Халдеи. 4
Источник: | Фото взято из оригинала статьи или из открытых источников
16.11.19 | 2452
Петрович и список судьбы
Оракул
Последний коридор оказался гораздо шире. Макар испросил у Русова разрешения держаться в темноте за полу его пиджака. Подавив брезгливость, писатель согласился. Он медленно двинулся по коридору, правой рукой придерживаясь за стену, а левой обшаривая пространство впереди. Макар тяжело дышал в затылок. На ум Русова пришла виденная когда-то репродукция с картины Босха: вереница увечных, ведомая слепцом. Очень жаль, что он не догадался считать шаги. Через некоторое время впереди послышался шум воды, который с каждым шагом становился отчетливее. Наконец, вода зажурчала справа и слева. Воздух был наполнен испарениями нечистот и отравлял дыхание химическими соединениями. Парило. Впереди расплывалось неясное алое пятно.
От страха и от испарений Макар впал в полуобморочное состояние. Он жадно хватал ртом воздух, голова кружилась, по лицу катились крупные капли пота, а тело тряслось в ознобе. Мандраж Евлова передался и Русову. Писатель судорожно рванул ворот рубахи, словно галстук давил на горло. Он приложил к лицу носовой платок, но ядовитые испарения бензина или ацетона, проникая сквозь платок, сушили носоглотку и заставляли слезиться глаза.
— Подойдите ко мне ближе, не бойтесь. Угли — это черта.
— Не смотря на шум воды, женский голос из темноты за жаровней прозвучал вполне отчётливо. Повинуясь, Русов потащил киноведа в сторону светящегося пятна. Через десяток шагов выяснилось, что свет исходит из маленькой жаровни на невысокой железной треноге.
— Вы принесли мне травы.
— Какой травы? — Опешил Русов. — Нет у нас никакой травы.
— Глупый вопрос, Бальтазар, а ведь тебя предупреждали. Пусть твой спутник бросит траву на угли.
Макар опустился на колено и трясущимися от страха руками достал из носка спичечный коробок с травкой. Боясь просыпать мимо, он открыл коробок и высыпал содержимое на угли. Полыхнуло неяркое пламя. К запаху ацетона примешался отчетливый запах конопли.
— Это хорошо, Макар, что ты не забыл принести травы. Теперь ждите, пока я наслажусь ароматом.
Русов помог Евлову подняться с колен, но вновь уцепиться за себя не позволил. Шаловливые ручонки киноведа даже здесь были ему невыносимо противны.
— Какой оракул вы хотите получить, Макар?
Голос из темноты прозвучал внезапно, повергая Евлова в ещё больший ужас и смятение.
— Ну же, Макар, я жду.
Наконец, киновед собрался с силами и выдавил из себя.
— Когда… Когда я умру?
— Вопрос слишком конкретный. Перефразируй.
— Что ждёт меня впереди?
— Не бойся первой ошибки, избегай второй.
—– Что это?
— Это твой оракул, Макар. Следующий.
Пока пифия измывалась над киноведом, Русов успел собраться с мыслями и даже сформулировать вопрос, памятуя о том, что оракул даётся только в проблемной ситуации. Однако момент свой едва не прозевал.
— Что же ты молчишь, Бальтазар?
— Уже можно?
— Можно, Бальтазар.
— Как мне поступить? — Выдохнул Русов и вновь уткнул лицо в носовой платок.
— Промах не пустяк, а предостережение стрелку.
— Должен ли я понимать это так, что… Простите, могу ли я спросить?
— Нет, Бальтазар, ты ничего не можешь. — Терпеливо произнес голос. — Твоё время вышло, и ты получил свой оракул. Теперь уходите.
— Куда?
— Пройдите вперед.
«Вот сучка, — думал писатель, ощупывая ногой пол, прежде чем сделать каждый следующий шаг, — не моргнув глазом сняла полторы штуки, и развела, как последнего лоха. Ни слова про астролога, ни слова про таинственный список».
Об оракуле писатель слышал давно, но всё не было случая проверить. Теперь вот случай представился, но в какой скверной компании! Русов застонал от обиды и бессильной злобы.
Длинный узкий коридор минут через пятнадцать вывел паломников к свету. Ещё несколько переходов, менявших направление, и лестница привела их наверх к тяжёлой железной двери, точно такой, в какую они вошли в начале путешествия. За дверью оказался хорошо освещённый коридор. Пока глаза привыкали к свету, дверь за их спиной захлопнулась, и они увидели, что снаружи у неё нет ни замков, ни ручек. В конце коридора оказалась ещё одна такая же дверь, снабженная надписью под трафарет: «Уходя, обесточь помещение». За дверью их окатила волна свежего воздуха, показавшегося после испарений оракула необычайно чистым и даже вкусным.
Русов и Евлов стояли в тёмном подвале одного из старинных зданий в центре города и не могли надышаться. Прикрыв глаза рукой, Бальтазар беззвучно ругал себя самыми последними словами. Макар смутно догадывался, что первой и самой главной его ошибкой был обман Бальтазара и вовлечение его в решение чисто личной проблемы.
Оба они ещё не знали и не догадывались даже, что оракул изменит жизнь обоих. Уже изменил.
Тело запаздывало. Страховая компания отправила его обычным поездом, в котором не было грузового вагона. Цинковый ящик, обшитый для удобства струганной доской, поставили в рабочий тамбур последнего вагона. На границе возникли проблемы. Сначала поезд задержали на российской половине, потому что кинологу не понравилось поведение служебной собаки в рабочем тамбуре. Работнику страховой компании пришлось отрывать верхнюю крышку и демонстрировать цинковый ящик, особенно напирая на цельность сварного шва. Таможенников на границе Европейского союза совершенно не интересовал покойник, но зато придирались к каждой запятой в сопроводительных документах. Потом пришли пограничники, которых не интересовали бумаги. Эти проявили интерес к устройству ящика. Пришлось снова отдирать верхнюю крышку и демонстрировать устройство. Только убедившись, что лицо покойного, видневшееся сквозь иллюминатор, в целом соответствует фотографии в паспорте, а биометрические данные Маркина не позволяют разместить в данном конкретном объеме ещё одно тело, пограничники согласились пропустить «груз 200» на территорию Европейского союза. Таможенники опечатали цинковый ящик и предупредили, что передать его родным можно будет только тогда, когда таможенная служба в Таллинне примет груз и даст разрешение на дальнейшие с ним манипуляции. В итоге поезд опоздал на полтора часа.
На вокзале тело уже встречали работники издательского дома с шикарным гробом, отделанным под красное дерево. Таможня в Таллинне проверила целостность печатей, и убедившись в том, что место на кладбище куплено и уже приготовлено, милостиво разрешила положить цинковый ящик в приготовленный гроб. При манипуляциях случилась неприятная заминка: гроб был рассчитан на тело и никак не желал вместить в себя цинковый ящик. Пришлось прямо на перроне выдирать из него ложе и траурную мишуру. Открывшееся дно обнажило не доски красного дерева, а обычную десятимиллиметровую фанеру.
Наконец, все формальности были улажены, и микроавтобус с покойным двинулся в сторону издательского дома.
За неимением большого помещения, способного вместить всех собравшихся, панихиду решено было перенести во двор особняка издательского дома под сень старых, невесть, когда одичавших яблонь. Когда время перевалило за полдень, собравшимся предложили кофе в белых пластиковых стаканчиках. Если бы не специальные козлы для гроба, то вся тусовка, расцвеченная венками и букетами цветов, очень напоминала бы летний фуршет на лужайке перед президентским дворцом. Талантливый актер Архелай Стеклов, блиставший юмором не только на сцене, но равно в радиоэфире и на страницах газет, то ли в шутку, то ли всерьёз предложил изменить программу: начать с поминок, потом провести панихиду и завершить дело похоронами. Действительно ситуация складывалась не совсем обычная для проводов покойного, который запаздывал на собственные похороны почти на два часа.
Петрович уютно устроился в плетеном кресле на самом краю тусовки, откуда было удобно наблюдать за внешне хаотичным, но в действительности весьма и весьма осмысленным перемещением гостей. Весь процесс напоминал диковинную химическую реакцию под объективом электронного микроскопа. В целом тусовка была сильно разбавлена преподавателями журфака, молодыми журналистами и студентами. Тех, кто пришел вовремя, Петрович не имел чести знать даже в лицо, зато большая часть опоздавших была ему так или иначе, знакома.
Астролог Авессалом Мужов появился с десятиминутным опозданием. Едва заметно кивнув Петровичу, он облобызал ручку вдовы и через несколько минут уже прохаживался в компании Макара Евлова в дальнем углу двора. Вслед за двумя незнакомыми дамами в саду появился писатель Бальтазар Русов, что само по себе было довольно удивительно.
Русов слыл умеренным русским националистом, а за глаза его часто называли антисемитом и даже плевали в спину. Писатель игнорировал вдову и немедленно приклеился к мужчине, чей облик выдавал лицо сугубо официальное, пребывающее на панихиде не по зову сердца, а по служебной необходимости. Скромный букет гвоздик с ленточкой в цветах российского флага выдавал в нем посольского работника.
За Русовым пришел Михаил Леонидов, бывший муниципальный деятель, в пору своей административной деятельности прославившийся рекламным плакатом, запечатлевшим его с газетой «Эстония» в руках и издевательской подписью «Loen ise!» — «Читаю сам!» После вдовы Леонидов пристроился к политику Акселю Бломбергу.
