Русское Информационное Поле | |||||||
|
Главы из новой книги. Радио Таллинн
РАДИО «ТАЛЛИНН»
В истории вещания в радиоэфире Эстонии проект Николая Мейнерта «Радио Таллинн» есть явление уникальное, неповторимое ни сегодня, ни завтра и, видимо, послепослезавтра тоже. Все ли, кто работал у Мейнерта понимают, какое это было счастье выходить в эфир и напрямую общаться со слушателями? Бездна доверия и доброжелательности, ноль цензуры, море адреналина и океан положительных эмоций. Я купался в этом счастье — морковка неожиданно попала на курорт, но всегда знала, что счастье — это ненадолго. Нынешним труженикам популярных каналов, с языками без костей и бьющим через край казённым оптимизмом, настоящие эмоции прямого эфира неведомы. Пишу это не в укор, а в сожаление: их счастье прошло стороной. Для нас прямой эфир был воздухом свободы, а они живут в эфирной клетке. Им всё можно и ничего нельзя. Говорят, есть список слов и острых тем, которых следует избегать в эфире. И почему-то я в это верю. В эфире «Радио Таллинн» у меня было три собственных программы: «Граммофон», слушатели которой задарили меня старыми пластинками, «Философия, музыка, поэзия», соединившая вместе, то, что в обыденной жизни существует само по себе, наконец, ночные разговоры со священником. Все три программы с прямым выходом в эфир телефонных звонков. Если с людьми говорить человеческим языком, то и они будут отвечать тебе тем же. Ни один звонок в моих программах не подвергался предварительной цензуре. А ведь в ночных разговорах были весьма сложные ситуации, обсуждались весьма щекотливые темы, в которых мы вместе с отцом Леонтием (Морозкиным) разбирались с полуночи до трёх часов ночи. Однако в эфире бывали и весьма прискорбные случаи. В программу «Кабинет доктора Франкенштейна» регулярно звонил один из его поклонников: «А я в эфире?» – «В эфире!» – «Тогда пошёл ты на хуй!» Возможно, это был чёрный пиар для привлечения слушателей, интересно же: пошлют сегодня или нет? Или вот семья Цукерман: после первого же посыла в эротический тур Владиславлев цензурировал все входящие звонки, прежде чем выпустить их в эфир. Представьте себе картину: Цукерман, вальяжно, развалившись в кресле, со вкусом переиначивает под себя статью из какой-то российской газеты, что-то там про историю театра. Это я дурак к каждой программе писал расширенный синопсис, умные пользовались газетами. Однажды Цукерман рассуждал о будущем «наших детей» в Эстонии. Я не выдержал и позвонил Владиславлеву: «Вопрос о детях. Скажите, уважаемый, о каких детях идёт речь – о ваших детях от Цукермана или наоборот?» Разумеется, в эфир моё хулиганство не попало, у Владиславлева был тонкий слух. Мейнерт был мастером создавать смешные, на его взгляд, жизненные коллизии. Взял, да и послал меня вместе с Цукерманом на какой-то экологический семинар в Швецию. Поехали на моём стареньком «Датсуне». Взяли бутылок десять водки и две канистры бензина. Я весело провёл ночь на пароме, чтобы не мешать Цукерману тосковать в каюте по Владиславлеву. Утром на выезде из порта мы упёрлись в досмотр какого-то автобуса. Ждали минут десять, но Цукерману показалось, что автобус уже можно объехать. Я вяло сопротивлялся, но Сашок настоял. Как только мы обогнули автобус, нас тут же тормознули. Меня заставили дышать в прибор и отправили на полный таможенный досмотр в ангар. Для начала вынули багаж и две канистры с бензином. Я мысленно распрощался и с водкой, и с бензином. К моему удивлению таможня никак не отреагировала ни на контрабандный бензин, ни на излишки водки. На вопрос, что у него в сумке Цукерман пожал плечами: «Medicine. Just drugs!» Упоминание о таблетках таможеннику не понравились, и он перетряхнул всю сумку. А в это время я с поздним сожалением о своей слабости наблюдал, как мой «Датсун» тщательно разбирают по винтику, а потом быстро и небрежно собирают. Часа через два нас отпустили. Полицейская дама на выезде сказала мне, что у них в Швеции с таким выхлопом за руль не садятся и пожелала счастливого пути. На семинаре нас поселили в большом номере на двоих, но в разных его углах. Цукерман запретил мне пользоваться