 | Михаил Петров |
| Источник: ruspol.net Фото взято из оригинала статьи или из открытых источников | 29.01.19 1719 |
Теперь, когда мы в общих чертах знакомы с концепцией производства королев из горничьего сырья, можно слегка погонять блох в жизнеописании замечательного русского поэта, работы Шубниковой и Терёхиной.Но с начала предварительное замечание. Обратите внимание на количество королевских нарядов. Вот Евгения Тимофеевна Гуцан (Злата) — четыре десятка стихотворений, среди которых безусловные шедевры, такие как её и его монологи:
Не может быть! вы лжёте мне, мечты!
Ты не сумел забыть меня в разлуке...
Я вспомнила, когда, в приливе муки,
Ты письма сжечь хотел мои... сжечь!.. ты!..
<…>
И гении сжигают мощь свою
На алкоголе — символе бессилья...
Но письма сжечь,— где я тебе пою
Свою любовь! где распускаю крылья!
Их сжечь нельзя — как вечной красоты!
Их сжечь нельзя — как солнечного неба!
В них отзвуки Эдема и Эреба...
Не может быть! вы лжёте мне, мечты!
* * *
Наша встреча — похороны дней
Предыдущих, кажущихся прахом.
Призадумайся, мой друг, над ней,
Над судьбы железным взмахом.
Ты блестишь, я в пелене тумана;
Мы — души, как русла, раздвоенье.
Ты бессильна: то предназначенье, —
Мы сольёмся, поздно или рано.
Лидия Дмитриевна Рындина удостоилась всего четырёх личных стихотворений, — предположительно, «Одно из двух», сомнительно «Гашиш Нефтис», точно — «Качалка грезёрки» и знаменитое «Рондо»:
Читать тебе себя в лимонном будуаре,
Как яхту грёз, его приняв и полюбя...
Взамен неверных слов, взамен шаблонных арий,
Читать тебе себя. <…>
Посвящение на сборнике «Златолира» — это реверанс в сторону издателя Сергея Соколова (Кречетова) мужа Рындиной.
Королева и Северянка – Анна Воробьёва удостоилась всего-то дюжины стихотворений, но среди которых такие шедевры как «Полярные пылы», «Марионетка проказ» и мегазнаменитое «Это было у моря»:
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж...
Королева играла — в башне замка — Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж. <…>
А вот Марии Васильевне Волнянской посвящено полсотни стихотворений, среди них несколько шедевров, вроде этого:
Что за счастье — быть вечно вдвоём!
И ненужных не ждать визитёров,
И окружных не ткать разговоров,—
Что за счастье — быть вечно вдвоём!
Быть с чужою вдвоём нелегко,
Но с родною пьянительно-сладко:
В юбке нравится каждая складка,
Пьётся сельтерская, как «клико»!..
<…>
Евдокия Владимировна Штранделл жена лавочника в Тойла удостоилась всего четырёх стихотворений — ни одного шедевра:
Её здесь считают счастливой: любовник батрачит,
Муж «лезет из кожи» — завидная участь для дам!
Её называют красавицей здесь: это значит —
По формам кормилица, горничная по чертам.
Королевы двух туберкулёзных романов удостоились каждая по циклу стихотворений: Валентина Васильевна Берникова — «Цикламены»; Виктория Шей де Вандт — «Виорель». И это на фоне шести десятков стихотворений, посвящённых поэтом жене — Фелиссе Михайловне Лотарёвой, среди которых есть шедевры, вроде «Сператы»:
Нас двадцать лет связуют — жизни треть,
И ты мне дорога совсем особо,
Я при тебе хотел бы умереть:
Любовь моя воистину до гроба. <…>
Теперь о блохах. Шубникова и Терёхина полагают, что внимательный анализ содержания «Громокипящего кубка» свидетельствует о том, что он является следствием авторской концепции, а не «ворохом стихов» и оспорить это невозможно. Увы, возможно, и ещё как.