На поминках Бломберг отбывал политическую повинность. Он ни минуты не сомневался в том, что новый глава издательского дома будет столь же охотно прославлять его Народную партию, сколь охотно это делали все его предшественники. Аксель курил сигарету за сигаретой и откровенно скучал, хотя на его лице и лежала легкая тень дежурной скорби.
Между гостями шнырял фотокорреспондент Коля Пудько. Коля славился профессиональной пронырливостью, редкой даже для провинциального папарацци. Время в ожидании издательского тела он решил использовать для дела, прищёлкивая портретные и групповые снимки. Ему отлично были известны законы подобного рода тусовок, на мгновение объединявшие людей, в другое время и при других обстоятельствах в одном кадре, что называется, не монтировавшихся. Коля ловил момент. Вот он присел на корточки, чтобы снять с нижней точки, как известный продюсер Алевтина Хаапсало здоровается с оператором Вадимом Рогаткиным. Алевтина перегнулась через живот Рогаткина, и чтобы не испачкать его яркой губной помадой, прижалась щекой к щеке, оставив на ней след коричневатого тонального крема. Оператор нервничал. Из-за опаздывающего покойника срывались съемки других сюжетов.
Между тем писатель Бальтазар Русов плавно отделился от посольского работника и переместился к автору популярной экологической радиопрограммы Егору Хрущову. В журналистской тусовке Хрущов слыл непотопляемым при любых политических режимах. На его передачах про рыбалку, соленые огурцы, пернатых и хвостатых спутников человека выросло не одно поколение молодых экологов. Однажды на пике своей карьеры Хрущов выпустил в эфир программу из городского зоопарка, в которой на его невинный вопрос, почему у макаки зад красный, работник зоопарка простодушно отвечает: «А хуй его знает!» Определение, данное Хрущовым аквариуму — «квадратик, заполненный водой», передавалось из уст в уста, впрочем, недолго, уступив место определению лунки для подледного лова — «дырочка в потусторонний мир». Егор коротал время в компании пожилой дамы-депутата. В известном смысле дама, начинавшая свою политическую карьеру на радио в компании с Хрущовым, и по сей день оставалась в эфире его конкурентом.
За долгие годы работы на радио за Лениной Проваловой прочно укрепилось реноме экзальтированной кошатницы и собачницы. Ни один субботний концерт по заявкам слушателей не обходился без упоминания их домашних любимцев. Тема сделала Провалову чрезвычайно популярной в народе и даже привела ее в парламент. Ещё на радио она достигла предела своей компетентности и даже перевалила через него, но угрызений совести по этому поводу никогда не испытывала. Парламент просто убивал её, высасывая все жизненные соки и наполняя жизнь иссушающей политической скукой. Ах, кабы не кошечки и собачки!
Русов обменялся рукопожатием с Хрущовым и кивнул Проваловой. Вскоре Петровичу стало понятно, что беседа с журналистами занимала писателя гораздо меньше, чем интерес к уединившимся киноведу Евлову и астрологу Мужову.
Пронырливость Русова, его умения быть в каждой бочке затычкой и без мыла пролезть в любой расклад уже давно стали притчей во языцех. Поскольку случайностей не бывает, то Петрович сразу предположил, что Русова интересует прежде всего астролог. Если это так, то слух о списке благополучных в астральном смысле смертников уже пошел гулять по городу. Проныра Русов мог стать серьезным конкурентом и осложнить частное расследование пенсионера.
Наконец астролог и киновед разделились, намереваясь поодиночке слиться с обществом. Русов сделал обманное движение, чтобы ненароком перехватить Авессалома Мужова, но в дело неожиданно вмешался Архелай Стеклов. Дернув астролога за рукав, актер запричитал едва ли не в голос.
— Ой, кого я вижу! Кого я вижу! Да это же наш знаменитый звездочет Авессалом, простите, Мужов! За «мужов» простите отдельно. А ты не лезь, дурак! — Грубовато одернул Стеклов подвернувшегося под руку Русова и заблажил ещё более притворно. — Ой, бабоньки, держите меня! Это же наш хронологист, простите, хронометрист! Ой, нет! Он наш хронист, в смысле сионист, в смысле ещё одно последнее враньё и летопись окончена моя! Над чем работаем, Бальтазар? Война и мир или что-нибудь покруче, чем «Фуст» Гёте?
На Стеклова трудно было обижаться, хотя довольно часто его беззлобные шутки выходили далеко за рамки приличий. На этот раз Архелай вогнал Русова в краску. Он был уловлен публично на интересе, проявленном к астрологу Мужову. Впрочем, интерес этот заметил только Петрович. Все остальные просто обрадовались разрядке напряженности в сгустившемся ожидании покойника. Макар Евлов от греха подальше резво сиганул в подъезд издательского дома. Русов вывернулся из раскрытых объятий Стеклова и злобно прошипел: «Пшёл ты, пидар!» Сказано было тихо, но вполне различимо. На «пидора» почему-то обиделся астролог. Архелай покровительственно похлопал его по спине и неожиданно рявкнул.
— Что господа пидоры не нравятся?
Народ обомлел и замер в ожидании публичного скандала. Мужов промолчал, Русов пробубнил нечто невнятное. Стеклов выдержал актерскую паузу и в наступившей тишине резюмировал, как будто ни к кому конкретно не обращаясь.
— Да ты не тушуйсь, я и сам пидоров не люблю!
На сей раз Русов принял оскорбление на свой счет, но публично признать себя «пидором», вступив в словесную перепалку со Стекловым, было ниже его писательского достоинства.
— Вот козёл! — Прошипел Бальтазар и отвернулся.
— А за козла ответишь, но позже! — Весело резюмировал Стеклов и ещё разок на всякий случай хлопнул по спине Авессалома Мужова.
Инцидент как будто был исчерпан, и публика начала отворачиваться от скандалиста. Во дворе заиграла траурная музыка, внесли гроб с телом покойного Моисея Маркина. Гроб поставили на козлах и сняли крышку. Вместо приличествующего случаю тела обнажился металлический ящик серого цвета с иллюминатором в головах. Иллюминатор слегка запотел, словно на нем конденсировалась влага от дыхания Маркина, но Маркин был мёртв, причем уже пятый день. Сама собой образовалась неспешно продвигающаяся очередь для прощания с покойным. Молодящаяся поэтесса старшего поколения Стульская, правой рукой взявшись за стенку гроба и кокетливо приложив левую руку с букетом цветов к увядающей, но всё ещё глубоко декольтированной груди, вперила томный взгляд в иллюминатор, пытаясь сквозь запотевший плексиглас разглядеть знакомые черты лица. В следующее мгновение, нелепо размахивая длинными тонкими руками, она с воплем ужаса отпрянула от гроба.
Солнце согрело металлический ящик. Неподвязанная нижняя челюсть покойника до того удерживаемая заморозкой отвалилась, обнажив желтоватые прокуренные зубы.
Куно Хламм, довольный собой и жизнью, вышел из сверкающего здания Европейского парламента и легко шагнул на сумеречные брюссельские улицы. Только что он произнес блестящую речь перед коллегами по фракции, в которой пламенно обличал Россию за двойные стандарты в оценке исторических событий 1940 года. Тема наглого поведения России по отношению к Эстонии была отточена Хламмом до филигранности.
— Уважаемые коллеги! — Надувшись от сознания собственной значимости, Хламм очертил в воздухе правой рукой нечто вроде магического круга. — Позвольте мне обратить ваше внимание на то, что Эстония более двухсот лет находилась под игом царской России. За это время царизм не предпринял никаких шагов для того, чтобы сблизиться с эстонским народом. Более того, он вел себя, как злая мачеха. Всего, чего мой народ добился под российским владычеством, он добился не благодаря русским, а вопреки им. Господа! После революции в России мы вели с ней жестокую войну за нашу независимость и сумели одержать в этой войне историческую победу. Целых двадцать лет мы свободно строили собственное государство, став членом Лиги Наций и вернувшись в семью западных народов. Я не стану напоминать вам о преступном сговоре между Германией…
Депутат от Баварии Вернер фон Шварцбах брезгливо поморщился: «И почему эти эстонцы никогда не могут обойтись без того, чтобы не пнуть ногой Германию и немцев? Мало мы их порядку учили».
—…и Эс-Эс-Эс-Эр, – продолжал Хламм, — конечно же, я имею в виду позорный пакт Молотова–Риббентропа. Путем интриг и беспрецедентного давления Сталин вынудил Государственное собрание обратиться к нему с просьбой принять Эстонию в состав Эс-Эс-Эс-Эр. В августе 1940 года началась первая оккупация…
Пока голландец Хооп ван ден Грааф соображал, каким образом просьба национального парламента Эстонии принять республику в состав СССР послужила сигналом к началу оккупации, Куно Хламм уже добрался до событий 1991 года.
— … Мы навсегда благодарны западной демократии, никогда не признававшей факта нашего добровольного вхождения в Эс-Эс-Эс-Эр. В 1990 году эстонцы решительно заявили о своём намерении выйти из состава Советского Союза и начать процесс restitutio ad integrum. Реституция совершилась успешно, но Россия, выведя свои оккупационные войска, оставила нам троянское наследство в виде пятой колонны из инородцев, российских соотечественников, а попросту оккупантов, колонистов и новопоселенцев. Мы требуем очистить территорию Эстонии от этого позорного наследства советского режима. Ваш долг, коллеги, бескорыстно оказать нам эту помощь, потому что мы — это последний бастион западной демократии на границе славянского варварства!