минибаром, сказал, что дорого. Когда на выезде я сдавал ключ, то оказалось, что минибар на двоих был полностью оплачен организаторами. Оказывается, экологи не чужды милосердия, а Цуреман лишил меня утренней опохмелки. На семинаре я решил подснять сюжет для «Купеческого собрания» и совершил большую ошибку, поместив Цукермана в кадр с микрофоном. И снова mea culpa, mea maxima culpa: я своими руками создал монстра — похитителя «Субботеи», пожирателя эфира и повелителя микрофона. Работая в кадре с Владиславлевым Цукерман никогда не доверял ему микрофон, заставляя, как бы это помягче… почтительно нагибаться к фаллическому символу власти. В кадре всё это выглядело нелепо и оскорбительно, но для эстонцев парочка была живым примером продвинутых, одомашненных русских. Цукерман всегда и везде на моей памяти был русским и никогда геем. Впрочем, утверждать цукерманову нетрадиционность бытия не берусь, со свечкой не стоял. Даже сейчас Цукерман красуется в телеэфире «Русского вопроса» именно в качестве продвинутого русского вместе с Ханоном Зеликовичем Барабанером, Михаилом Кылвартом и Мариной Кальюранд. Всё жду, когда меня пригласят в программу «Еврейский вопрос». Мне как русскому есть, что сказать и за евреев, и за корейский вопрос, да и за эстонский тоже. Вы не находите это унизительным: перед эстонцами русский человек Цукерман предстаёт в позе «Чего изволите?», понимает команды по-эстонски, не даёт потомства и готов загрызть всякого, кто назовёт вещи своими именами. Последнее я испытал на себе. В одной из программ «Философия, музыка, поэзия» я затронул тему магии и среди прочего процитировал Георгия Климова. Вслед за мной в эфир вывались супруги. Брызгая слюной, Цукерман орал в микрофон: «Петров антисемит!», «Не слушайте Петрова! Не смотрите Петрова! Не читайте Петрова!», и тому подобное. Мне эту истерику любезно преподнесли в записи, храню до сих пор. А потом, ну, какой я антисемит? Я человек православный, и у меня расхождение с иудейством единственно по вопросу о признании Господа нашего Иисуса Христа Сыном Божиим — Мессией. Кто я такой, чтобы не любить или даже ненавидеть народ, избранный Богом? Мой Спаситель вочеловечился в иудейском народе, но всех нас ради пошёл на крестные муки, всех нас ради победил ад и всех нас ради воскрес в третий день по писанию — всех нас! Разумеется, мне могут не нравиться поступки конкретного человека, но кто я такой, чтобы за это ненавидеть его соплеменников и весь его род? Второй раз от меня публично отрекалась Элла Аграновская, редактор «Субботы» — приложения к «Молодёжке». Я позволил себе высказать несколько замечаний общего характера в адрес русской (!) интеллигенции. В ближайшем приложении было опубликовано опровержение: «Коллектив редакции не разделяет мнения М.Петрова». Эллочка, не моргнув глазом, подписалась сразу за всю редакцию. Забавно, что ровно за год до этого случая в том же приложении была опубликована моя статья из серии «Пожиратели эфира», в которой упоминалась программа «Субботея» про интеллигенцию. Под стать теме были выбраны герои: диссидент, актриса, народ на улицах. Экспресс-опрос прояснил образ современного интеллигента, далёкий от чеховского идеала. Интеллигент должен быть образован — это условие обязательное, но недостаточное. Он — мудр, но не востребован обществом, Интеллигент протестует против существующего порядка. Он неопрятен (вшивый интеллигент) и питается больше духовной пищей, нежели всей остальной. Интеллигент умеет культурно разговаривать, но при этом он должен быть гадом и очкариком в шляпе. Интеллигент физически не развит (хлипок) и по внешнему облику должен быть мерзок. Интеллигент — это интеллектуал, потерявший честь. И вообще интеллигентность характеризуется непереносимостью величия. Плач по «настоящей» русской интеллигенции — это плач по удавке и топору. Начиная с девятнадцатого столетия, русская интеллигенция упорно раскачивала устои государства, на котором сама же и паразитировала. Под видом богоискательства, богостроительства и обновленчества интеллигенция вела ожесточённую борьбу с русской духовностью и Православием. Язык не