История издания Громокипящего кубка связана с московской актрисой Лидией Рындиной, с которой Игорь-Северянин познакомился зимой 1913 года в Петербурге. В своём дневнике Рындина уделила знакомству с поэтом несколько строк и ещё половину машинописной страницы текста во фрагментах воспоминаний. На одном из вечеров в салоне Фёдора Сологуба Рындина познакомила поэта со своим мужем хозяином московского издательства «Гриф» Сергеем Соколовым (Кречетовым). По рекомендации Сологуба издатель попросил Игоря-Северянина показать ему все написанное им к этому времени:
«Через несколько дней у нас был Игорь Северянин. Гриф отобрал из вороха принесённых стихов то, что считал интересным, и издал первую его книгу "Громокипящий кубок". Книга имела успех и сразу пошла». (Рындина Л. Невозвратные дни; РГАЛИ, ф. 2074, оп.2, е.х. 9.)
Возможно, общая концепция сборника авторская, но отбор стихов уж точно издательский. Соколов равнодушно отнёсся к датам и сюжетам: программное стихотворение «Эпилог», относящееся исключительно к роману с эгофутуризмом вынесено в конец сборника, зато открывается он вполне себе надсоновским плачем «Очам твоей души»:
Очам твоей души — молитвы и печали,
Моя болезнь, мой страх, плач совести моей,
И все, что здесь в конце, и все, что здесь в начале,—
Очам души твоей...
Типично издательский подход: всё, что здесь в начале — мороженое из сирени и всё, что здесь в конце — я, гений Игорь-Северянин вместе составляет громокипящее нечто. И это, несмотря на то, что общее лирическое содержание сборника совершенно не монтируется с брошюрой «Эпилог эго-футуризм. 35-я брошюра», поставившей точку в отношениях с эгофутуристическим ареопагом. Грубо говоря, в рекламных целях Соколов подставил Игоря-Северянина под удар критики. Расчёт оказался точным: критика немедленно вцепилась в «гения». А для облегчения критического восприятия Соколов урезал псевдоним до заурядного имени и фамилии. Однако «ворох стихов» сыграл с ним знатную шутку, оказавшись значительнее вёрстки.
В Литературном музее в Тарту хранится записка Игоря-Северянина «История книги» (фонд 216), в которой он подсчитал, что «Громокипящий кубок» вышел суммарным тиражом в 34 348 экземпляров. В подсчёты поэта вкралась ошибка: должно быть не 34 тысячи, а только 31 тысяча. При жизни поэта «Громокипящий кубок» выдержал десять изданий, что для Серебряного века русской поэзии является абсолютным рекордом. Издания с 1-го по 7-е вышли в издательстве «Гриф», с 8-го по 10-е — в издательстве В.В.Пашуканиса. Одиннадцатое издание, приготовленное к печати в эмиграции, в свет не вышло. Во время похорон поэта рукопись попала к Фелиссе Лотарёвой и хранилась у неё до смерти.
Наиболее пафосным было снабжённое автопредисловием автора восьмое издание «Громокипящего кубка» в издательстве Викентия Пашуканиса, вышедшее в свет 20 ноября 1915 года (первый том собрания сочинений). Третья часть тиража — 500 нумерованных экземпляров были отпечатаны на александрийской бумаге и заключены в переплёты из парчи синего или темно-красного цвета. Первые 100 экземпляров были снабжены портретом Игоря-Северянина работы фотографа Двора Его Высочества князя Черногорского Елены Лукиничны Мрозовской и собственноручным автографом автора.
