Недостающее звено. 8
Источник: | Фото взято из оригинала статьи или из открытых источников
09.10.19 | 2393
Первая из историй про Петровича
Интерпретация
Солнце, находившееся на пике своей тысячелетней активности, начало припекать, и по эстонскому лесу пошли гулять новые дневные ароматы. Самым сильным был аромат распаренной хвои. Пахла трава на пригорке, пахла брусничная подстилка, даже мох и тот благоухал. Воздух стал почти осязаемым. Он бодрил и успокаивал одновременно. Щебетанье утренних птиц утихло. Легкий ветерок гулял по кронам сосен, сшибая шишки, но внизу было тихо, и эта тишина уже звенела тысячами комариных крыльев. Люди, стоявшие вокруг камня. не замечали солнца и леса. Они были заняты своими, казавшимися им чрезвычайно важными, делами. Никто из них не принимал в расчет разбушевавшееся за миллионы километров отсюда дневное светило. Солнце прогрело бок гранитного валуна, и он тоже начал источать свой запах, пока ещё не различимый на фоне запахов леса. Первым опомнился Петрович.
— Так, понятно! Бунт на корабле, — пенсионер мягко взял женщину за руку. — Видите ли, Нина, ваш отказ интерпретировать показания «прибора» делает всю нашу экспедицию напрасной.
Нина не шевельнулась.
— Лично мне эта прогулка по утреннему лесу была весьма полезной. Я лично ничего не потерял, но вот покойный, — Петрович выдержал актерскую паузу. — Для Сергея Львовича и жизнь, и смерть стали напрасными. Вам не жаль Сергея Львовича?
Женщина промолчала, как-то даже равнодушно так промолчала.
— Ну, хорошо, допустим, что он был никчёмным человеком при жизни. Режиссер из погорелого театра, как тут изволили выразиться, но ведь не нам его судить! Есть высший судия. Ваш товарищ умер, и его смерть стала значительнее жизни. Нина, имейте почтение к таинству смерти!
— Почему я должна отвечать за этого урода? Он ненавидел всех. А больше всех ненавидел местных русских. Он считал, что все мы сволочи. Он был мне крайне несимпатичен при жизни. Почему теперь я должна уважать его в смерти?
— Хотя бы из уважения к Тому, кто теперь разбирает его прижизненные грехи. Хотя бы из уважения к нам троим, пришедшим сюда ради вас, ради вашего таинственного дара.
— Вы пришли сюда, чтобы уличить меня во лжи. Почему я должна помогать вам?
— Потому что вы уверены в своей правоте. Убедите меня.
— Убедить можно только того, кто готов поверить.
— Не скажите, не скажите... Я, например, верю, и моя вера не требует доказательств. Я знаю, как Он умер, почему и ради чего, вернее, кого. Я верю, что Он воскрес. На сей счет у меня нет, не было и не может быть никаких сомнений. Ваш товарищ тоже умер. Причина смерти не установлена. Мы даже не знаем, что это было. Если самоубийство, то это большой грех. А если нет?
Петрович выдержал ещё одну классную актерскую паузу и в конце ее отпустил руку женщины
— Если нет, то вы все трое под подозрением. Каждый, подчеркиваю, каждый из вас может быть убийцей. Вы, конечно, вольны поступать, как считаете нужным, но… Но, если мы сейчас не разберемся до конца, то следующим, — в этом месте голос Петровича вполне натурально дрогнул, — могу быть даже я. Даже наверняка это буду я. Я неудобен вам всем. Я задаю неудобные вопросы, я хочу все знать, поэтому вы желаете моей смерти. Ведь вы все теперь желаете моей смерти, признайтесь! Желаете?
Первым не выдержал Виктор. Нелепо размахивая руками, он забегал вокруг камня.
— Петрович! Да ты чего? Сколько портвейна выпито! Ты рехнулся? Какие убийцы? Это я-то убийца? Нина! Антс! Что вы молчите? Нас всех в убийцы записали! Нина, да скажите же ему что-нибудь, наконец!
— Хорошо. Я расскажу вам, что знаю. Но не из жалости к вам, просто мне противно ощущать себя подозреваемой. Меня ещё никто ни в чем не подозревал. И вам меня на лжи не поймать.
— Вот и славно! — Сменил Петрович гнев на милость. — Так что там показал ваш приборчик?
— Поле очень слабое. Едва отличается от общего фона. Происхождение поля я объяснить не могу. Энергетический след уходит в сторону пригорка. Там есть что-то ещё, но что именно, я не могу понять. Какая-то аномалия, но очень-очень слабая. Не след даже, а так, эхо следа.
— Аномалия? — Переспросил Петрович. — Что за аномалия?
— Что-то подобное было в городище. Не знаю, как вам объяснить… Эхо… След энергетического следа. Так бывает, когда сам след очень старый.
— Что значит старый?
— Я не могу объяснить. Просто я так чувствую. Знаете, когда занимаешься коррекцией биологического поля, то прежние вмешательства в него, даже очень старые, слегка фонят. Грубо говоря, если поле уже корректировали в прошлом, то эхо остается на всю оставшуюся жизнь.
— Так, понятно. Виктор, вы не забыли про свои обязанности? – в голосе Петровича появились служебные интонации. — Нина, что мы должны записать в протокол?
— Ну-у, я не знаю... Запишите, что имеется в наличии слабое поле неясного происхождения, практически не отличающееся от фоновых показаний местности. Наличествуют следы энергетического вмешательства. Какого конкретно, я сказать не могу.
— Камень мертв?
— Камень, как камень. — Нина отвернулась. — Ни жив, ни мертв. Это просто камень и ничего более. Вот вам и вся моя интерпретация.
— Идем дальше. — Петрович бодро обошел камень, поглаживая его бока. — Вот теперь я вижу, что надо было сделать ещё одно измерение. Очень жаль, Антс, что вы не захватили с собой термометра. Было бы весьма любопытно сравнить температуру валуна до и после эксперимента.
