Квазифрактал. Видение шестое

Источник: ruspol.net
Фото взято из оригинала статьи или из открытых источников

17.08.24
1711

История подсмотрена год назад, но как-то всё недосуг было перенести видение на бумагу. Зимой мне был знак: найденный на барахолке золочёный барельеф к столетию со дня смерти любимого писателя. Но я не внял ему тогда. Летом на ярмарке меня нашел старый советский портсигар с портретом, тоже — знак. Неделю я вяло сопротивлялся, но — Und doh! Девиз, который я перевёл бы как «И все же!»
____________

Комната. На столе одинокая свеча. Печь голландка. Человек без возраста, сидя в глубоком кресле, кутается в шаль и бросает в открытую топку исписанные листы бумаги. Бросит лист и ждёт пока он прогорит. Потом другой и снова ждёт. В углу, в темноте прячется некто.

Человек. Явился?

Некто. Ты звал меня.

Человек. Неправда.

Некто (с иронией). Ты звал меня, и я на зов явился.

Человек. Что тебе нужно?

Некто. Пока не знаю. Ты мне скажи.

Человек. Выйди на свет.

Некто. Можно я пока тут постою.

Человек. О трёх головах, а боишься.

Некто. Ты ошибся, писатель. Это у Хабарила три головы, а у меня голова одна.

Писатель. А Хабарил – это кто?

Некто. Демон огня и пожара. Он сейчас в топке. Подкинь ему полено, а то он тут всё пожгёт, если замёрзнет.

Писатель. А ты кто?

Некто. Ты звал меня.

Писатель. Неправда.

Некто. Ты дал мне имя.

Писатель. И какое позволь спросить?

Некто. Кака. Ты назвал меня Какой.

Писатель. Чудны дела твои, Господи!

Кака (выхватывая из топки лист рукописи и протягивая его писателю). Изволь взглянуть сам. Вот тут ты пишешь, что впервые увидел меня на стене в церкви.

Писатель (читает). «…на стене сбоку, как войдешь в церковь, намалевал Вакула черта в аду, такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо; а бабы, как только расплакивалось у них на руках дитя подносили его к картине и говорили: "Он бачь, яка кака намалевана!" – и дитя, удерживая слезинки, косилось на картину и жалось к груди своей матери».

Кака. Кака – это я.

Писатель. Надо же! И всё же я тебя не звал. Я тебя назвал. Разницу улавливаешь?

Кака. Улавливаю. И всё же ты дал мне имя. Дал и, значит, позвал. Ты в ответе за всех, кому дал имя и за всех, кого позвал.

Писатель. И за Собакевича в ответе?

Кака. И за Собакевича тоже. А чем он плох?

Писатель. Понятно. Отчего же ты сразу не явился как назвали?

Кака. А сам как думаешь? Попадешь к Дагону, вспомнишь меня.

Писатель. Дагон – это кто?

Кака. Наш пекарь.

Писатель. Пекарь?

Кака. Должен же кто-то…

Писатель. Понятно: церковь. Можешь не продолжать.

Кака. Как прикажите. Простите, я прервал ваше занятие.

Писатель. Надеюсь ненадолго.

Кака. Вообще-то, навсегда.

Писатель. Осталось всего несколько листов.

Кака. Второй том?

Писатель. Второй.

Кака. Рукописи не горят, вам ли не знать.

Писатель. Ещё как горят, причём вместе с авторами. Навсегда.

Кака. Это мнение — ошибочное.

Писатель (бросая оставшиеся листы в топку). Всё сгорит. Вот мой подарок Хабарилу.

Кака. Он не любит подарки, он сам берёт своё.

Писатель. Будем считать, своё он уже взял.

Кака. Своё? Аду мёртвые души не нужны.

Писатель. О чём это ты?

Кака. Душа должна быть живая, а иначе всё бессмысленно. Нам мертвечина не нужна.

Писатель. Для Бога мы все живые.

Кака. Утверждение верное, но не доказуемое.

Писатель. Отчего же?

Кака. Есть живые, а есть лишённые жизни.

Писатель. В чём разница?

Кака. Если кратко, живые не смердят. Грешат, страдают, но не воняют.