Последний восклицательный знак сорвал одобрительные аплодисменты коллег-парламентариев. Очертив в воздухе ещё один круг, Хламм вбил в историю последний железный гвоздь.
— Я хочу, чтобы вы знали о том, что лесные братья в Эстонии не только боролись за свободу и независимость Эстонии, они донашивавшие полевую форму Waffen SS. Многие находят в этом их вину, однако эти честные эстонские парни стояли насмерть на страже всей европейской демократии. Их священная жертва в борьбе с коммунистической заразой не была напрасной! Их подвиг уже внесён на скрижали европейской и мировой истории!
Вернер фон Шварцбах изобразил на лице внезапный приступ зубной боли. С одной стороны, эстонец был в чём-то прав, но с другой стороны этот зарвавшийся холоп присвоил себе господские заслуги. Хооп ван ден Грааф, подозреваемый на родине в бисексуальности, крайнем национализме и даже в неонацизме, тяжело вздохнул, мысленно проклиная самовлюбленного эстонца, способного своими глупыми речами возбудить негативную реакцию европейского сообщества. Между тем грянули аплодисменты.
Переживание сорванного успеха грело душу Куно Хламма. В развитие успеха следовало предложить Евросоюзу незамедлительную организацию Нюрнберга для коммунистов. «Это будет сильный ход, — предвкушал Хламм, — пусть они в России увидят, что мы и отпор дадим, если надо, и по морде можем врезать пьяным русским нахалам!»
На углу парламентарий увидел молодую албанку с грудным ребенком. Женщина сидела прямо на асфальте, распустив грязные юбки и протягивая руку к прохожим. Утром по дороге в парламент Куно просто отвернулся от неё. Сейчас он наклонился в её сторону и вперил в женщину колючий взгляд, который в течение десяти лет шлифовал в общении с русскими. Он даже выработал особенную процедуру. Сначала взгляд сквозь круглые очки без оправы делался масляным, прищуренные глаза лучились доброжелательностью, уголки губ слегка приподнимались, имитируя ласковую улыбку. За улыбкой следовал легкий наклон головы к левому плечу и обратно. Именно в это мгновение собеседника пробирала ледяная дрожь: так смотрит огромный удав на маленького кролика — одновременно равнодушно и плотоядно. В заключение ещё один наклон головы к левому плечу, имитация улыбки, контрастирующая с колючим взглядом. Всё, вопросов больше нет, аудиенция закончена! Сейчас на брюссельской улице не было никакой необходимости воспроизводить процедуру от начала и до конца, поэтому господин Хламм ограничился лишь колючим взглядом. Женщина вздрогнула и крепче прижала к себе ребенка. Куно выпрямился и услышал, как в след ему албанка отчетливо произнесла «Gas Satan!»
Парламентарий неторопливо спустился с холма на центральную площадь города. Здесь было полно народа, ожидающего вечернее светомузыкальное представление. По периметру площади раскинулись столики уличных кафе. Сновали официанты, разнося пиво и кофе. Кофе так себе, а вот «Stella Artois» — светлое пиво низового брожения, котором укак раз исполнилось 80 лет, выше всяких похвал.
Хламм неторопливо пересекал площадь, размышляя о том, что здесь, в самом сердце Европейского союза, свила гнездо иммигрантская зараза: «Каждый второй официант — выходец из стран Малой Азии или Ближнего Востока. — Хламм не мог не думать об этом. — Албанские и курдские нищенки, дворники — турки, таксисты — марокканцы, рестораторы — греки, румыны, русские и прочие отбросы цивилизации».
В спину парламентарию ударили первые звуки музыки, и ажурная архитектура над головой осветилась разноцветными прожекторами. Куно Хламм прибавил шаг, рассекая праздную толпу, спешившую на площадь насладиться зрелищем.
«Отбросы, вонючие отбросы! — Мысленно резюмировал Хламм, перекладывая кожаный портфель из левой руки в правую. — Только здесь и понимаешь, сколь велика ответственность. Моя миссия не допустить распространение этой заразы на север. Если бельгийцам нравится, пусть сами возятся с эмигрантским отребьем. Нравится жить рядом с дерьмом, пусть и дальше соблюдают политкорректность, а мы не обязаны».
Променад вывел Хламма к перекрестку. Отсюда домой можно было поехать на автобусе, а можно и на метро. Всего три перегона в сторону штаб-квартиры НАТО и после десятиминутной прогулки вдоль посольских особняков выходишь на любимую улицу. Здесь нет иммигрантов, здесь всегда чисто и тихо. В раздумье Хламм остановился на перекрестке. Взгляд его упал на небольшую толпу, окружившую уличных музыкантов. Пятеро индейцев в ярких накидках наигрывали на свирелях мелодию «El Condor Pasa». В толпе слушателей преобладали молодые тёмнокожие мужчины в вязаных шапочках. Они подпевали и пританцовывали, слаженно хлопали в ладоши, ловко попадая в такт мелодии. Вязаные шапочки вызвали неприятные воспоминания.
Зимой в Брюссель по приглашению Еврокомиссии приезжала группа молодых журналистов из эстонских провинциальных изданий. После беседы с молодежью Куно повел их обедать в недорогой рыбный ресторан. В раздевалке учебного центра выяснилось, что из пятнадцати человек, двенадцать дружно натянули на головы вязаные лыжные шапочки. Шапочки были разные, с узорами и без, с помпончиками и плетеными косичками. Идти было недалеко, но даже короткая прогулка в компании вязаных шапочек не сулила ничего хорошего. Швейцар в ресторане намётанным глазом выхватил из толпы шляпу Хламма, а прочих даже не удостоил вниманием. Шведский стол состоял исключительно из рыбных деликатесов и морепродуктов. Куно подал пример, наложив себе полную тарелку улиток и устриц. Девчушки из Вильянди и Пярну, смущаясь до румянца на веснущатых щеках, пытались разыскать на ледяной горке знакомую еду. Попробовать улиток не решился никто. Двое парней, набравшись смелости, положили себе устриц в причудливых раковинах. Куно с тоской смотрел, как один из них выковыривает скользкого моллюска ложечкой для мороженого, а второй выжимает на устрицу влажную лимонную салфетку, предназначенную исключительно для обтирания рук. «Ничего, ничего, — успокаивал себя Хламм, — придёт время, и они быстро научатся всему. Надо только шапочки с них снять, и всё получится».
После обеда он решил преподать журналистам наглядный урок. Выбрал двух парней побойчее и попросил одного из них снять шапочку, потом отправил обоих в лавочку купить фотопленку. Парень без шапочки вернулся через две минуты с плёнкой в руках. Вязаную шапочку пришлось ждать довольно долго. Через стекло витрины было хорошо видно, как хозяин шапочки пытается объясниться с непонятливым продавцом на пальцах. Наконец, он вышел, но без плёнки.
— Продавец такой дурак, что ни слова не понимает по-английски. Наверное, фламандец.
Куно расстроился: парень так ничего и не понял.
— Смотри, на той стороне улицы марокканец торгует горячими колбасками. Видишь шапочку на его голове? Понимаешь, что она значит, чем отличается от шляпы? Ты понимаешь, что это знак, что это сигнал?
Группа уставилась на марокканца. Продавец, уловив внимание, призывно размахивал хотдогом.
— Лыжная шапочка — это признак социального положения, это аксессуар иммигранта. На ночной улице шапочка издалека предупреждает вас об опасности. То, что уместно в вашей деревне, здесь признак дурного тона!
Кажется, что, наконец, дошло. В четырехзвездочный отель недалеко от аудио-визуального центра Еврокомиссии группа пришла с обнаженными головами. И стоило за этой истиной ехать в Брюссель? «Да, стоило, — подумал Куно. — Хотел бы я дожить до того дня, когда каждого русского можно будет издалека узнать по шапке-ушанке». К сожалению, здешние русские и выглядели вполне по-европейски, и вели себя соответственно. Однажды Куно напоролся на русских в общественном туалете штаб-квартиры НАТО. Двое безупречно одетых молодых людей справляли малую нужду, лениво обсуждая какие–то частные проблемы. Слух резанули знакомые матерные слова. Хламма так и подмывало поставить зарвавшихся нахалов на место. Между тем парни синхронно застегнули гульфики и безупречно выполнили команду «Кругом, шагом марш!» Осанка и походка недвусмысленно свидетельствовали о военной выучке, и Куно не рискнул вставить свои пять сентов, опасаясь непредсказуемых последствий.
Индейцы всё ещё наигрывали какую-то традиционную мелодию. Экспрессивные слушатели в вязаных шапочках пританцовывали и в голос подвывали индейским дудочкам и свистулькам. У входа в метро на фоне ярко освещенной витрины магазина застыла парочка, слившаяся в долгом и страстном поцелуе. Светловолосой девчонке на вид было не больше шестнадцати лет. Темнокожий парень — негр или мулат — выглядел постарше. Пухлыми губами он слюнявил девичьи губы, бесстыдно высунув длинный красно-коричневый язык, проталкивал его глубоко в её рот и демонстративно мял тонкими черными пальцами девичьи груди. Мерзкое зрелище шокировало Куно Хламма. Не отрываясь, он в упор смотрел на счастливую парочку, и на его лице застыла маска нескрываемого отвращения. Заметив глупую физиономию европарламентария, парень подмигнул ему и виртуозно поддразнил кончиком тонкого языка. Хламм скривился, но ответить на хамство знаменитым ледяным взглядом уже не смог, молча повернулся и медленно спустился в подземку.