Антс пожал плечами. Ему было совершенно наплевать на температуру и на Петровича тоже.
— Где ваше зубило, любезный хозяин? Пора приступать. И прошу вас с комментариями для протокола. Про комментарии не забывайте.
Солнце стояло почти в зените. Слепило и грело обыкновенно, внешне ничем не выдавая пика своей тысячелетней активности. Прогретый лесной воздух стал вязким и дурманящим. Хозяин хутора шагнул к камню. Он уже давно присмотрел место на вершине валуна и молча, без комментариев принялся вырубать углубление.
Все стояли и смотрели на хозяина хутора. Тот молча наносил молотком удары по зубилу. От каждого удара по лесу прокатывалось эхо. Камень скалывался мелкими кусочками, часто искрил. В молчании прошло минут двадцать. Нина нервно теребила подол куртки. Виктор несколько раз порывался откупорить бутылку с самогоном, но каждый раз напарывался на предупреждающий взгляд Петровича. Постепенно ямка становилась всё глубже. Антс принялся выравнивать ее, придавая правильные очертания. Ещё несколько ударов молотком и появилась неглубокая канавка от края углубления. Петрович тщательно оглядел произведение каменотеса и попросил внести в протокол размер жертвенника: чуть меньше половины крупного куриного яйца.
Парило. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь кроны молодых сосен, стали почти осязаемыми. Несмотря на все это солнечное роскошество, Виктора знобило в ожидании крайне неприятной процедуры. Конечно, несколько капель крови после булавочного укола это ещё не смертельно и даже не болезненно, но донорство в таком сомнительном деле — это уже слишком. Слишком даже для бывшего материалиста. Перед глазами Виктора всплыло синюшное лицо Сергея Львовича, проглядывающее сквозь латекс презерватива. Ровно такое, каким он увидел его в то памятное утро. «Господи! Да ведь это было всего лишь вчера утром!» — Виктор забыл о своей обязанность вести протокол эксперимента. Он дорого бы дал, чтобы прямо сейчас оказаться среди своих водочных этикеток. «Кой черт дернул меня согласиться. Это все Нина. Ведьма! — Запаниковал Виктор. — Она контролирует меня. Как же я сразу не догадался. Кретин! Она контролирует меня. Это заговор. Она заодно с хозяином. Они сделают меня следующим! Я должен был догадаться сразу! Петрович. Нужно все рассказать Петровичу. Немедленно!»
— Петрович!
— А, Виктор! Как там наш протокол? Впрочем, вы можете отложить его на пару минут. Потом все запишите. Нина, приступайте!
— Петрович!
— Не спешите! — Подал голос Антс. — Сначала надо налить воды и накрошить сюда хлеба.
Вода была налита и хлеб накрошен. Преувеличенно тщательно Антс принялся размешивать кашицу обломком еловой веточки. Нина отвернулась. Виктор уставился на веточку пустым, ничего не видящим взглядом. Его била крупная дрожь. И только Петрович наблюдал за хозяином с интересом естествоиспытателя со шхуны «Бигль». Сейчас он даже не думал над формулировками для протокола, он просто наблюдал за действиями хозяина хутора. Впервые в жизни довелось наблюдать настоящий шаманский ритуал, да ещё с такого близкого расстояния. Более того, он сам был активным участником ритуала. Два часа назад Петрович ещё смотрел на окружающие его вещи взглядом закоренелого материалиста, что, впрочем, нисколько не мешало ему верить в Бога. Просто материализм был неотъемлемой частью профессионализма. Петровича довольно часто спрашивали о сфере приложения его профессионализма в недавнем советском прошлом, на что он отвечал заученной фразой: «Да так, инженерил по технике безопасности». Формулу он когда-то перенял у своего сослуживца, который в случае сомнительного знакомства бодро тискал протянутую руку и рапортовал: «Инженер по технике безопасности!» Кто потом вспомнит какого-то там инженера?
Между тем Нина уже начала промывать самогоном безымянный палец на левой руке Виктора. Страдалец скорчил такую гримасу, что хоть сейчас в телевизионную рекламу: «Он экономил на пене для мытья посуды и вот результат — вымыл тарелок в полтора раза меньше!» Виктор в это время был так занят культивированием мужественности на своем лице, что она как будто даже стала проступать сквозь гримасу брезгливости и откровенного страха, что не заметил, как Нина уколола палец. Несколько капель крови упало на вовремя подставленную хозяином хутора мякоть ржаного хлеба. Он уже собрался положить ее на жертвенник, как был остановлен Петровичем.
— Так! Мы тут все немного увлеклись. Виктор, займитесь протоколом! Нина, давайте ваш прибор! Антс! Ждёте моей команды!
Нина принялась обследовать камень. Рамка повела себя как-то странно. И не странно даже, а необычно. Только с третьего захода женщина поняла, что дело не в рамке, а в самом камне. Это камень вел себя странно, совсем не по каменному, если можно так выразиться.
— Нина! Не томите, — первым не выдержал Петрович, — что там у вас?
— Вы будете удивлены.
— Ну, не томите!
— Ему больно. Особенно в том месте, где наш хозяин прошелся зубилом.
— И что прикажете нам занести в протокол: ему больно? — заволновался Петрович. — Это же камень! Гранит! Ошибки быть не может?
— Ошибка возможна и очень даже возможна, но такова моя интерпретация показаний рамки. Если бы я не имела опыта работы с людьми, то я бы вообще ничего не поняла. А так… Ему больно. Это все, что я могу сказать.
— Так, понятно. Нам всем напекло голову, — резюмировал Петрович. — Виктор, в протокол запишите всё дословно и не забудьте отметить время начала эксперимента. Хозяин! Приступайте!
Антс аккуратно свернул хлебный мякиш кровью внутрь, слегка сжал его, и положил образовавшийся шарик в хлебную кашицу. Солнце уже хорошо прогрело бок валуна. Хлебная кашица благоухала свежей выпечкой. Мякиш через канавку выдавил избыток кашицы из жертвенника.