Писатель. А мёртвые души, значит, смердят?

Кака. Смердят, но не в физическом смысле.

Писатель. А в каком?

Кака. Не будем об этом. Вонь ужасная, но вам не дано…

Писатель. Не дано что? Унюхать?

Кака. Сказал же, не будем.

Писатель (иронично). Тогда сокройся, адское созданье.

Кака (переходя на «ты»). Не могу. Ты меня вызвал.

Писатель. И что? Я не могу тебя прогнать?

Кака. До поры.

Писатель. Так я попался?

Кака. В каком-то смысле вы все попались.

Писатель. В каком?

Кака. Это сложно для твоего времени.

Писатель. Не сложнее моих поэм.

Кака. Вы уже год как не написали ни строки. Письма не в счёт.

Писатель. И что теперь? Ты, демон Кака, будешь решать за меня?

Кака. Решать — это не моё. Пусть другие решают. Ваша судьба в чужих руках, потому что вы сами отпали от Бога. Понастроили церквей, наплодили духовенства. Верите истово, но вот вопрос: во что?

Писатель. Как во что?! В Бога, разумеется.

Кака. Не в Бога, в пищевую цепочку. А ещё верите в две кислоты…

Писатель. Кислòты?

Кака. Прости, кислòты — это из будущего — ДНК и РНК. Поверь, это сложно для тебя.

Писатель. Это что — демоны?

Кака. Нет, конечно. Говорю же: кислòты сложно объяснить.

Писатель. А ты попробуй.

Кака. Ещё не время. Вернее, так: не ваше время. Всё уже случилось. Или вот-вот случится. Однако для вас не время.

Писатель. Что случится?

Кака. Многое. Например, путешествие на шхуне…

Писатель. Какой шхуне?

Кака. На десяти пушечном бриг-шлюпе Его Величества короля Британской империи Георга IV «Beagle».

Писатель. И в чём проблема?

Кака. В пассажиры брига уже затесался естествоиспытатель-неудачник.

Писатель. И в чём его неудача?

Кака. Смотря что понимать под неудачей. От имени этого неудачника напишут теорию происхождения видов и назовут его именем. Это самая грандиозная афера по дискредитации Бога, увы, неудачная. Такое даже у вас не прощается.

Писатель. В чем состоит афера?

Кака. Он породил теорию, отрицающую ваше происхождение напрямую от Бога.

Писатель. И от кого же мы произошли?

Кака. Говорят, от обезьяны.

Писатель. От какой такой обезьяны?

Кака. Это не важно. Всё гораздо сложнее. В основе теории не отрицание Бога, как может показаться на первый взгляд, а превратно истолкованная пищевая цепочка — порождение двух кислот из первичного бульона.

Писатель. Откуда-откуда? Из борща? (Иронически.) Действительно сложно.

Кака. Если без подробностей… Вы знакомы с катафатическим богословием?

Писатель (гордо). Я навсегда апофатическая тварь.

Кака. Я так и думал. В теории происхождения видов есть очевидный подвох. Если в процессе эволюции ваш прямой предок обезьяна, то кто тогда сотворил примата? И ответ всегда один — Творец. Это и есть катафатика. Главное, что нужно знать о Боге, что он Творец и вы можете познать Его через совокупность творений. Что на самом деле не совсем так.

Писатель. Но тогда ты тоже тварь.

Кака. Тварь всегда живая, а я нежить.

Писатель. И как это понимать?

Кака. Никак. Дело в ошибочном толковании первичного бульона.

Писатель. О чём ты?

Кака. Всё о том же — о происхождении видов. Подбрось-ка полено! Сквозит. О чём это я? Ах, да! Вы уподобились ортодоксам, отрицающим катафатическое богословие. Типа принципиально невозможно познать того, кому вообще нет никакого подобия.

Писатель. А как же образ и подобие в нас самих?

Кака. Вы признаёте подобие только на словах, потому что живёте с точностью до наоборот. Признавая в примате предка, ваше бытие ежесекундно отрицает и образ Бога, и подобие Ему, хотя обезьянка тоже акт творения и род свой она тоже ведёт от аминокислот в бульоне. Между тем, если Творец, может сотворить в бульоне РНК и ДНК, на хрена ему эволюция по Дарвину? Разве что для развлечения? Или мы играем не из денег, а лишь бы вечность разводить?