До ближайшего поезда оставалось около минуты. Перед глазами у Куно всё ещё кривилась наглая чернокожая физиономия. Длинный слюнявый язык едва не колол глаза. Поезд, сверкнув прожекторами, выдавил из тоннеля тугую воздушную волну. Хламм переложил портфель из правой руки в левую. За его спиной чёрно-белая парочка целовалась взасос. В тот момент, когда головной вагон вынырнул из черной дыры, негр сделал неуловимое движение бедрами и ловко пнул парламентария ногой в задницу. Хламм покачнулся, пытаясь удержать равновесие, но тяжёлый портфель утянул его с платформы навстречу поезду.
Хрумкнуло, чавкнуло и безжизненное тело, перелетев через пути, мешком с костями шмякнулось на противоположную платформу. Из расколовшегося черепа на асфальт уже вывалились мозги, а руки и ноги ещё содрогались в последних конвульсиях. Из внутреннего кармана на платформу вывалилось красивое кожаное портмоне с серебряной инкрустацией в виде государственного герба Эстонской Республики. Какой-то обормот с огненно рыжей стоячей шевелюрой a'la iroquois поднял бумажник и спрятал его в драные джинсы. Воришка удалился, даже не удостоив своим вниманием труп несчастного парламентария и своего невольного благодетеля.
Имя Куно Хламма замыкало список Авессалома Мужова. Звезды обещали Хламму долгую жизнь и счастливую безбедную старость, хотя и вдали от родины. Если бы Куно почаще заглядывал в утренней газете в колонку с гороскопами, то очень бы удивился своему сегодняшнему прогнозу: «Констелляция гласит, что лучшей инвестицией в дело собственного благополучия будет любое бескорыстное деяние. Воздастся вам, конечно, не сразу, но когда-нибудь — непременно». Возможно, именно та албанская нищенка, которую парламентарий окатил ледяным взглядом, была его последним шансом, последней инвестицией в жизнь, которую он упустил.
Прощание с прибывшим из Москвы телом Моисея Маркина сократили до минимума. Из-за опоздания поезда возникли проблемы с похоронной командой на кладбище. Оператор Рогаткин, опаздывавший на презентацию Эстонского фонда борьбы со СПИДом, умчался одним из первых. За ним стремительно рванула девчушка-репортёр, размахивая микрофоном в несуразной волосатой «шубе» ветрозащиты. Продюсер Алевтина Хаапсалу, поминутно поправляя указательным пальцем правой руки оправу очков, переместилась к углу здания и, поймав момент, ухватила под ручку поэтессу Стульскую, всё ещё пребывавшую в состоянии шока. Вместе они скрылись за углом. Макар Евлов исчез незаметно. Наверное, воспользовался сквозным подъездом издательского дома. Бальтазар Русов, потерявший интерес к происходящему, ни с кем не прощаясь, ушёл ещё до конца гражданской панихиды. Авессалом Мужов изредка поглядывал в сторону Петровича, чтобы не упустить его по окончании церемонии.
Петрович двинулся в сторону моря. Следовало спокойно поразмыслить над увиденным. Панихида разочаровала его практически полным отсутствием полезной информации. Конечно, забавно было взглянуть на элиту русскоязычного общества, собравшуюся по случаю похорон знатного тусовщика. Неприятный осадок оставило поведение писателя Русова. Конечно, в голову к нему не залезешь с инспекторской проверкой, но писатель проявил очевидный интерес к астрологу, и будучи уловленным на этом интересе, повел себя не совсем адекватно. Слухи о выдержке и необычайном хладнокровии писателя — нераскаявшегося чекиста оказались сильно преувеличенными.
Пенсионер свернул с асфальта на песок и двинулся прямо к воде. Пляж на Штромке был тем удивительным местом в городе, которое никогда не перестает преподносить приятные сюрпризы. Петрович остановился у самой кромки воды. Вдоль пляжа тянуло приятным морским ветерком, шумели макушки сосен. Небо пронзительной синевы, декорированное фантастических очертаний облаками, надолго притягивало взгляд. Пройдёт всего несколько недель, и оно станет серым, чтобы не сказать бесцветным. Петрович всегда чувствовал природу очень тонко, а особенно то, что трудно выразить словами — настроение, тональность, аромат. Из него мог бы получиться настоящий художник — живописец или композитор, но в молодости история страны привела его на другое жизненное поприще. За спиной послышалось с трудом сдерживаемое сопение. Как чёрт из табакерки возник Авессалом Мужов.
— Оссподи! От вас, Авессалом, нигде покоя нет, — тяжело вздохнул Петрович.
— Простите великодушно! Есть новости.
— Бог простит! Что там у вас, выкладывайте поскорее.
— Только что по радио сообщили, что вчера в Брюсселе при невыясненных обстоятельствах погиб Куно Хламм. Он тоже из нашего списка.
— Из вашего, Авессалом, из вашего списка! Как это произошло?
— Вечером, когда он возвращался домой, то попал под поезд.
— На машине?
— Нет, Николай Петрович, из Европарламента домой он всегда ездит… Простите, ездил на общественном транспорте. По прогнозу его ждала долгая счастливая старость где-нибудь в Испании или на юге Италии.
— А поезд откуда взялся?
— Это был состав в метро.
История, в которую его втравила Нина, уже давно перестала нравиться Петровичу. Мистика отчётливо начала благоухать махровым криминалом. «Сначала Влад и Аркашка в Бангкоке, потом Маркин в Москве, теперь вот Хламм в Брюсселе, — Петрович невольно улыбнулся. — Хламм в Брюсселе, не больше и не меньше. Ах да! Ещё Ястребинская в Доме Радио. Все эти люди между собой никак не связаны и всё же такая связь есть через список Мужова!»
— Скажите, Авессалом, а что говорят свидетели? У полиции есть версия?
— Помилуйте, Николай Петрович, когда вы в образе, вы меня пугаете! Какие версии! Какие свидетели! Это же Брюссель, забодай меня комар! Новости! Новости по радио!
— Да успокойтесь вы! Распустили сопли. Вы же офицер, хотя и бывший. Новости, конечно, плохие, но ничего из ряда вон выдающегося. А вот что действительно плохо, так это то, что вы изрядно припозднились с визитом в полицию.
— И не вы, а мы! — Обиделся астролог. — Списочек-то мой теперь у вас. А плевать мне на Хламма! Пусть с ним бельгийцы разбираются, а у нас есть новости и похуже.
Петрович насторожился. Интересно, что может быть хуже внезапной смерти ещё одного фигуранта?
— Писатель Русов в курсе наших проблем. Макар Евлов ему всё рассказал.
— Зачем?
— Зачем, спрашиваете? Я пошутил, а он обосрался со страху. Обосрался и побежал искать защиты у Русова.
— Сами виноваты.
— Виноват, конечно. Я же не знал, что он такой дурак.
— И какой же он дурак?
— Он наврал Русову, что его имя тоже есть в нашем списке!
Заинтересованность писателя Русова в близком знакомстве с астрологом Мужовым получила убедительную мотивацию. Этот мудак будет теперь носом землю рыть, всех на уши поставит и даже может втянуть в дело лавочку. Вмешательство лавочки представлялось крайне нежелательным.
— Ваш длинный язык, Авессалом, когда-нибудь подведет нас под монастырь.
— Простите, Николай Петрович, но и это ещё не все плохие новости.
— Ого! Вы не перестаете меня удивлять, господин звездочет. Что там ещё?
— Бальтазар Русов получил оракул.
— Оракул?
— Да! Оракул! Как, вы ничего не знаете об оракуле?
— Как же, как же! Слышал! Святилище Аполлона в Дельфах. Честнее подделывать деньги, чем совесть. К нам это какое имеет отношение?
Авессалом забыл, что в тайну оракула были посвящены немногие. Сам он знал об оракуле только понаслышке. Петрович, оказывается, вообще не в курсе.
— Дельфы здесь ни при чём, у нас есть собственный оракул. Его существование держится в тайне. Рассказывают, что святилище где-то в подземельях под центром Старого города. Вход в подземелье постоянно меняется.
— Бред какой-то доисторический!
— А вот и не бред никакой, Николай Петрович. — Оракул существует. У нас есть даже собственная пифия.
— В чём смысл оракула? Это ваш конкурент?
Вопрос о смысле оракула поставил Авессалома в тупик. Астролог никогда не прибегал к помощи оракула и знал только самые общие вещи. Например, он слышал, что оракул можно получить лишь один раз в жизни, что оракул можно просить только в проблемной ситуации, когда трудно совершить выбор, что оракулу нельзя врать и, главное, что оракул — это не предсказание, — это жёсткая программа. Получив его, ты можешь принять программу, а можешь не принимать. Всё это Авессалом сбивчиво, но всё же довольно понятно изложил Петровичу, трижды подчеркнув, что собственного опыта общения с оракулом не имеет.
— Повторяю свой вопрос: что такое оракул и в чём его смысл?
— До чего же вы бестолковый, Николай Петрович, — вспылил Мужов. — Надо было лучше в школе учиться! Я не знаю, что такое оракул, и никто не знает! Это место такое особенное, где из земли выделяется какой-то газ. Таких мест много, но проблема найти приёмник!