— Нина! Прибор! — скомандовал Петрович.
– Ничего не изменилось. Ему по-прежнему больно, но уже не так сильно. И ещё, – Нина замялась, – мне кажется…
— Не томите!
— Мне кажется, что теперь он испытывает к нам чувство благодарности.
— Дурдом! — возопил Виктор. — Нас всех упекут в дурдом! Это клиника какая-то! Кирпич испытывает к нам чувство благодарности!
— Тише! — оборвал истерику Петрович. — Хлебни самогона и успокойся. Потом все дословно запиши в протокол. Время-то не забыл указать? Вот и молодец! И прошу тебя, умерь эмоции. Хозяин, в чём дело?
— Не знаю, — хуторянин флегматично пожал плечами. — Может быть в этом. — Он извлек из кармана каменную затычку, найденную в городище, и опустил ее прямо в жертвенник, хлебная кашица растеклась по верхушке валуна.
— Так, понятно. Новая деталь. Виктор, внесите в протокол и следите за временем. Нина, голубушка, я вас попрошу проверять камень каждые пять минут. Если за полчаса ничего не изменится, будем думать, что делать дальше.
В лесу становилось жарко, а побледневшего Виктора вновь знобило. Он прихлебывал из своей бутылки, уже не слишком заботясь о том, что будет писать в протокол. Изредка бросал злобные взгляды на женщину. Он нисколько не сомневался в том, что именно она виновата в смерти Сергея Львовича и во всей этой чертовщине. «И хозяин хорош. Корчит тут из себя последнего эстонского шамана, а дедушка вчера только с дерева слез! Кой черт я согласился! — корил себя Виктор, пытаясь укрыться от палящего солнца. — А Петрович, Петрович-то дурак! Купился на дешевых фокусах. Меня-то как угораздило?! Вот же блядство какое-то! Блядь! Блядь! Блядь!»
Повторенное многократно отглагольное существительное действовало успокаивающе. Есть же в нем какая-то частица древнего народного духа. Именно духа. Духа как чистой физиологии, духа как наглядного проявления могучей жизненной силы, а не примитивной магии. Эта простенькая на вид мантра, да и не мантра даже в точном смысле этого слова, а так, дурашливая присказка в определенных жизненных обстоятельствах просветляет взгляд, бодрит дух, притупляет боль, вселяет надежду, что для человека, согласитесь, отнюдь не так уж и мало. Став непечатным, запретным, а точнее заветным сам глагол и образованные от него существительные уже несколько веков составляют в России успешную конкуренцию любой восточной абракадабре. В другое время и в другой ситуации Виктор непременно позабавил бы друзей какой-нибудь смешной прибауткой с заветным словом, но сейчас, когда ему так изрядно взбледнулось, только отглагольное существительное и спасало его от откровенной паники.
— Началось! — Нина настороженно замерла в полуметре от камня. — Пошла энергия! Накатывает волнами! Ух, ты! Пульсирует!
Уже в совершеннейшем восторге воскликнула женщина.
— Виктор! Время в протокол! — оживился Петрович. — Нина, не молчите! Что там происходит?
— Что происходит? — женщина задумалась. — Он голоден, есть хочет. Маму зовет.
Отход из леса был столь поспешным, что его можно было бы назвать бегством. Впереди, чертыхаясь на каждом шагу и размахивая не понадобившимися граблями, вприпрыжку несся Виктор. За ним быстрым шагом еле поспевал хозяин хутора. Он до сих пор не мог решить, рассказывать о внезапном и очень непонятном перемещёнии камня с пригорка на тропинку или нет. Удобный момент был пропущен, и теперь могло показаться, что он намеренно скрывал от Петровича важную информацию. Нельзя сказать, чтобы они понравились друг другу с первого взгляда, но, присмотревшись, Антс признал в Петровиче начальника. Модный термин «харизма» не был знаком лесному жителю. Вслед за Антсом, переходя с галопа на аллюр, мчалась Нина. Ей почему-то казалось, что ее вполне могут забыть в лесу наедине с этим страшным валуном. И ведь не сказать, чтобы сильно испугалась, а так, чуть-чуть, самую малость. Однако и этого с избытком хватило на галоп с аллюром. Замыкал отступление Петрович. Он никуда не торопился. Глядя в спины спасающейся бегством троицы, он решил взять тайм-аут. В особо сложных жизненных ситуациях лучше всего размышлялось на ходу. Полтора километра до хутора он прошел размеренным шагом, и… ничего не придумал.
Нина и Виктор устроились за столом. Антс принялся растапливать камин, хотя и на улице, и в доме было тепло. Похоже, что это была реакция на озноб Виктора, присосавшегося к недопитой в лесу бутылке. Нина тупо уставилась глазами в стол. Петрович, не говоря ни слова, занялся разбором книг в углу комнаты. Книги в ящиках были очень разные, в основном на эстонском языке. Часто попадались сборники псалмов и лютеранский «Testament» всех размеров. Обнаружилось несколько книг на немецком языке, отдельные номера журнала «Der Adler» за 1943 и 1944 годы, подшивки журналов «Loodus» и «Eesti naine». Неудовлетворенный поисками Петрович взял со стола книгу Озаровского о художественном чтении.
— Нина, голубушка, скажите, какую книгу перед смертью читал Сергей Львович? Может быть, вот эту?
— Кажется, что эту.
— Уважаемый Антс, скажите, где он мог ее выкопать?
— В сенях есть ещё ящики с книгами… — Антс замялся, — на русском языке. На них нет спроса. Сжечь или выбросить не могу, рука не поднимается, а хранить зачем? Никто не спрашивает. Только место в доме занимают.