поворачивается назвать тонкого и умного писателя Чехова интеллигентом. Не клеится этот ярлык ни к Пушкину, ни к Лермонтову, ни к Гоголю, ни к Салтыкову-Щедрину, ни к Шолом-Алейхему, ни к Исааку Бабелю, ни к Юрию Олеше, ни к Михаилу Зощенко. Нельзя обозвать интеллигентами писателей Ремизова и Розанова, развлекавшихся в свободное от писательства время рисованием акварелью мужского детородного органа — у кого лучше получится. А вот Ленин — безусловно интеллигент, считал своих собратьев по интеллигентности не мозгом, а говном нации и поступал с ними соответственно. Свердлов, Красин, Боровский, Стеклов, Луначарский, Бухарин и иже с ними — интеллигенты. Интеллигентами были чекисты Брик, Блюмкин, Ягода и Агранов, прокурор Вышинский, маршал Тухачевский, академик Лысенко и многие другие. Именно интеллигенты придумали изощрённую систему законов, доносов, пыток, тюрем и концлагерей, причём начало этому следует искать задолго до того, как к власти пришли большевики (смотри, например, историю интеллигента Евно Азефа). По мысли историка Василия Ключевского, русскому человеку легче перенести татарское иго, чем собственное величие. И вот вам, если хотите, классификация интеллигенции по Ключевскому: 1) люди с лоскутным миросозерцанием, сшитым из обрезков газетных и журнальных, 2) сектанты с затвержёнными заповедями, но без образа мыслей, 3) щепки, плывущие по течению, оппортунисты, либеральные или консервативные, и без верований, и без мыслей, с одними словами и аппетитами. Разве может умный и образованный человек, задумывающийся о смысле жизни и своём в ней месте, называть себя интеллигентом (знающим, понимающим, разумным — см. словарь иностранных слов), отказывая в этом всем остальным и подразумевая, что он есть представитель высшей категории вида Homo Sapiens, отличной от всех прочих? Ответ понятен. Да, кстати, интеллигент сегодня — это конченный либерал, однако не всякий либерал — интеллигент, такие сволочи попадаются… В третий раз отрекалась от меня известная в Эстонии журналистка Нелли Кузнецова. На конференции соотечественников в Вильнюсе я позволил себе честно обрисовать ситуацию с так называемой русской школой Эстонии: невозможно защитить то, чего никогда не было и нет. Нелли встала и произнесла формулу отречения: «Эстонская делегация не разделяет мнение Петрова!» Во время обеда, мадам Кузнецова, накладывая гарнир к отбивной, глядя в блюдо, попросила у меня прощения за свою реплику. Лучше бы не просила, потому что из меня вылетело слово, которое не воробей: «Как ты, старая блядь, могла подписаться за всех сразу?!» Знаю, это хамство, пусть и спровоцированное извинениями за публичное отречение. Отрекалась публично, извинялась тайком. Впрочем, я увлёкся. Однажды на радио в прямом эфире мой голос сорвался на хрип, подвели голосовые связки. Передачу пришлось с извинениями прервать. Кто-то (знаю кто) доложил наверх, что, напившись прямо в студии коньяка, я ползал на коленях, выл и хрипел в микрофон. Видимо, вспомнилась и ябеда Цукермана про мой антисемитизм. Впрочем, это было уже «Радио 100», да и резоны у руководства могли быть совсем иные, а не те, что донесла до меня людская молва. Ни на чём настаивать не могу, а молве свойственно выдавать кажущееся за действительное. Как бы там ни было, но попросили вежливо. Я знал, что счастье не бывает вечным, поэтому до сих пор вспоминаю «Радио Таллинн», Николая Мейнерта и большинство коллег с благодарностью. Я помню, сколько веселья было в эфире, когда Пашка Старостин вёл прямой репортаж с космодрома Байконур. В ракету посадили первого эстонского космонавта. Ни до, ни после я не слышал в эстонском эфире ничего столь же весёлого и одновременно достоверного! Сам Орсон Уэллс мог бы гордиться такой постановкой. А Гурвич, что Гурвич... Откуда мне было знать? В ночь, когда утонул паром «Эстония» после вечернего эфира он попросил подбросить его до дома. На улице была буря. На Ахтри машина заглохла в глубокой луже, откуда мы вместе выкатывали её под проливным дождём. Наконец, откуда мне было знать в ту ночь, что «Радио 100» уже умерло? Кстати, о пароме «Эстония». Мы с Цукерманом вернулись