Писатель. Поясни.

Кака. Ну, разумеется, не все вы такие уж закоренелые грешники. Но вас часто заносит. Пределы греха вы придумали сами. Есть один немец, который вскоре придумает теорию и назовёт её своим именем — «множество Кантора». Он возьмёт произвольный отрезок прямой линии и разделит его на две части, потом ещё на четыре. Делить можно до бесконечности, и каждый отрезок всегда будет подобен всем остальным, включая оригинал. Идея не нова и восходит ещё к Левкиппу и Демокриту. Это они стали умозрительно дробить материю на части, и так вплоть до атома.

Писатель. А как же размер?

Кака. Для подобия размер до поры не имеет значения. Если без подробностей, то каждый из вас есть итерация Творца в уменьшенном масштабе.

Писатель. Итерация?

Кака. Латынь, означает повторение. Вы все есть результат перманентного деления прямой линии, то есть Творца. Масштаб, конечно, конечно, но образ и подобие со всеми их особенностями — это факт. Из подобия вам льстят лишь грехи: если Ему можно, то и мы не против. Можешь поверить мне на слово.

Писатель. А ты, демон, результат чего?

Кака. Это не важно. Кстати, тут с тобой хотят поговорить.

Писатель. Я никого не звал, в том числе тебя и никого теперь не жду.

Кака. А твоего мнения никто и не спрашивает.
___________________

Голос из глубины комнаты. Не при таких обстоятельствах ждал я нашей встречи, Николай Васильевич.

Писатель. Ты кто? Ещё один демон?

Голос. Раньше думал, что знаю кто я. Теперь не уверен.

Писатель. Так кто ты, адское созданье?

Голос. Вы ждали меня, но мы разминулись. Вы писали мне, что всего-то на минутку, но застали лишь мою записку на столе и весьма о том сожалели. А потом геморрой, простуда и проч…

Писатель. Откуда ты знаешь? Ты читал мои письма? Это низко даже для демона.

Голос. Я читал, потому что ты написал это для меня.

Писатель. Саша? Александр Сергеевич? Но ты же…

Александр Сергеевич. Увы.

Писатель. Ты что в аду?

Александр Сергеевич (иронично): Между тем как я кончался, дух лукавый сбирался уж тащить меня к себе. Я де Богу не молился и не соблюдал поста, и за бабой волочился, но…

Но Пречистая сердечно
Заступилась за меня
И впустила в царство вечно…

Писатель. Не верю.

Александр Сергеевич. А мне твоя вера и не нужна. Была охота просто взглянуть на тебя. Что Николай Васильевич, второй том поэмы спалил в печи?

Николай Васильевич. Спалил. Есть грех.

Александр Сергеевич. То не грех. Грех, что первый не спалил.

Николай Васильевич. Прости, что усомнился. А как… Как там?

Александр Сергеевич. Печей нет и адского пламени тоже нет. Кругом благодать, благорастворение воздухов, но и грехи твои все с тобой.

Николай Васильевич. Как это понимать?

Александр Сергеевич. А как хочешь так и понимай. Прощение вроде как есть, а полного забвения нет. Полагаю, так будет вплоть до Страшного суда.

Николай Васильевич. К чему тогда весь этот огород?

Александр Сергеевич. Не знаю. Однако будь уверен, что смысл есть. Он помнит каждый твой грех и делит его с тобой. И от этого стыдно, да провалиться некуда. Покой вечный и стыд тоже вечный. Уж и не знаю, как так одновременно. И так со всеми.

Николай Васильевич. Так всё дело в делении…

Александр Сергеевич. О чем это вы, Николай Васильевич?

Николай Васильевич. Об итерации.

Александр Сергеевич. Моё время вышло. Прощай, Николай Васильевич…

Николай Васильевич. Постой, погоди ещё! Скажи мне, что не так с моей поэмой.

Александр Сергеевич. Всё не так, начиная с жанра. Ну какая же это поэма? Ничего возвышенного! Это авантюрный роман во французском стиле. Он многих соблазнит.