Круто повернувшись на месте, Петрович отправился в сени. Там было довольно темно, но разбирать сваленные в углу книги все же можно было. В своей основе это был мусор советского времени. Переводные книги никому не известных писателей из ближнего и дальнего зарубежья. Попадались материалы партийных съездов, начиная с XX-го. Петрович машинально раскрыл издание с интригующим названием «Что происходит в Эстонии». Один из лидеров «Поющей революции» и «Народного фронта» предлагал эстонцам в массовом порядке вступать в компартию, чтобы изменить национальное соотношение во властных структурах республики и таким образом вернуть себе независимость. Пролистнув ещё несколько страниц, он обнаружил призыв зарубежного теоретика эстонской культуры звать русских на все мероприятия национального характера:
«Это наши русские, можно сказать домашние русские. Они больше не оккупанты. Они уже впитали начала эстонского языка и культуры. Процесс надо расширить и углубить. Было бы большой ошибкой изгнать их из страны. На их место придут выходцы из беднейших стран Ближнего и Дальнего Востока, даже из Африки. Мы должны сохранить эстонский генофонд от вырождения, но для улучшения породы кровь должна смешиваться. Нас слишком мало, чтобы всё происходило естественным путем, поэтому допустимы смешанные браки. Лучше всего для них подходят домашние русские. Пусть отрицательный опыт Швеции в близкородственных браках послужит нам хорошим примером. Смешиваясь с домашними русскими, мы спасем эстонца от вырождения и постепенно ассимилируем инородцев. Давайте не будем называть их русскими, пусть они станут балтийскими русскими, эстонцами русского происхождения и даже условными эстонцами. Главное сохранить эстонский язык и культуру, сохранить самого эстонца как носителя этого языка и этой культуры. Эстонцев должно стать больше, но не за счет того, что страну покинут инородцы. Пусть уже через десять лет в стране будет миллион эстонцев. 150 тысяч эстонцев за десять лет — это реально! Здоровая эстонская семья должна стать сферой приложения сил независимого государства. Конечно, нам придется потратиться на оборону, но будем помнить, что никакое членство в оборонительных союзах с Западом не заменит нам дома здоровой эстонской семьи».
Петровича аж заколдобило от этой жуткой смеси местного национализма, ксенофобии и доморощенной евгеники. Справившись с наплывом эмоций, он принялся разбирать книжный завал с удвоенной энергией, и немедленно был вознагражден томиком парижских стихов Владислава Ходасевича практически в идеальном состоянии. Следующей находкой стали «Основы жизни Прибалтийских губерний» Воротина. Петрович только слышал об этой редкой книге, а вот экземпляр такой отличной сохранности держал в руках впервые. Довольно часто попадались рижские издания, и он отложил в сторону сборник ранних рассказов Михаила Зощенко, потом прибавил к нему «Растратчиков» Валентина Катаева. Самой большой и редкостной находкой стало югославское издание философской прозы Мережковского «Атлантида-Европа». В другое время Петрович порадовался бы этому, но сейчас он искал совсем другое. Мысль о том, чтобы найти в этом книжном хламе нужный ему том Большой советской энциклопедии, он уже мысленно похоронил, и теперь надеялся только на удачу, и она пришла. Пришла, когда на свет был извлечен учебник природоведения для 5 класса средней школы.
Петрович утащил свою находку в комнату покойника, чтобы там тщательно изучить ее. Он и не подозревал, какое количество полезной информации можно извлечь даже из старого школьного учебника. Оказывается, геология делит историю Земли на четыре эры: архейскую, палеозойскую, мезозойскую и кайнозойскую. В свою очередь каждая эра делится на периоды, периоды делятся на эпохи и века. Мы живем в четвертичном периоде кайнозойской эры, который начался около миллиона лет назад. Любопытная деталь: человекообразные обезьяны жили в третичном периоде кайнозойской эры, длившемся около 55 миллионов лет. Их следы совершенно теряются в конце периода. Несколько миллионов лет спустя, уже в четвертичном периоде, появляется человек разумный. Человекообразную обезьяну и человека разумного разделяет несколько миллионов лет, размеры цепочки ДНК и связующее эволюционное звено. Следы человека разумного, повсеместно размножившегося в четвертичном периоде, сохранились во множестве, несмотря на последнее оледенение. Следы человекообразного связующего звена отсутствуют напрочь. Ледниковые периоды четвертичного периода называются «гинц», «миндель», «рисс» и «вюрм» в соответствии с названиями швейцарских деревень, в которых геологи изучали чередование ледниковых отложений. Оледенение «вюрм» было последним. Именно «вюрм» притащил с собой в Северную и Западную Европу многочисленные гранитные валуны. Когда ледник отступил, то гранитные отложения образовали гряды и языки. В доледниковых периодах «гинца», «минделя» и «рисса» следы человека разумного не обнаружены, и это весьма серьезный удар по неодарвинистам.
Когда Петрович переварил школьную информацию, то в свете последних событий личной жизни его интерес к недостающему звену в предполагаемой эволюции человека возрос многократно. Особенно его поразила фраза «В течение многих веков люди верили в чудодейственную силу таинственных камней, не зная, что это за камни и откуда они взялись». Петрович безоговорочно верил в то, что человек разумный — это акт творения, поэтому все эти поиски недостающего звена, на его взгляд, были поисками прошлогоднего снега. И вот теперь ему внезапно открылось, что в те несколько миллионов лет, что предшествовали появлению человека разумного, на Земле должен был быть конкретный хозяин. Этот хозяин и есть то самое «недостающее» звено. Вот только искали его не там, где следовало. Кто бы мог представить, что связующим звеном в эволюции жизни на Земле были камни. Точнее то, что мы за них принимаем. Это другая форма жизни. Другой метаболизм, вспомнил свой сон Петрович.