— Какой такой приёмник?
— Не какой, а кого! — Авессалом едва не вышел из себя. — Пифия нужна! Пифия — это проблема!
— Кто такая Пифия?
— Пифия — это и есть приёмник!
— Почему информация об оракуле засекречена?
Авессалом скукожился. Он знал ответ на этот вопрос, но очень-очень приблизительно, он боялся ошибиться.
— Думаю, что оракул — это большой бизнес, — осторожно произнёс астролог, — и большая политика. Я слышал, что он поддерживает равновесие в стране. И не только в стране. Помните, что я рассказывал вам про антихриста?
— Так, понятно. Что там у вас ещё? Колитесь до седла, Авессалом, раз уж начали. Ну, живее!
— Зря вы со мной так, Николай Петрович. Я, конечно, виноват перед вами, но зря вы так, право слово, зря!
— Ну же!
— Макар Евлов тоже получил оракул. И Маркин тоже получил оракул перед тем, как пошел наниматься в издательский дом. Учитывая пронырливость и хитрожопость Аркашки Зудершанца, я не особенно удивлюсь, если узнаю, что и у него был свой оракул.
Проблема повернулась неожиданной стороной. Оказывается, в обществе уже давно существовала мода на оракула. Петрович слышал о поветрии на рыцарство в ордене, которым заведовала фрау Таня Шпанц, но про моду на оракула услышал впервые.
Орден священномученика Пафнутия епископа Иерусалимского официально занимался благотворительностью. Неофициально орден торговал дворянством. Специфика состояла в том, что на продажу выставлялись не древние графские или баронские титулы, которые можно было приобрести повсеместно в Европе вместе с чужими родовыми гербами, но обычное, можно сказать, рядовое дворянство. Фокус состоял в том, чтобы в течение пяти лет приобрести по установленному тарифу не менее двух орденов, например, крест первой степени и звезду к нему. Крест и звезда давали право ношения ленты через плечо. Диплом свидетельствовал внесение имени кавалера в список членов ордена. По уставу, лицо, удостоенное не менее двух орденских наград, торжественно посвящалось в рыцарское достоинство и получало право на личный герб и право передать дворянство по наследству отпрыскам мужского пола.
Благодаря организаторским способностям фрау Шпанц, Орден быстро свил гнездо в Таллинне, укрепился полусотней рыцарей и почти тремя сотнями кавалеров низшего достоинства. Схема, рассчитанная на естественные человеческие порывы и слабости, действовала безотказно. Нувориша приглашали в качестве гостя на ежегодный прием в городской ратуше, которому предшествовала красочная церемония с участием Великого магистра, специально приезжавшего из Германии. Сначала гостям раздавали орденские медали и небольшие денежные премии за подвиги на ниве благотворительности, совершенные в минувшем году. Эту часть Таня иронически называла «расходной». Лауреаты, получившие денежные премии, с завистью поглядывали на осчастливленных орденскими медалями. Появлялся стимул к следующему Рождеству заработать и медаль тоже.
В «приходной» части уже медалисты с завистью наблюдали, как Великий магистр в алом плаще с чёрным подбоем вручает избранным кресты и звезды. Вместе с орденской звездой счастливчик получал через плечо широкую оранжевую с белым ленту. Преклонив колено, он терпеливо ждал, когда магистр церемониальным мечом коснется сначала правого плеча, потом левого и произнесет заветную формулу «Nec judicis terra ira, nec ignis, nec poterit ferrum, nec edax abolere vetustas. In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen!» Для особо бестолковых в дипломе помещался перевод с латыни сразу на двух языках —русском и эстонском: «Да не может истребить тебя ни гнев земного судьи, ни огонь, ни железо, ни всепоглощающее пламя. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!»
Гость, ещё в гардеробе обнаруживший множество людей своего круга, одетых в смокинги и вечерние платья с лентами через плечо, ослепительными звездами и крестами, после церемонии посвящения начинал испытывать жгучий комплекс неполноценности. Но уже на следующее Рождество он сам мог украсить шею перевязью с золоченым крестом причудливой формы, сверкающим на белой рубашке между галстуком-бабочкой и верхней пуговицей смокинга. Ещё через пару лет можно будет преклонить колено и подняться почти настоящим дворянином, где-то даже рыцарем, аристократом духа. И всё это за небольшие в сущности деньги.
Однажды Петровичу довелось увидеть спектакль собственными глазами. Ему и в голову не могло придти, что город буквально наводнен рыцарями Ордена священномученика Пафнутия, кавалерами и кавалершами наград разного достоинства. Жёны, удостоившиеся наград, даже составили промеж себя «Ревельский кружок благородных дам».
Первое, что бросилось в глаза Петровичу, были прокатные, с чужого плеча смокинги на мужчинах. Из-под брюк выглядывали нелепые зимние ботинки на толстой подошве с длинными бантами шнурков. Вечерние туалеты женщин выглядели гораздо приличнее, но в целом по каждой паре можно было достаточно точно судить «who is who».
Рядом с Петровичем на широкой магистратской скамье устроился Архелай Стеклов, громким шёпотом комментировавший своей спутнице церемонию. Когда отгремели рукоплескания по случаю последнего «Amen!» и гостей пригласили на фуршет, Архелай резюмировал: «Еврейское рыцарство гулевать изволит!» Реплику услышали, и поощрённый вниманием Архелай смело ляпнул: «Не правда ли, господа, наш православный орден немного с прожидью?» Командор эстонского отделения ордена фрау Шпанц, ещё не успевшая снять плащ и убрать церемониальный меч, метнула в Архелая такой убийственный взгляд, что шут гороховый поперхнулся собственной шуткой. Архелая на ежегодные тусовки в ратушу больше не приглашали, но Петрович, конечно же, ничего об этом не знал.
В разное время кавалерами ордена стали Влад и Аркашка Зудершанц, критик Илья Бах, поэтесса Стульская, зоолог Мандровский, политики Ляховский и Брауншвейцер, общественный деятель Соловейчик, звездная пара с кабельного телеканала Катерина и Лев Большанские, продюсер Алевтина Хаапсало и даже штатный «мусорщик» Иван Пашутинский. Узнать о том, что Моисей Маркин уже три года был кавалером орденской медали, не составило большого труда. На Рождество Маркин должен был получить свой первый крест в обмен на рекламу расходной — благотворительной части церемонии. Может быть, именно поэтому фрау Шпанц так и не появилась на гражданской панихиде. Ей не хотелось лишний раз демонстрировать на публике своё тайное могущество.
Как всякий приличный рыцарский орден Орден священномученика Пафнутия имел свои тайны. Например, никто из рыцарей, на фуршете равный среди равных, понятия не имел, сколько за своё фиговое дворянство заплатили остальные. За любопытство, публично проявленное к финансовым операциям соратников по Ордену, можно было схлопотать изрядный щелчок по носу. Фрау Шпанц тщательно следила за тем, чтобы на собрания Ордена кавалеры являлись в смокингах, подчёркивавших равенство за воображаемым «Круглым столом». Она умела поставить на место неофитов, пренебрёгших её советом обзавестись собственным смокингом вместо прокатного. Второй большой тайной ордена был оракул. Однажды Таня Шпанц, активно искавшая выходы на эстонскую олигархию, за какой-то милый пустячок одарила кавалерской звездой жену вице-спикера парламента Куно Хламма. Очарованная загадками ордена жена политика поделилась с Таней тайной оракула.
Фрау Шпанц сразу оценила преимущества от владения тайной оракула. Конечно, оракул не стал, да и не мог стать существенной частью орденского бюджета, но зато заметно укрепил среди рыцарей авторитет и личную власть самого командора. Под оракула Таня разработала особый ритуал посвящения в тайну, не смущаясь тем обстоятельством, что Орден священномученика Пафнутия епископа Иерусалимского позиционировал себя в обществе как институт, действующий в рамках христианства — христианства вообще без всяких частностей вроде православия или католицизма. Была одна небольшая неувязка, связанная с православными канонами, но в целом крыша была отличная и не «протекала» по пустякам.
Когда Таню попросили передать приглашение на аудиенцию к оракулу какому-то неизвестному русскому пенсионеру, она изрядно удивилась, но удивление скрыла и поручение исполнила в точности.
__________________
<<< Начало ищи здесь
Источник: | Фото взято из оригинала статьи или из открытых источников
16.11.19 | 2452
Михаил Петров
Петрович и список судьбы
Оракул
Последний коридор оказался гораздо шире. Макар испросил у Русова разрешения держаться в темноте за полу его пиджака. Подавив брезгливость, писатель согласился. Он медленно двинулся по коридору, правой рукой придерживаясь за стену, а левой обшаривая пространство впереди. Макар тяжело дышал в затылок. На ум Русова пришла виденная когда-то репродукция с картины Босха: вереница увечных, ведомая слепцом. Очень жаль, что он не догадался считать шаги. Через некоторое время впереди послышался шум воды, который с каждым шагом становился отчетливее. Наконец, вода зажурчала справа и слева. Воздух был наполнен испарениями нечистот и отравлял дыхание химическими соединениями. Парило. Впереди расплывалось неясное алое пятно.