По сообщению родственника В.В.Пашуканиса Андрея Николаева, роскошное издание «Громокипящего кубка» имело футляр из коричневого картона с указанием номера тома, логотипом издательства, вписанным от руки номером экземпляра, и указанием цены – 4 рубля. Николаев сообщил мне фрагмент письма В.В.Пашуканиса неустановленному адресату, относящийся к ноябрю 1915 года:
«С Северянином я окончательно разорился: надоело выдавать авансы, что можно было напечатать, я напечатал в запас и могу теперь 8-10 месяцев торговать с I по IV томами. Вот почему <…> я беспрекословно высылал деньги, чтобы спокойно закончить печатание III и IV тома, а теперь довольно капризов, телефонных вызовов, сидения в уборных — всего ухаживания, на которое так падка эта знаменитость».
Терёхина и Шубникова полагают, что вокруг «Громокипящего кубка» развернулся «один из самых красивых и изысканных романов» Игоря-Северянина. При этом поэт остался благодарным за всероссийскую славу отнюдь не Рындиной (три или четыре стихотворения и посвящение на сборнике стихов), а Елене Новиковой, знаменитой Мадлэне. Это ей — «Греши отважней! — пусть добродетель — уделом мумий: В грехе — забвенье! а там — хоть пуля, а там — хоть рельсы!»
И это тоже ей:
До весны мы в разлуке. Повидаться не можем. Повидаться нельзя нам.
Разве только случайно. Разве только в театре. Разве только в концерте.
Да и то бессловесно. Да и то беспоклонно. Но зато — осиянным
И брильянтовым взором обменяться успеем...— как и словом в конверте...
Или вот ещё:
Быть может оттого, что ты не молода,
Но как-то трогательно-больно моложава,
Быть может оттого я так хочу всегда
С тобою вместе быть; когда, смеясь лукаво,
Раскроешь широко влекущие глаза
И бледное лицо подставишь под лобзанья,
Я чувствую, что ты — вся нега, вся гроза,
Вся — молодость, вся — страсть; и чувства без названья
Сжимают сердце мне пленительной тоской,
И потерять тебя — боязнь моя безмерна...
И ты, меня поняв, в тревоге, головой
Прекрасною своей вдруг поникаешь нервно,—
И вот другая ты: вся — осень, вся — покой...
Через зиму и весну сошлись-таки, но не в лимонном будуаре, а на природе в Дылицах. И что же Рындина? В рассказе Игоря-Северянина «Салон Сологуба» московская актриса просит выстрелить в неё из пистолета, и у этой истории есть своя предыстория.
Когда-то давно мне повезло первым опубликовать стихотворение Игоря-Северянина «На смерть Валерия Брюсова». В нём есть такие строки:
Нас, избранных, все меньше с каждым днём:
Умолкнул Блок, не слышно Гумилева.
Когда ты с ним останешься вдвоём,
Прости его, самоубийца Львова…
В салоне Сологуба и его жены Анастасии Чеботаревской бывала американизированная соотечественница. Чеботаревская однажды отказала ей от дома, но Игорь-Северянин настоял на возвращении «американки» в салон. Имя женщины не названо, но в рассказе Игоря-Северянина «Салон Сологуба» имеется достаточно указаний на актрису Лидию Рындину, например, упоминание об экстравагантном способе рекламы:
«Одна актриса, изредка встречаемая мною в доме Сологуба, совершенно серьёзно просила меня в одну из "лирических" минут выстрелить в неё из револьвера, но, разумеется, не попасть в цель. "Это было бы отлично для рекламы", — заискивающе откровенно пояснила она».
Обстоятельство, сильно подогревшее интерес Рындиной к Игорю-Северянину: скандально известный поэт входил в моду. Новичку надо было осваивать богемный образ жизни, и Рындина взялась быть его учительницей. Кстати, опытного богемца было бы трудно подписать на фарс с «неудачным» выстрелом. Своей весьма экстравагантной просьбой Рындина выясняет для себя, как далеко может зайти юноша, воспевающий в стихах свои необыкновенные любовные приключения.