<<< Начало ищи здесь
Источник: | Фото взято из оригинала статьи или из открытых источников
09.10.19 | 2393
Первая из историй про Петровича
Интерпретация
Солнце, находившееся на пике своей тысячелетней активности, начало припекать, и по эстонскому лесу пошли гулять новые дневные ароматы. Самым сильным был аромат распаренной хвои. Пахла трава на пригорке, пахла брусничная подстилка, даже мох и тот благоухал. Воздух стал почти осязаемым. Он бодрил и успокаивал одновременно. Щебетанье утренних птиц утихло. Легкий ветерок гулял по кронам сосен, сшибая шишки, но внизу было тихо, и эта тишина уже звенела тысячами комариных крыльев. Люди, стоявшие вокруг камня. не замечали солнца и леса. Они были заняты своими, казавшимися им чрезвычайно важными, делами. Никто из них не принимал в расчет разбушевавшееся за миллионы километров отсюда дневное светило. Солнце прогрело бок гранитного валуна, и он тоже начал источать свой запах, пока ещё не различимый на фоне запахов леса. Первым опомнился Петрович.
— Так, понятно! Бунт на корабле, — пенсионер мягко взял женщину за руку. — Видите ли, Нина, ваш отказ интерпретировать показания «прибора» делает всю нашу экспедицию напрасной.
Нина не шевельнулась.
— Лично мне эта прогулка по утреннему лесу была весьма полезной. Я лично ничего не потерял, но вот покойный, — Петрович выдержал актерскую паузу. — Для Сергея Львовича и жизнь, и смерть стали напрасными. Вам не жаль Сергея Львовича?
Женщина промолчала, как-то даже равнодушно так промолчала.
— Ну, хорошо, допустим, что он был никчёмным человеком при жизни. Режиссер из погорелого театра, как тут изволили выразиться, но ведь не нам его судить! Есть высший судия. Ваш товарищ умер, и его смерть стала значительнее жизни. Нина, имейте почтение к таинству смерти!
— Почему я должна отвечать за этого урода? Он ненавидел всех. А больше всех ненавидел местных русских. Он считал, что все мы сволочи. Он был мне крайне несимпатичен при жизни. Почему теперь я должна уважать его в смерти?
— Хотя бы из уважения к Тому, кто теперь разбирает его прижизненные грехи. Хотя бы из уважения к нам троим, пришедшим сюда ради вас, ради вашего таинственного дара.
— Вы пришли сюда, чтобы уличить меня во лжи. Почему я должна помогать вам?
— Потому что вы уверены в своей правоте. Убедите меня.
— Убедить можно только того, кто готов поверить.
— Не скажите, не скажите... Я, например, верю, и моя вера не требует доказательств. Я знаю, как Он умер, почему и ради чего, вернее, кого. Я верю, что Он воскрес. На сей счет у меня нет, не было и не может быть никаких сомнений. Ваш товарищ тоже умер. Причина смерти не установлена. Мы даже не знаем, что это было. Если самоубийство, то это большой грех. А если нет?
Петрович выдержал ещё одну классную актерскую паузу и в конце ее отпустил руку женщины
— Если нет, то вы все трое под подозрением. Каждый, подчеркиваю, каждый из вас может быть убийцей. Вы, конечно, вольны поступать, как считаете нужным, но… Но, если мы сейчас не разберемся до конца, то следующим, — в этом месте голос Петровича вполне натурально дрогнул, — могу быть даже я. Даже наверняка это буду я. Я неудобен вам всем. Я задаю неудобные вопросы, я хочу все знать, поэтому вы желаете моей смерти. Ведь вы все теперь желаете моей смерти, признайтесь! Желаете?
Первым не выдержал Виктор. Нелепо размахивая руками, он забегал вокруг камня.
— Петрович! Да ты чего? Сколько портвейна выпито! Ты рехнулся? Какие убийцы? Это я-то убийца? Нина! Антс! Что вы молчите? Нас всех в убийцы записали! Нина, да скажите же ему что-нибудь, наконец!
— Хорошо. Я расскажу вам, что знаю. Но не из жалости к вам, просто мне противно ощущать себя подозреваемой. Меня ещё никто ни в чем не подозревал. И вам меня на лжи не поймать.
— Вот и славно! — Сменил Петрович гнев на милость. — Так что там показал ваш приборчик?
— Поле очень слабое. Едва отличается от общего фона. Происхождение поля я объяснить не могу. Энергетический след уходит в сторону пригорка. Там есть что-то ещё, но что именно, я не могу понять. Какая-то аномалия, но очень-очень слабая. Не след даже, а так, эхо следа.
— Аномалия? — Переспросил Петрович. — Что за аномалия?
— Что-то подобное было в городище. Не знаю, как вам объяснить… Эхо… След энергетического следа. Так бывает, когда сам след очень старый.
— Что значит старый?
— Я не могу объяснить. Просто я так чувствую. Знаете, когда занимаешься коррекцией биологического поля, то прежние вмешательства в него, даже очень старые, слегка фонят. Грубо говоря, если поле уже корректировали в прошлом, то эхо остается на всю оставшуюся жизнь.
— Так, понятно. Виктор, вы не забыли про свои обязанности? – в голосе Петровича появились служебные интонации. — Нина, что мы должны записать в протокол?
— Ну-у, я не знаю... Запишите, что имеется в наличии слабое поле неясного происхождения, практически не отличающееся от фоновых показаний местности. Наличествуют следы энергетического вмешательства. Какого конкретно, я сказать не могу.
— Камень мертв?
— Камень, как камень. — Нина отвернулась. — Ни жив, ни мертв. Это просто камень и ничего более. Вот вам и вся моя интерпретация.
— Идем дальше. — Петрович бодро обошел камень, поглаживая его бока. — Вот теперь я вижу, что надо было сделать ещё одно измерение. Очень жаль, Антс, что вы не захватили с собой термометра. Было бы весьма любопытно сравнить температуру валуна до и после эксперимента.
Антс пожал плечами. Ему было совершенно наплевать на температуру и на Петровича тоже.
— Где ваше зубило, любезный хозяин? Пора приступать. И прошу вас с комментариями для протокола. Про комментарии не забывайте.
