрал из вороха стихов, то что скоро стало «Громокипящим кубком». Следует признать очевидное: подбор стихов принадлежит Соколову, деление на разделы, включая знаменитое «Мороженое из сирени» принадлежит ему же. Соколов повинен в том, что в сборник попали скандальные «пролог и эпилог эгофутуризма», которым там не место и не попали другие, более лирические и более информативные стихотворения, включая те, что были посвящены «королеве, игравшей в башне замка Шопена». Последнее отчасти объясняет, почему имя Анны Воробьёвой — Королевы и Северянки десятилетиями было скрыто от читателей кубка, хотя современникам поэта оно было известно. Соколов повинен в том, что хронология стихотворений перемешана, а в некоторых случаях утрачена и датировка, и указание на место, где выпелась поэза.
Если бы не «Громокипящий кубок», выдержавший в «Грифе» семь изданий, кто бы сегодня помнил о поэте символисте Кречетове, вольноопределяющемся на Германской войне, а затем одном из идеологов Белого движения Сергее Соколове? А так помнят, и не только специалисты по Серебряному веку.
__________
К чему это всё?
А вот к чему. Великое прошлое умерло и никогда не возродится, если за практическим отсутствием гениев в настоящем, мы не будем ценить прошлое, пусть даже в мелочах, а особенно когда оно не совсем для нас чужое. И пуще того, когда мы официально объявили себя ревнителями этого прошлого, например, северянинским обществом.
Последние новости
Устав ООН. Извлечение
08.05.25 55
Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе. Заключительный акт. !975. Извлечение
08.05.25 47