Чтобы до конца понять и оценить интригу, надо вернуться на десять лет назад. Рындина была второй женой издателя Сергея Соколова, а его первой женой была Нина Петровская, которая вместе с ним стояла у истоков издательства «Гриф». К началу 1904 года любовь исчерпала себя, идеологические расхождения между Соколовым и Петровской переросли в откровенную вражду. К этому времени Нина Ивановна увлеклась Андреем Белым, который не понял и не принял её плотских устремлений:
«... вместо грёз о мистерии, братстве и, сестринстве оказался просто роман (...) я ведь так пытался объяснить Нине Ивановне, что между нами — Христос; она — соглашалась; и — потом вдруг — "такое"».
В августе 1904 года следует разрыв отношений Нины Петровской с Белым и сближение с Брюсовым, который предлагает ей союз против Белого. Образуется «треугольник» Белый — Петровская — Брюсов. Наконец, в 1905 году Нина Ивановна стреляет в Белого, браунинг, а, по другим сведениям, револьвер, даёт осечку. И все же — грандиозный скандал!
С оружием неувязка: если это револьвер, то не браунинг, а если браунинг, то карманная модель 1900 года, пользовавшаяся в России популярностью, в том числе за мягкий спуск.
Браунинг Петровской попадает в руки Брюсова, а от него к поэтессе Надежде Львовой. Начало этого хитросплетения судьбы, пока за вычетом пока ещё не состоявшегося самоубийства Львовой, было хорошо известно Лидии Рындиной. Отсюда её странная просьба к Игорю-Северянину стрелять в неё ради рекламы. По словам Петровской, её муж Сергей Соколов всю жизнь люто ненавидел Брюсова. Соколов злорадно подсмеивался над Брюсовым:
«Совершеннейший волк! Глаза горят, ребра втянуло, грудь провалилась. Волк, да ещё голодный, рыщет и ищет, кого бы разорвать!»
20 декабря 1912 года Игорь-Северянин выступил в «Обществе свободной эстетики». Во время ужина он стал объектом речей и тостов. Неожиданно подошёл Брюсов и на ухо сообщил, что две дамы хотят поцеловать поэта. В смежной гостиной Брюсов познакомил Игоря-Северянина с Надеждой Львовой — молодой поэтессой, подававшей большие надежды (Sic!), Поэт обменялся поцелуями с Львовой и её спутницей, имени которой он не запомнил:
«Между нами не было сказано ни слова. Это была наша единственная встреча. Я теперь уже не помню лица её, но у меня осталось впечатление, что Львова не была красавицей».
Надежда Львова и браунинг модели М1900
К 20 декабря отношение Брюсова к Львовой оформилось в ухаживание. Но это было в высшей степени странное ухаживание. Летом 1913 года Брюсов дарит Львовой браунинг Петровской и начинает потихоньку приучать к мысли о самоубийстве — все в жизни есть средство для ярко-певучих стихов! Роковая развязка наступает 24 ноября (7декабря) 1913 года. Испуганный Брюсов просит Шершеневича замять историю в прессе и не допустить упоминания его имени. Начало истории — Петровская умерла в 1927 году за границей, заразив себя трупным ядом.
Вот какую любопытную историю, в которую оказался втянутым Игорь-Северянин, можно вытянуть из клубка судьбы, если знаешь, за какую нитку дёрнуть. Увы, но изысканность романа с Рындиной под вопросом. Если принять во внимание ничтожное количество стихотворений, посвящённых ей лично, то отношения поэта с Рындиной имели с его стороны чисто коммерческий интерес: Игорь-Северянин подобрался к издателю так близко, как это только было возможно.
______________
Начало смотри здесь,
продолжение 2 здесь,
продолжение 3 здесь
продолжение 4 здесь
Продолжение следует.
| Последние |
| Реклама |
| Лучшее за неделю |
| Общество и политика |
| Культура |
| Cеребряный век |
| Читалка |
| Публицистика |
| Казачьи вести |
| Соотечественники |
| Рецепт дня |