Солнце стояло почти в зените. Слепило и грело обыкновенно, внешне ничем не выдавая пика своей тысячелетней активности. Прогретый лесной воздух стал вязким и дурманящим. Хозяин хутора шагнул к камню. Он уже давно присмотрел место на вершине валуна и молча, без комментариев принялся вырубать углубление.
Солнечная активность
Все стояли и смотрели на хозяина хутора. Тот молча наносил молотком удары по зубилу. От каждого удара по лесу прокатывалось эхо. Камень скалывался мелкими кусочками, часто искрил. В молчании прошло минут двадцать. Нина нервно теребила подол куртки. Виктор несколько раз порывался откупорить бутылку с самогоном, но каждый раз напарывался на предупреждающий взгляд Петровича. Постепенно ямка становилась всё глубже. Антс принялся выравнивать ее, придавая правильные очертания. Ещё несколько ударов молотком и появилась неглубокая канавка от края углубления. Петрович тщательно оглядел произведение каменотеса и попросил внести в протокол размер жертвенника: чуть меньше половины крупного куриного яйца.
Парило. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь кроны молодых сосен, стали почти осязаемыми. Несмотря на все это солнечное роскошество, Виктора знобило в ожидании крайне неприятной процедуры. Конечно, несколько капель крови после булавочного укола это ещё не смертельно и даже не болезненно, но донорство в таком сомнительном деле — это уже слишком. Слишком даже для бывшего материалиста. Перед глазами Виктора всплыло синюшное лицо Сергея Львовича, проглядывающее сквозь латекс презерватива. Ровно такое, каким он увидел его в то памятное утро. «Господи! Да ведь это было всего лишь вчера утром!» — Виктор забыл о своей обязанность вести протокол эксперимента. Он дорого бы дал, чтобы прямо сейчас оказаться среди своих водочных этикеток. «Кой черт дернул меня согласиться. Это все Нина. Ведьма! — Запаниковал Виктор. — Она контролирует меня. Как же я сразу не догадался. Кретин! Она контролирует меня. Это заговор. Она заодно с хозяином. Они сделают меня следующим! Я должен был догадаться сразу! Петрович. Нужно все рассказать Петровичу. Немедленно!»
— Петрович!
— А, Виктор! Как там наш протокол? Впрочем, вы можете отложить его на пару минут. Потом все запишите. Нина, приступайте!
— Петрович!
— Не спешите! — Подал голос Антс. — Сначала надо налить воды и накрошить сюда хлеба.
Вода была налита и хлеб накрошен. Преувеличенно тщательно Антс принялся размешивать кашицу обломком еловой веточки. Нина отвернулась. Виктор уставился на веточку пустым, ничего не видящим взглядом. Его била крупная дрожь. И только Петрович наблюдал за хозяином с интересом естествоиспытателя со шхуны «Бигль». Сейчас он даже не думал над формулировками для протокола, он просто наблюдал за действиями хозяина хутора. Впервые в жизни довелось наблюдать настоящий шаманский ритуал, да ещё с такого близкого расстояния. Более того, он сам был активным участником ритуала. Два часа назад Петрович ещё смотрел на окружающие его вещи взглядом закоренелого материалиста, что, впрочем, нисколько не мешало ему верить в Бога. Просто материализм был неотъемлемой частью профессионализма. Петровича довольно часто спрашивали о сфере приложения его профессионализма в недавнем советском прошлом, на что он отвечал заученной фразой: «Да так, инженерил по технике безопасности». Формулу он когда-то перенял у своего сослуживца, который в случае сомнительного знакомства бодро тискал протянутую руку и рапортовал: «Инженер по технике безопасности!» Кто потом вспомнит какого-то там инженера?
Между тем Нина уже начала промывать самогоном безымянный палец на левой руке Виктора. Страдалец скорчил такую гримасу, что хоть сейчас в телевизионную рекламу: «Он экономил на пене для мытья посуды и вот результат — вымыл тарелок в полтора раза меньше!» Виктор в это время был так занят культивированием мужественности на своем лице, что она как будто даже стала проступать сквозь гримасу брезгливости и откровенного страха, что не заметил, как Нина уколола палец. Несколько капель крови упало на вовремя подставленную хозяином хутора мякоть ржаного хлеба. Он уже собрался положить ее на жертвенник, как был остановлен Петровичем.
— Так! Мы тут все немного увлеклись. Виктор, займитесь протоколом! Нина, давайте ваш прибор! Антс! Ждёте моей команды!
Нина принялась обследовать камень. Рамка повела себя как-то странно. И не странно даже, а необычно. Только с третьего захода женщина поняла, что дело не в рамке, а в самом камне. Это камень вел себя странно, совсем не по каменному, если можно так выразиться.
— Нина! Не томите, — первым не выдержал Петрович, — что там у вас?
— Вы будете удивлены.
— Ну, не томите!
— Ему больно. Особенно в том месте, где наш хозяин прошелся зубилом.
— И что прикажете нам занести в протокол: ему больно? — заволновался Петрович. — Это же камень! Гранит! Ошибки быть не может?
— Ошибка возможна и очень даже возможна, но такова моя интерпретация показаний рамки. Если бы я не имела опыта работы с людьми, то я бы вообще ничего не поняла. А так… Ему больно. Это все, что я могу сказать.
— Так, понятно. Нам всем напекло голову, — резюмировал Петрович. — Виктор, в протокол запишите всё дословно и не забудьте отметить время начала эксперимента. Хозяин! Приступайте!
Антс аккуратно свернул хлебный мякиш кровью внутрь, слегка сжал его, и положил образовавшийся шарик в хлебную кашицу. Солнце уже хорошо прогрело бок валуна. Хлебная кашица благоухала свежей выпечкой. Мякиш через канавку выдавил избыток кашицы из жертвенника.
— Нина! Прибор! — скомандовал Петрович.