От страха и от испарений Макар впал в полуобморочное состояние. Он жадно хватал ртом воздух, голова кружилась, по лицу катились крупные капли пота, а тело тряслось в ознобе. Мандраж Евлова передался и Русову. Писатель судорожно рванул ворот рубахи, словно галстук давил на горло. Он приложил к лицу носовой платок, но ядовитые испарения бензина или ацетона, проникая сквозь платок, сушили носоглотку и заставляли слезиться глаза.
— Подойдите ко мне ближе, не бойтесь. Угли — это черта.
— Не смотря на шум воды, женский голос из темноты за жаровней прозвучал вполне отчётливо. Повинуясь, Русов потащил киноведа в сторону светящегося пятна. Через десяток шагов выяснилось, что свет исходит из маленькой жаровни на невысокой железной треноге.
— Вы принесли мне травы.
— Какой травы? — Опешил Русов. — Нет у нас никакой травы.
— Глупый вопрос, Бальтазар, а ведь тебя предупреждали. Пусть твой спутник бросит траву на угли.
Макар опустился на колено и трясущимися от страха руками достал из носка спичечный коробок с травкой. Боясь просыпать мимо, он открыл коробок и высыпал содержимое на угли. Полыхнуло неяркое пламя. К запаху ацетона примешался отчетливый запах конопли.
— Это хорошо, Макар, что ты не забыл принести травы. Теперь ждите, пока я наслажусь ароматом.
Русов помог Евлову подняться с колен, но вновь уцепиться за себя не позволил. Шаловливые ручонки киноведа даже здесь были ему невыносимо противны.
— Какой оракул вы хотите получить, Макар?
Голос из темноты прозвучал внезапно, повергая Евлова в ещё больший ужас и смятение.
— Ну же, Макар, я жду.
Наконец, киновед собрался с силами и выдавил из себя.
— Когда… Когда я умру?
— Вопрос слишком конкретный. Перефразируй.
— Что ждёт меня впереди?
— Не бойся первой ошибки, избегай второй.
—– Что это?
— Это твой оракул, Макар. Следующий.
Пока пифия измывалась над киноведом, Русов успел собраться с мыслями и даже сформулировать вопрос, памятуя о том, что оракул даётся только в проблемной ситуации. Однако момент свой едва не прозевал.
— Что же ты молчишь, Бальтазар?
— Уже можно?
— Можно, Бальтазар.
— Как мне поступить? — Выдохнул Русов и вновь уткнул лицо в носовой платок.
— Промах не пустяк, а предостережение стрелку.
— Должен ли я понимать это так, что… Простите, могу ли я спросить?
— Нет, Бальтазар, ты ничего не можешь. — Терпеливо произнес голос. — Твоё время вышло, и ты получил свой оракул. Теперь уходите.
— Куда?
— Пройдите вперед.
«Вот сучка, — думал писатель, ощупывая ногой пол, прежде чем сделать каждый следующий шаг, — не моргнув глазом сняла полторы штуки, и развела, как последнего лоха. Ни слова про астролога, ни слова про таинственный список».
Об оракуле писатель слышал давно, но всё не было случая проверить. Теперь вот случай представился, но в какой скверной компании! Русов застонал от обиды и бессильной злобы.
Длинный узкий коридор минут через пятнадцать вывел паломников к свету. Ещё несколько переходов, менявших направление, и лестница привела их наверх к тяжёлой железной двери, точно такой, в какую они вошли в начале путешествия. За дверью оказался хорошо освещённый коридор. Пока глаза привыкали к свету, дверь за их спиной захлопнулась, и они увидели, что снаружи у неё нет ни замков, ни ручек. В конце коридора оказалась ещё одна такая же дверь, снабженная надписью под трафарет: «Уходя, обесточь помещение». За дверью их окатила волна свежего воздуха, показавшегося после испарений оракула необычайно чистым и даже вкусным.
Русов и Евлов стояли в тёмном подвале одного из старинных зданий в центре города и не могли надышаться. Прикрыв глаза рукой, Бальтазар беззвучно ругал себя самыми последними словами. Макар смутно догадывался, что первой и самой главной его ошибкой был обман Бальтазара и вовлечение его в решение чисто личной проблемы.
Оба они ещё не знали и не догадывались даже, что оракул изменит жизнь обоих. Уже изменил.
Груз 200
Тело запаздывало. Страховая компания отправила его обычным поездом, в котором не было грузового вагона. Цинковый ящик, обшитый для удобства струганной доской, поставили в рабочий тамбур последнего вагона. На границе возникли проблемы. Сначала поезд задержали на российской половине, потому что кинологу не понравилось поведение служебной собаки в рабочем тамбуре. Работнику страховой компании пришлось отрывать верхнюю крышку и демонстрировать цинковый ящик, особенно напирая на цельность сварного шва. Таможенников на границе Европейского союза совершенно не интересовал покойник, но зато придирались к каждой запятой в сопроводительных документах. Потом пришли пограничники, которых не интересовали бумаги. Эти проявили интерес к устройству ящика. Пришлось снова отдирать верхнюю крышку и демонстрировать устройство. Только убедившись, что лицо покойного, видневшееся сквозь иллюминатор, в целом соответствует фотографии в паспорте, а биометрические данные Маркина не позволяют разместить в данном конкретном объеме ещё одно тело, пограничники согласились пропустить «груз 200» на территорию Европейского союза. Таможенники опечатали цинковый ящик и предупредили, что передать его родным можно будет только тогда, когда таможенная служба в Таллинне примет груз и даст разрешение на дальнейшие с ним манипуляции. В итоге поезд опоздал на полтора часа.
На вокзале тело уже встречали работники издательского дома с шикарным гробом, отделанным под красное дерево. Таможня в Таллинне проверила целостность печатей, и убедившись в том, что место на кладбище куплено и уже приготовлено, милостиво разрешила положить цинковый ящик в приготовленный гроб. При манипуляциях случилась неприятная заминка: гроб был рассчитан на тело и никак не желал вместить в себя цинковый ящик. Пришлось прямо на перроне выдирать из него ложе и траурную мишуру. Открывшееся дно обнажило не доски красного дерева, а обычную десятимиллиметровую фанеру.
Наконец, все формальности были улажены, и микроавтобус с покойным двинулся в сторону издательского дома.
Гражданская панихида
За неимением большого помещения, способного вместить всех собравшихся, панихиду решено было перенести во двор особняка издательского дома под сень старых, невесть, когда одичавших яблонь. Когда время перевалило за полдень, собравшимся предложили кофе в белых пластиковых стаканчиках. Если бы не специальные козлы для гроба, то вся тусовка, расцвеченная венками и букетами цветов, очень напоминала бы летний фуршет на лужайке перед президентским дворцом. Талантливый актер Архелай Стеклов, блиставший юмором не только на сцене, но равно в радиоэфире и на страницах газет, то ли в шутку, то ли всерьёз предложил изменить программу: начать с поминок, потом провести панихиду и завершить дело похоронами. Действительно ситуация складывалась не совсем обычная для проводов покойного, который запаздывал на собственные похороны почти на два часа.
Петрович уютно устроился в плетеном кресле на самом краю тусовки, откуда было удобно наблюдать за внешне хаотичным, но в действительности весьма и весьма осмысленным перемещением гостей. Весь процесс напоминал диковинную химическую реакцию под объективом электронного микроскопа. В целом тусовка была сильно разбавлена преподавателями журфака, молодыми журналистами и студентами. Тех, кто пришел вовремя, Петрович не имел чести знать даже в лицо, зато большая часть опоздавших была ему так или иначе, знакома.
Астролог Авессалом Мужов появился с десятиминутным опозданием. Едва заметно кивнув Петровичу, он облобызал ручку вдовы и через несколько минут уже прохаживался в компании Макара Евлова в дальнем углу двора. Вслед за двумя незнакомыми дамами в саду появился писатель Бальтазар Русов, что само по себе было довольно удивительно.
Русов слыл умеренным русским националистом, а за глаза его часто называли антисемитом и даже плевали в спину. Писатель игнорировал вдову и немедленно приклеился к мужчине, чей облик выдавал лицо сугубо официальное, пребывающее на панихиде не по зову сердца, а по служебной необходимости. Скромный букет гвоздик с ленточкой в цветах российского флага выдавал в нем посольского работника.
За Русовым пришел Михаил Леонидов, бывший муниципальный деятель, в пору своей административной деятельности прославившийся рекламным плакатом, запечатлевшим его с газетой «Эстония» в руках и издевательской подписью «Loen ise!» — «Читаю сам!» После вдовы Леонидов пристроился к политику Акселю Бломбергу.
На поминках Бломберг отбывал политическую повинность. Он ни минуты не сомневался в том, что новый глава издательского дома будет столь же охотно прославлять его Народную партию, сколь охотно это делали все его предшественники. Аксель курил сигарету за сигаретой и откровенно скучал, хотя на его лице и лежала легкая тень дежурной скорби.
Между гостями шнырял фотокорреспондент Коля Пудько. Коля славился профессиональной пронырливостью, редкой даже для провинциального папарацци. Время в ожидании издательского тела он решил использовать для дела, прищёлкивая портретные и групповые снимки. Ему отлично были известны законы подобного рода тусовок, на мгновение объединявшие людей, в другое время и при других обстоятельствах в одном кадре, что называется, не монтировавшихся. Коля ловил момент. Вот он присел на корточки, чтобы снять с нижней точки, как известный продюсер Алевтина Хаапсало здоровается с оператором Вадимом Рогаткиным. Алевтина перегнулась через живот Рогаткина, и чтобы не испачкать его яркой губной помадой, прижалась щекой к щеке, оставив на ней след коричневатого тонального крема. Оператор нервничал. Из-за опаздывающего покойника срывались съемки других сюжетов.