Николей Васильевич. Чем же?

Александр Сергеевич (взмахнув рукой, извлекает из ниоткуда лист рукописи). Вот послушай:

«И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: ”черт побери все!” — его ли душе не любить ее? Ее ли не любить, когда в ней слышится что-то востороженно-чудное? Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит: летят версты, летят навстречу купцы на облучках своих кибиток, летит с обеих сторон лес с темными строями елей и сосен, с топорным стуком и вороньим криком, летит вся дорога невесть куда в пропадающую даль, и что-то страшное заключено в сем быстром мельканье, где не успевает означиться пропадающий предмет, — только небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны.»

Николай Васильевич. И что не так?

Александр Сергеевич. Скорость, мой друг, скорость. И наглость. А ещё шовинизм. Последнее меня ничуть не оскорбляет, ведь перед Творцом мы все равны. Так, поэтическая вольность. Или вот ещё (читает с листа):

«Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади. Остановился пораженный Божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке?»

Николай Васильевич. И что не так?!

Александр Сергеевич. Всё, мой друг, не так. По сути авантюрный роман, а по авторским ремаркам лирическая поэма. Но главное скорость. Ты каких коней имел в виду? Рыжих? Чёрных? Бледных? То-то, брат (читает с листа):

«Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

Николай Васильевич. Да Бога ради, Саша, что не так?!

Александр Сергеевич. Скорость. Разгон будет такой, что ста лет не пройдёт как приведёт твою любимую Малороссию в совершеннейшее разорение.

Николай Васильевич. Я не люблю Малороссию. Нет никакой Малороссии, есть Русь. Потому я русский писатель.

Александр Сергеевич. А помнишь, что ты писал Максимовичу, призывая его всё бросить и уехать в Одессу? Дескать в кацапии душно, а на гетьманщине благоухающая осень и полно всякой всячины! Вот извольте (помахивая листом рукописи):

«А я живу здесь середи лета и не чувствую лета. Душно, а нет его. Совершенная баня; воздух хочет уничтожить, а не оживить. Не знаю, напишу ли я что-нибудь для вас! Я так теперь остыл, очерствел, сделался такою прозой, что не узнаю себя. Вот скоро будет год, как я ни строчки. Как ни принуждаю себя, нет да и только. Но, однако ж, для Денницы вашей употреблю все силы разбудить мозг свой и разворушить вображение».

Николай Васильевич (раздражённо). Да, что же тут не так?! Настроение дурное, да и только.

Александр Сергеевич. Да всё не так, начиная с Люцифера. Это ведь его ты имел в виду под именем Денницы? Можешь не отвечать. Эх, Николай Васильевич, настанет время, (внезапно переходя на «вы») когда вам — малороссийскому писателю ваш дивный русский язык поставят в вину. Поставят здесь, а там, где, как я надеюсь, окажитесь и вы, вам будет нестерпимо стыдно. Ваша Русь-тройка понесётся сломя голову, без оглядки и без остановки. И тройку эту не раз помянут всуе, да чаще не в вашу пользу. За сим прощайте.

Николай Васильевич. Постойте! Саша! Ещё минуту!
________________

Кака. Смиритесь. Там времени много, но оно не для вас. Пока не для вас. А я должен успеть досказать вам историю про богословие.

Писатель. Вы богослов или нечисть?

Кака. Нежить, с вашего позволения. Что касаемо богословия – это часть соблазна. Так, я вернусь к множеству Кантора?

Писатель. Мое дозволение, как я понимаю, простая формальность.

Кака. Ну, разумеется! Так вот. Теория множества тесно связана с теорией фрактала.

Писатель. По-русски, пожалуйста.

Кака. В переводе с латыни фрактал означает дроблёный. Помните, когда мы делили прямую Кантора, мы получали вторую прямую подобную первой во всём, кроме размера? Если совсем просто, фрактал — это фигура, обладающая в любой из своих частей свойством самоподобия.

Писатель. Можно попроще?