– Ничего не изменилось. Ему по-прежнему больно, но уже не так сильно. И ещё, – Нина замялась, – мне кажется…
— Не томите!
— Мне кажется, что теперь он испытывает к нам чувство благодарности.
— Дурдом! — возопил Виктор. — Нас всех упекут в дурдом! Это клиника какая-то! Кирпич испытывает к нам чувство благодарности!
— Тише! — оборвал истерику Петрович. — Хлебни самогона и успокойся. Потом все дословно запиши в протокол. Время-то не забыл указать? Вот и молодец! И прошу тебя, умерь эмоции. Хозяин, в чём дело?
— Не знаю, — хуторянин флегматично пожал плечами. — Может быть в этом. — Он извлек из кармана каменную затычку, найденную в городище, и опустил ее прямо в жертвенник, хлебная кашица растеклась по верхушке валуна.
— Так, понятно. Новая деталь. Виктор, внесите в протокол и следите за временем. Нина, голубушка, я вас попрошу проверять камень каждые пять минут. Если за полчаса ничего не изменится, будем думать, что делать дальше.
В лесу становилось жарко, а побледневшего Виктора вновь знобило. Он прихлебывал из своей бутылки, уже не слишком заботясь о том, что будет писать в протокол. Изредка бросал злобные взгляды на женщину. Он нисколько не сомневался в том, что именно она виновата в смерти Сергея Львовича и во всей этой чертовщине. «И хозяин хорош. Корчит тут из себя последнего эстонского шамана, а дедушка вчера только с дерева слез! Кой черт я согласился! — корил себя Виктор, пытаясь укрыться от палящего солнца. — А Петрович, Петрович-то дурак! Купился на дешевых фокусах. Меня-то как угораздило?! Вот же блядство какое-то! Блядь! Блядь! Блядь!»
Повторенное многократно отглагольное существительное действовало успокаивающе. Есть же в нем какая-то частица древнего народного духа. Именно духа. Духа как чистой физиологии, духа как наглядного проявления могучей жизненной силы, а не примитивной магии. Эта простенькая на вид мантра, да и не мантра даже в точном смысле этого слова, а так, дурашливая присказка в определенных жизненных обстоятельствах просветляет взгляд, бодрит дух, притупляет боль, вселяет надежду, что для человека, согласитесь, отнюдь не так уж и мало. Став непечатным, запретным, а точнее заветным сам глагол и образованные от него существительные уже несколько веков составляют в России успешную конкуренцию любой восточной абракадабре. В другое время и в другой ситуации Виктор непременно позабавил бы друзей какой-нибудь смешной прибауткой с заветным словом, но сейчас, когда ему так изрядно взбледнулось, только отглагольное существительное и спасало его от откровенной паники.
— Началось! — Нина настороженно замерла в полуметре от камня. — Пошла энергия! Накатывает волнами! Ух, ты! Пульсирует!
Уже в совершеннейшем восторге воскликнула женщина.
— Виктор! Время в протокол! — оживился Петрович. — Нина, не молчите! Что там происходит?
— Что происходит? — женщина задумалась. — Он голоден, есть хочет. Маму зовет.
Вечер шестого дня
Отход из леса был столь поспешным, что его можно было бы назвать бегством. Впереди, чертыхаясь на каждом шагу и размахивая не понадобившимися граблями, вприпрыжку несся Виктор. За ним быстрым шагом еле поспевал хозяин хутора. Он до сих пор не мог решить, рассказывать о внезапном и очень непонятном перемещёнии камня с пригорка на тропинку или нет. Удобный момент был пропущен, и теперь могло показаться, что он намеренно скрывал от Петровича важную информацию. Нельзя сказать, чтобы они понравились друг другу с первого взгляда, но, присмотревшись, Антс признал в Петровиче начальника. Модный термин «харизма» не был знаком лесному жителю. Вслед за Антсом, переходя с галопа на аллюр, мчалась Нина. Ей почему-то казалось, что ее вполне могут забыть в лесу наедине с этим страшным валуном. И ведь не сказать, чтобы сильно испугалась, а так, чуть-чуть, самую малость. Однако и этого с избытком хватило на галоп с аллюром. Замыкал отступление Петрович. Он никуда не торопился. Глядя в спины спасающейся бегством троицы, он решил взять тайм-аут. В особо сложных жизненных ситуациях лучше всего размышлялось на ходу. Полтора километра до хутора он прошел размеренным шагом, и… ничего не придумал.
Нина и Виктор устроились за столом. Антс принялся растапливать камин, хотя и на улице, и в доме было тепло. Похоже, что это была реакция на озноб Виктора, присосавшегося к недопитой в лесу бутылке. Нина тупо уставилась глазами в стол. Петрович, не говоря ни слова, занялся разбором книг в углу комнаты. Книги в ящиках были очень разные, в основном на эстонском языке. Часто попадались сборники псалмов и лютеранский «Testament» всех размеров. Обнаружилось несколько книг на немецком языке, отдельные номера журнала «Der Adler» за 1943 и 1944 годы, подшивки журналов «Loodus» и «Eesti naine». Неудовлетворенный поисками Петрович взял со стола книгу Озаровского о художественном чтении.
— Нина, голубушка, скажите, какую книгу перед смертью читал Сергей Львович? Может быть, вот эту?
— Кажется, что эту.
— Уважаемый Антс, скажите, где он мог ее выкопать?
— В сенях есть ещё ящики с книгами… — Антс замялся, — на русском языке. На них нет спроса. Сжечь или выбросить не могу, рука не поднимается, а хранить зачем? Никто не спрашивает. Только место в доме занимают.