Между тем писатель Бальтазар Русов плавно отделился от посольского работника и переместился к автору популярной экологической радиопрограммы Егору Хрущову. В журналистской тусовке Хрущов слыл непотопляемым при любых политических режимах. На его передачах про рыбалку, соленые огурцы, пернатых и хвостатых спутников человека выросло не одно поколение молодых экологов. Однажды на пике своей карьеры Хрущов выпустил в эфир программу из городского зоопарка, в которой на его невинный вопрос, почему у макаки зад красный, работник зоопарка простодушно отвечает: «А хуй его знает!» Определение, данное Хрущовым аквариуму — «квадратик, заполненный водой», передавалось из уст в уста, впрочем, недолго, уступив место определению лунки для подледного лова — «дырочка в потусторонний мир». Егор коротал время в компании пожилой дамы-депутата. В известном смысле дама, начинавшая свою политическую карьеру на радио в компании с Хрущовым, и по сей день оставалась в эфире его конкурентом.
За долгие годы работы на радио за Лениной Проваловой прочно укрепилось реноме экзальтированной кошатницы и собачницы. Ни один субботний концерт по заявкам слушателей не обходился без упоминания их домашних любимцев. Тема сделала Провалову чрезвычайно популярной в народе и даже привела ее в парламент. Ещё на радио она достигла предела своей компетентности и даже перевалила через него, но угрызений совести по этому поводу никогда не испытывала. Парламент просто убивал её, высасывая все жизненные соки и наполняя жизнь иссушающей политической скукой. Ах, кабы не кошечки и собачки!
Русов обменялся рукопожатием с Хрущовым и кивнул Проваловой. Вскоре Петровичу стало понятно, что беседа с журналистами занимала писателя гораздо меньше, чем интерес к уединившимся киноведу Евлову и астрологу Мужову.
Пронырливость Русова, его умения быть в каждой бочке затычкой и без мыла пролезть в любой расклад уже давно стали притчей во языцех. Поскольку случайностей не бывает, то Петрович сразу предположил, что Русова интересует прежде всего астролог. Если это так, то слух о списке благополучных в астральном смысле смертников уже пошел гулять по городу. Проныра Русов мог стать серьезным конкурентом и осложнить частное расследование пенсионера.
Наконец астролог и киновед разделились, намереваясь поодиночке слиться с обществом. Русов сделал обманное движение, чтобы ненароком перехватить Авессалома Мужова, но в дело неожиданно вмешался Архелай Стеклов. Дернув астролога за рукав, актер запричитал едва ли не в голос.
— Ой, кого я вижу! Кого я вижу! Да это же наш знаменитый звездочет Авессалом, простите, Мужов! За «мужов» простите отдельно. А ты не лезь, дурак! — Грубовато одернул Стеклов подвернувшегося под руку Русова и заблажил ещё более притворно. — Ой, бабоньки, держите меня! Это же наш хронологист, простите, хронометрист! Ой, нет! Он наш хронист, в смысле сионист, в смысле ещё одно последнее враньё и летопись окончена моя! Над чем работаем, Бальтазар? Война и мир или что-нибудь покруче, чем «Фуст» Гёте?
На Стеклова трудно было обижаться, хотя довольно часто его беззлобные шутки выходили далеко за рамки приличий. На этот раз Архелай вогнал Русова в краску. Он был уловлен публично на интересе, проявленном к астрологу Мужову. Впрочем, интерес этот заметил только Петрович. Все остальные просто обрадовались разрядке напряженности в сгустившемся ожидании покойника. Макар Евлов от греха подальше резво сиганул в подъезд издательского дома. Русов вывернулся из раскрытых объятий Стеклова и злобно прошипел: «Пшёл ты, пидар!» Сказано было тихо, но вполне различимо. На «пидора» почему-то обиделся астролог. Архелай покровительственно похлопал его по спине и неожиданно рявкнул.
— Что господа пидоры не нравятся?
Народ обомлел и замер в ожидании публичного скандала. Мужов промолчал, Русов пробубнил нечто невнятное. Стеклов выдержал актерскую паузу и в наступившей тишине резюмировал, как будто ни к кому конкретно не обращаясь.
— Да ты не тушуйсь, я и сам пидоров не люблю!
На сей раз Русов принял оскорбление на свой счет, но публично признать себя «пидором», вступив в словесную перепалку со Стекловым, было ниже его писательского достоинства.
— Вот козёл! — Прошипел Бальтазар и отвернулся.
— А за козла ответишь, но позже! — Весело резюмировал Стеклов и ещё разок на всякий случай хлопнул по спине Авессалома Мужова.
Инцидент как будто был исчерпан, и публика начала отворачиваться от скандалиста. Во дворе заиграла траурная музыка, внесли гроб с телом покойного Моисея Маркина. Гроб поставили на козлах и сняли крышку. Вместо приличествующего случаю тела обнажился металлический ящик серого цвета с иллюминатором в головах. Иллюминатор слегка запотел, словно на нем конденсировалась влага от дыхания Маркина, но Маркин был мёртв, причем уже пятый день. Сама собой образовалась неспешно продвигающаяся очередь для прощания с покойным. Молодящаяся поэтесса старшего поколения Стульская, правой рукой взявшись за стенку гроба и кокетливо приложив левую руку с букетом цветов к увядающей, но всё ещё глубоко декольтированной груди, вперила томный взгляд в иллюминатор, пытаясь сквозь запотевший плексиглас разглядеть знакомые черты лица. В следующее мгновение, нелепо размахивая длинными тонкими руками, она с воплем ужаса отпрянула от гроба.
Солнце согрело металлический ящик. Неподвязанная нижняя челюсть покойника до того удерживаемая заморозкой отвалилась, обнажив желтоватые прокуренные зубы.
Куно Хламм
Куно Хламм, довольный собой и жизнью, вышел из сверкающего здания Европейского парламента и легко шагнул на сумеречные брюссельские улицы. Только что он произнес блестящую речь перед коллегами по фракции, в которой пламенно обличал Россию за двойные стандарты в оценке исторических событий 1940 года. Тема наглого поведения России по отношению к Эстонии была отточена Хламмом до филигранности.
— Уважаемые коллеги! — Надувшись от сознания собственной значимости, Хламм очертил в воздухе правой рукой нечто вроде магического круга. — Позвольте мне обратить ваше внимание на то, что Эстония более двухсот лет находилась под игом царской России. За это время царизм не предпринял никаких шагов для того, чтобы сблизиться с эстонским народом. Более того, он вел себя, как злая мачеха. Всего, чего мой народ добился под российским владычеством, он добился не благодаря русским, а вопреки им. Господа! После революции в России мы вели с ней жестокую войну за нашу независимость и сумели одержать в этой войне историческую победу. Целых двадцать лет мы свободно строили собственное государство, став членом Лиги Наций и вернувшись в семью западных народов. Я не стану напоминать вам о преступном сговоре между Германией…
Депутат от Баварии Вернер фон Шварцбах брезгливо поморщился: «И почему эти эстонцы никогда не могут обойтись без того, чтобы не пнуть ногой Германию и немцев? Мало мы их порядку учили».
—…и Эс-Эс-Эс-Эр, – продолжал Хламм, — конечно же, я имею в виду позорный пакт Молотова–Риббентропа. Путем интриг и беспрецедентного давления Сталин вынудил Государственное собрание обратиться к нему с просьбой принять Эстонию в состав Эс-Эс-Эс-Эр. В августе 1940 года началась первая оккупация…
Пока голландец Хооп ван ден Грааф соображал, каким образом просьба национального парламента Эстонии принять республику в состав СССР послужила сигналом к началу оккупации, Куно Хламм уже добрался до событий 1991 года.
— … Мы навсегда благодарны западной демократии, никогда не признававшей факта нашего добровольного вхождения в Эс-Эс-Эс-Эр. В 1990 году эстонцы решительно заявили о своём намерении выйти из состава Советского Союза и начать процесс restitutio ad integrum. Реституция совершилась успешно, но Россия, выведя свои оккупационные войска, оставила нам троянское наследство в виде пятой колонны из инородцев, российских соотечественников, а попросту оккупантов, колонистов и новопоселенцев. Мы требуем очистить территорию Эстонии от этого позорного наследства советского режима. Ваш долг, коллеги, бескорыстно оказать нам эту помощь, потому что мы — это последний бастион западной демократии на границе славянского варварства!
Последний восклицательный знак сорвал одобрительные аплодисменты коллег-парламентариев. Очертив в воздухе ещё один круг, Хламм вбил в историю последний железный гвоздь.
— Я хочу, чтобы вы знали о том, что лесные братья в Эстонии не только боролись за свободу и независимость Эстонии, они донашивавшие полевую форму Waffen SS. Многие находят в этом их вину, однако эти честные эстонские парни стояли насмерть на страже всей европейской демократии. Их священная жертва в борьбе с коммунистической заразой не была напрасной! Их подвиг уже внесён на скрижали европейской и мировой истории!
Вернер фон Шварцбах изобразил на лице внезапный приступ зубной боли. С одной стороны, эстонец был в чём-то прав, но с другой стороны этот зарвавшийся холоп присвоил себе господские заслуги. Хооп ван ден Грааф, подозреваемый на родине в бисексуальности, крайнем национализме и даже в неонацизме, тяжело вздохнул, мысленно проклиная самовлюбленного эстонца, способного своими глупыми речами возбудить негативную реакцию европейского сообщества. Между тем грянули аплодисменты.