на нём из Швеции ровно за неделю до того, как он утонул. На завтраке засиделись и пришлось бегом бежать на автомобильную палубу. В результате у меня руках осталась чайная кружка и второй ключ от каюты. Ключ потом лежал в бардачке «Датсуна». Позже я узнал, что машина той трагической ночью встала ровно в то же самое время, когда паром опрокинулся и пошёл на дно. Всё это дало мне повод какое-то время мрачно шутить, что на пароме у меня осталась своя каюта. «Датсун» вместе с ключом с улицы Фельдмани утащили на свалку даже не уведомив меня, а кружка цела до сих пор. Однако и тут не без мистики. В следующем году я возвращался из Швеции на пароме «Regina Baltica». На всякий случай обснимал паром сверху до низу и умышленно стырил кружку, но дома оказалось, что на плёнке нет ни одного кадра — грейфер порвал перфорацию на первом же кадре, а кружку с «Регины» визуально не отличить от кружки с «Эстонии». С тех пор они стоят в кухне на мойке мрачной и неразлучной парой. Вскоре Мейнерта тоже ушли и формат канала быстро поменялся с public service сначала на infotainment, а потом на entertainment. Государственное «Радио 4», ретранслирующее эстонскую ментальность в переводе на русский язык осталось без конкурента. В русскоязычном эфире надолго поселился русофоб, нет, не так – ретранслятор эстонской ментальности на русском языке Иван Макаров, он же композитор Гаршенек. Полагаю, произошло это не случайно: слишком много вольностей было в эфире «Радио Таллинн» — «Радио 100», слишком много свободы. Детище Мейнерта разделило судьбу «Русского видеоканала» Евгении Хапонен. А вскоре та же участь постигла русские ежедневные республиканские газеты на русском языке «Эстонию» и «Молодёжку». Всё это звенья одной цепи, теория заговора — формально не существующего. После «Радио 100» и телевидения чуть больше года я прокантовался на кабельном канале STV. Спасибо Вячеславу Рабочеву и его супруге Татьяне. С канала был уволен в одночасье и без каких-либо видимых причин. Подозреваю, что некто, внимательно следивший за моей жизнью, решил положить конец сытой жизни. Я всегда знал за что увольняют, поэтому предлоги не имели значения: телевидение, радио, кабельный канал и две газеты расставались со мной легко. Я тоже расставался с ними легко и без обид, потому что всегда знал, кто именно распоряжается моей судьбой. Кто я такой, чтобы спорить с теми, кто делает погоду за окном? Вероятно, это худший из подвидов политического конформизма, но так сложилось. Со времён телевидения я стал регулярно печататься в газете «Эстония» и еженедельнике «День за днём», что не приветствовалось руководством. Тогда мной владела идея просвещения читателей в духе гласности. Некоторые статьи, в особенности антиэстонские были весьма острыми и одновременно наивными. Забавно, что мне они интересны до сих пор. Каждая из них, как гвоздик, вколоченный в срез бытия. Однако взявшись за эту книгу, я решил ничего из них не заимствовать. Однажды, когда я ещё работал на телевидении, я подписал статью псевдонимом, но тогдашний главный редактор «Эстонии» Владимир Вельман из каких-то своих соображений отказался печатать её, если я не сниму псевдоним. С тех пор я ничего не публиковал анонимно, и, знаете, ни за одну статью не стыдно. Даже за хулиганскую «Секс у приматов», написанную как отклик на сюжет из зоопарка в «Субботее». Серия иронических статей «Пожиратели эфира» о еженедельных «достижениях» коллег в эфире радио и телевидения принесла мне дурную славу. Однако веселья было много и есть о чём вспомнить. Сергей Сергеев, за глаза называвший меня киллером, пригласил в «Молодёжку» на должность политического обозревателя. Он теперь достопримечательность — главный таллиннский таксист, я ему сверстал уже две книжки и регулярно принимаю участие в его исторических и литературных викторинах. Мне вообще везло в жизни на хороших людей. Дурных людей, которых я не мог исключить из своей жизни, я лишал субъектности и превращал в объект для наблюдения. Ненависть и злоба контрпродуктивны. Вы не поверите: наблюдение, изучение, анализ и, разумеется, синтез, — как же без него! — творят чудеса. |
|