Круто повернувшись на месте, Петрович отправился в сени. Там было довольно темно, но разбирать сваленные в углу книги все же можно было. В своей основе это был мусор советского времени. Переводные книги никому не известных писателей из ближнего и дальнего зарубежья. Попадались материалы партийных съездов, начиная с XX-го. Петрович машинально раскрыл издание с интригующим названием «Что происходит в Эстонии». Один из лидеров «Поющей революции» и «Народного фронта» предлагал эстонцам в массовом порядке вступать в компартию, чтобы изменить национальное соотношение во властных структурах республики и таким образом вернуть себе независимость. Пролистнув ещё несколько страниц, он обнаружил призыв зарубежного теоретика эстонской культуры звать русских на все мероприятия национального характера:
«Это наши русские, можно сказать домашние русские. Они больше не оккупанты. Они уже впитали начала эстонского языка и культуры. Процесс надо расширить и углубить. Было бы большой ошибкой изгнать их из страны. На их место придут выходцы из беднейших стран Ближнего и Дальнего Востока, даже из Африки. Мы должны сохранить эстонский генофонд от вырождения, но для улучшения породы кровь должна смешиваться. Нас слишком мало, чтобы всё происходило естественным путем, поэтому допустимы смешанные браки. Лучше всего для них подходят домашние русские. Пусть отрицательный опыт Швеции в близкородственных браках послужит нам хорошим примером. Смешиваясь с домашними русскими, мы спасем эстонца от вырождения и постепенно ассимилируем инородцев. Давайте не будем называть их русскими, пусть они станут балтийскими русскими, эстонцами русского происхождения и даже условными эстонцами. Главное сохранить эстонский язык и культуру, сохранить самого эстонца как носителя этого языка и этой культуры. Эстонцев должно стать больше, но не за счет того, что страну покинут инородцы. Пусть уже через десять лет в стране будет миллион эстонцев. 150 тысяч эстонцев за десять лет — это реально! Здоровая эстонская семья должна стать сферой приложения сил независимого государства. Конечно, нам придется потратиться на оборону, но будем помнить, что никакое членство в оборонительных союзах с Западом не заменит нам дома здоровой эстонской семьи».
Петровича аж заколдобило от этой жуткой смеси местного национализма, ксенофобии и доморощенной евгеники. Справившись с наплывом эмоций, он принялся разбирать книжный завал с удвоенной энергией, и немедленно был вознагражден томиком парижских стихов Владислава Ходасевича практически в идеальном состоянии. Следующей находкой стали «Основы жизни Прибалтийских губерний» Воротина. Петрович только слышал об этой редкой книге, а вот экземпляр такой отличной сохранности держал в руках впервые. Довольно часто попадались рижские издания, и он отложил в сторону сборник ранних рассказов Михаила Зощенко, потом прибавил к нему «Растратчиков» Валентина Катаева. Самой большой и редкостной находкой стало югославское издание философской прозы Мережковского «Атлантида-Европа». В другое время Петрович порадовался бы этому, но сейчас он искал совсем другое. Мысль о том, чтобы найти в этом книжном хламе нужный ему том Большой советской энциклопедии, он уже мысленно похоронил, и теперь надеялся только на удачу, и она пришла. Пришла, когда на свет был извлечен учебник природоведения для 5 класса средней школы.
Петрович утащил свою находку в комнату покойника, чтобы там тщательно изучить ее. Он и не подозревал, какое количество полезной информации можно извлечь даже из старого школьного учебника. Оказывается, геология делит историю Земли на четыре эры: архейскую, палеозойскую, мезозойскую и кайнозойскую. В свою очередь каждая эра делится на периоды, периоды делятся на эпохи и века. Мы живем в четвертичном периоде кайнозойской эры, который начался около миллиона лет назад. Любопытная деталь: человекообразные обезьяны жили в третичном периоде кайнозойской эры, длившемся около 55 миллионов лет. Их следы совершенно теряются в конце периода. Несколько миллионов лет спустя, уже в четвертичном периоде, появляется человек разумный. Человекообразную обезьяну и человека разумного разделяет несколько миллионов лет, размеры цепочки ДНК и связующее эволюционное звено. Следы человека разумного, повсеместно размножившегося в четвертичном периоде, сохранились во множестве, несмотря на последнее оледенение. Следы человекообразного связующего звена отсутствуют напрочь. Ледниковые периоды четвертичного периода называются «гинц», «миндель», «рисс» и «вюрм» в соответствии с названиями швейцарских деревень, в которых геологи изучали чередование ледниковых отложений. Оледенение «вюрм» было последним. Именно «вюрм» притащил с собой в Северную и Западную Европу многочисленные гранитные валуны. Когда ледник отступил, то гранитные отложения образовали гряды и языки. В доледниковых периодах «гинца», «минделя» и «рисса» следы человека разумного не обнаружены, и это весьма серьезный удар по неодарвинистам.
Когда Петрович переварил школьную информацию, то в свете последних событий личной жизни его интерес к недостающему звену в предполагаемой эволюции человека возрос многократно. Особенно его поразила фраза «В течение многих веков люди верили в чудодейственную силу таинственных камней, не зная, что это за камни и откуда они взялись». Петрович безоговорочно верил в то, что человек разумный — это акт творения, поэтому все эти поиски недостающего звена, на его взгляд, были поисками прошлогоднего снега. И вот теперь ему внезапно открылось, что в те несколько миллионов лет, что предшествовали появлению человека разумного, на Земле должен был быть конкретный хозяин. Этот хозяин и есть то самое «недостающее» звено. Вот только искали его не там, где следовало. Кто бы мог представить, что связующим звеном в эволюции жизни на Земле были камни. Точнее то, что мы за них принимаем. Это другая форма жизни. Другой метаболизм, вспомнил свой сон Петрович.
<<< Начало ищи здесь
Последние новости
Президент Чехии один из самых преданных союзников Украины. «После выборов я не гарантирую военных поставок».
03.07.25 10
Фирма Metaprint, известная по скандалу с мужем Каи Каллас, заработала 10 млн чистой прибыли
03.07.25 9
Германия ужесточила меры для борьбы с "теневым флотом" РФ: все танкеры обязаны иметь страховку
02.07.25 27