Кака. Куда уж проще! Вот волна набегает на берег, образуя фрактал. Вот облака в небе – тоже фрактал. Вот месяц над Малороссией — тоже фрактал, в котором каждая фаза подобна целому. Даже птица-тройка тоже фрактал. А вот ещё макушки елей врезаются в небо, или это небо врезается в лес? А ведь это тоже фрактал. Однако в природе не может быть совершенных фракталов. Она так устроена, что все природные явления отличаются от абстрактных фракталов неполнотой и неточностью повторений оригинальной структуры. Это и есть квазифракталы…

Писатель. Сгинь нечистая. Твое жало не пугает меня.

Кака. Вижу, что без морали вы никак не можете.

Писатель (уже без иронии и с угрозой). Сокройся адское созданье!

Кака. Не могу. Изволь дослушать до конца. Человек не исключение, он тоже квазифрактал, потому что он только результат дробления Бога. Если хотите, частный случай множества Кантора.

Писатель. Господь Всемогущий! Какой-то там немецкий кантор с его частным случаем нас оскорбляют. Дожили!

Кака. Не горячитесь. Уже совсем скоро вам на смену придут поэты, которые воспримут фрактал как новое откровение и прославят его стихами. Для них Божество — это Единица. Или, если хотите, совершенное Ego. Человек — дробь от Бога, где дробь — это квазифрактал. Рождение — отдробление от Вечности. Жизнь — дробь вне Вечности. Смерть — воздробление. Вполне, знаете ли, по-христиански.

Писатель. Чушь, однако!

Кака. И тем не менее. Чем более вы отдаляетесь от Бога, тем слабее становится самоподобие. Наконец, на каком-то этапе структура фрактала и вовсе исчезает… А мы уже все в нетерпении. Хабарил с Ксафаном топку запалили. Дагон сковороды приготовил. Нибрас ставки принимает. Мельхольм барыш подсчитывает. Все при деле. Все в нетерпении, а тут вы с мёртвыми душами. Смердит. Некрасиво, согласитесь.

Писатель (умоляюще). Бога ради оставьте меня! Я не силён в вашей демонологии.

Кака. Не могу, дружище, покуда ты мораль не услышишь.

Писатель. Давай уже скорее!

Кака. Изволь. При жизни ты будешь наказан, потому насмехался…

Писатель. Бога ради над кем?!

Кака. Над чужими душами, которых ты умертвил ради вывода в Новороссию. Каждая из них была квазифракталом, у каждой была надежда слиться с оригиналом, а ты их всех умертвил на потеху публике.

Писатель. Да как же я их умертвил-то?!

Кака. А словом своим писательским и умертвил…

Писатель. Так на бумаге же!

Кака. Если только на бумаге, так уже и не грех?

Писатель. Тебе-то какое дело?! Чего ты ко мне пристал?

Кака. Ты не пустил их туда (кивок к потолку) и тем самым лишил вечного блаженства. И к нам ты их тоже не пустил, избавив от заслуженного наказания.

Писатель. А вам-то что с того?

Кака. Работа. Нет работы, нет барыша. А мы работаем только с живыми душами, мёртвые тут никому не нужны. Душа котируется до тех пор, пока она живая. А если она мёртвая, ей адские муки по фигу. Ей вообще всё пофигу.

Писатель. И что теперь?

Кака. А ничего. Одно твоё самоуправство галимое.

Писатель. Ну, знаешь! Ты хоть и нежить, но всему есть предел.

Кака. Простите великодушно, Николай Васильевич. Сорвалось. Забудьте.

Писатель. Это и есть мораль?

Кака. Не совсем. Теория фрактала ещё не придумана, но множество Кантора, можно сказать, уже есть. Это как открытие Америки: открыть можно, не открыть или закрыть открытое нельзя. Ergo: следует принять фрактал как должное.

Писатель. А мораль-то в чём?

Кака. Если можешь не писать, не пиши.

Писатель. Я писатель!

Кака. А, по-моему, ты говно.

Писатель. Это оскорбление?!

Кака. Простите. Не удержался. Это цитата. Она из будущего.

Писатель. Цитата? Откуда?!

Кака (скрываясь в топке). Вам знать не положено.

Писатель (привстав с кресла). Э-э?!

Кака (из глубины топки). Дурак ты! Это и есть мора-а-аль-лььь…