Переживание сорванного успеха грело душу Куно Хламма. В развитие успеха следовало предложить Евросоюзу незамедлительную организацию Нюрнберга для коммунистов. «Это будет сильный ход, — предвкушал Хламм, — пусть они в России увидят, что мы и отпор дадим, если надо, и по морде можем врезать пьяным русским нахалам!»
На углу парламентарий увидел молодую албанку с грудным ребенком. Женщина сидела прямо на асфальте, распустив грязные юбки и протягивая руку к прохожим. Утром по дороге в парламент Куно просто отвернулся от неё. Сейчас он наклонился в её сторону и вперил в женщину колючий взгляд, который в течение десяти лет шлифовал в общении с русскими. Он даже выработал особенную процедуру. Сначала взгляд сквозь круглые очки без оправы делался масляным, прищуренные глаза лучились доброжелательностью, уголки губ слегка приподнимались, имитируя ласковую улыбку. За улыбкой следовал легкий наклон головы к левому плечу и обратно. Именно в это мгновение собеседника пробирала ледяная дрожь: так смотрит огромный удав на маленького кролика — одновременно равнодушно и плотоядно. В заключение ещё один наклон головы к левому плечу, имитация улыбки, контрастирующая с колючим взглядом. Всё, вопросов больше нет, аудиенция закончена! Сейчас на брюссельской улице не было никакой необходимости воспроизводить процедуру от начала и до конца, поэтому господин Хламм ограничился лишь колючим взглядом. Женщина вздрогнула и крепче прижала к себе ребенка. Куно выпрямился и услышал, как в след ему албанка отчетливо произнесла «Gas Satan!»
Парламентарий неторопливо спустился с холма на центральную площадь города. Здесь было полно народа, ожидающего вечернее светомузыкальное представление. По периметру площади раскинулись столики уличных кафе. Сновали официанты, разнося пиво и кофе. Кофе так себе, а вот «Stella Artois» — светлое пиво низового брожения, котором укак раз исполнилось 80 лет, выше всяких похвал.
Хламм неторопливо пересекал площадь, размышляя о том, что здесь, в самом сердце Европейского союза, свила гнездо иммигрантская зараза: «Каждый второй официант — выходец из стран Малой Азии или Ближнего Востока. — Хламм не мог не думать об этом. — Албанские и курдские нищенки, дворники — турки, таксисты — марокканцы, рестораторы — греки, румыны, русские и прочие отбросы цивилизации».
В спину парламентарию ударили первые звуки музыки, и ажурная архитектура над головой осветилась разноцветными прожекторами. Куно Хламм прибавил шаг, рассекая праздную толпу, спешившую на площадь насладиться зрелищем.
«Отбросы, вонючие отбросы! — Мысленно резюмировал Хламм, перекладывая кожаный портфель из левой руки в правую. — Только здесь и понимаешь, сколь велика ответственность. Моя миссия не допустить распространение этой заразы на север. Если бельгийцам нравится, пусть сами возятся с эмигрантским отребьем. Нравится жить рядом с дерьмом, пусть и дальше соблюдают политкорректность, а мы не обязаны».
Променад вывел Хламма к перекрестку. Отсюда домой можно было поехать на автобусе, а можно и на метро. Всего три перегона в сторону штаб-квартиры НАТО и после десятиминутной прогулки вдоль посольских особняков выходишь на любимую улицу. Здесь нет иммигрантов, здесь всегда чисто и тихо. В раздумье Хламм остановился на перекрестке. Взгляд его упал на небольшую толпу, окружившую уличных музыкантов. Пятеро индейцев в ярких накидках наигрывали на свирелях мелодию «El Condor Pasa». В толпе слушателей преобладали молодые тёмнокожие мужчины в вязаных шапочках. Они подпевали и пританцовывали, слаженно хлопали в ладоши, ловко попадая в такт мелодии. Вязаные шапочки вызвали неприятные воспоминания.
Зимой в Брюссель по приглашению Еврокомиссии приезжала группа молодых журналистов из эстонских провинциальных изданий. После беседы с молодежью Куно повел их обедать в недорогой рыбный ресторан. В раздевалке учебного центра выяснилось, что из пятнадцати человек, двенадцать дружно натянули на головы вязаные лыжные шапочки. Шапочки были разные, с узорами и без, с помпончиками и плетеными косичками. Идти было недалеко, но даже короткая прогулка в компании вязаных шапочек не сулила ничего хорошего. Швейцар в ресторане намётанным глазом выхватил из толпы шляпу Хламма, а прочих даже не удостоил вниманием. Шведский стол состоял исключительно из рыбных деликатесов и морепродуктов. Куно подал пример, наложив себе полную тарелку улиток и устриц. Девчушки из Вильянди и Пярну, смущаясь до румянца на веснущатых щеках, пытались разыскать на ледяной горке знакомую еду. Попробовать улиток не решился никто. Двое парней, набравшись смелости, положили себе устриц в причудливых раковинах. Куно с тоской смотрел, как один из них выковыривает скользкого моллюска ложечкой для мороженого, а второй выжимает на устрицу влажную лимонную салфетку, предназначенную исключительно для обтирания рук. «Ничего, ничего, — успокаивал себя Хламм, — придёт время, и они быстро научатся всему. Надо только шапочки с них снять, и всё получится».
После обеда он решил преподать журналистам наглядный урок. Выбрал двух парней побойчее и попросил одного из них снять шапочку, потом отправил обоих в лавочку купить фотопленку. Парень без шапочки вернулся через две минуты с плёнкой в руках. Вязаную шапочку пришлось ждать довольно долго. Через стекло витрины было хорошо видно, как хозяин шапочки пытается объясниться с непонятливым продавцом на пальцах. Наконец, он вышел, но без плёнки.
— Продавец такой дурак, что ни слова не понимает по-английски. Наверное, фламандец.
Куно расстроился: парень так ничего и не понял.
— Смотри, на той стороне улицы марокканец торгует горячими колбасками. Видишь шапочку на его голове? Понимаешь, что она значит, чем отличается от шляпы? Ты понимаешь, что это знак, что это сигнал?
Группа уставилась на марокканца. Продавец, уловив внимание, призывно размахивал хотдогом.
— Лыжная шапочка — это признак социального положения, это аксессуар иммигранта. На ночной улице шапочка издалека предупреждает вас об опасности. То, что уместно в вашей деревне, здесь признак дурного тона!
Кажется, что, наконец, дошло. В четырехзвездочный отель недалеко от аудио-визуального центра Еврокомиссии группа пришла с обнаженными головами. И стоило за этой истиной ехать в Брюссель? «Да, стоило, — подумал Куно. — Хотел бы я дожить до того дня, когда каждого русского можно будет издалека узнать по шапке-ушанке». К сожалению, здешние русские и выглядели вполне по-европейски, и вели себя соответственно. Однажды Куно напоролся на русских в общественном туалете штаб-квартиры НАТО. Двое безупречно одетых молодых людей справляли малую нужду, лениво обсуждая какие–то частные проблемы. Слух резанули знакомые матерные слова. Хламма так и подмывало поставить зарвавшихся нахалов на место. Между тем парни синхронно застегнули гульфики и безупречно выполнили команду «Кругом, шагом марш!» Осанка и походка недвусмысленно свидетельствовали о военной выучке, и Куно не рискнул вставить свои пять сентов, опасаясь непредсказуемых последствий.
Индейцы всё ещё наигрывали какую-то традиционную мелодию. Экспрессивные слушатели в вязаных шапочках пританцовывали и в голос подвывали индейским дудочкам и свистулькам. У входа в метро на фоне ярко освещенной витрины магазина застыла парочка, слившаяся в долгом и страстном поцелуе. Светловолосой девчонке на вид было не больше шестнадцати лет. Темнокожий парень — негр или мулат — выглядел постарше. Пухлыми губами он слюнявил девичьи губы, бесстыдно высунув длинный красно-коричневый язык, проталкивал его глубоко в её рот и демонстративно мял тонкими черными пальцами девичьи груди. Мерзкое зрелище шокировало Куно Хламма. Не отрываясь, он в упор смотрел на счастливую парочку, и на его лице застыла маска нескрываемого отвращения. Заметив глупую физиономию европарламентария, парень подмигнул ему и виртуозно поддразнил кончиком тонкого языка. Хламм скривился, но ответить на хамство знаменитым ледяным взглядом уже не смог, молча повернулся и медленно спустился в подземку.
До ближайшего поезда оставалось около минуты. Перед глазами у Куно всё ещё кривилась наглая чернокожая физиономия. Длинный слюнявый язык едва не колол глаза. Поезд, сверкнув прожекторами, выдавил из тоннеля тугую воздушную волну. Хламм переложил портфель из правой руки в левую. За его спиной чёрно-белая парочка целовалась взасос. В тот момент, когда головной вагон вынырнул из черной дыры, негр сделал неуловимое движение бедрами и ловко пнул парламентария ногой в задницу. Хламм покачнулся, пытаясь удержать равновесие, но тяжёлый портфель утянул его с платформы навстречу поезду.
Хрумкнуло, чавкнуло и безжизненное тело, перелетев через пути, мешком с костями шмякнулось на противоположную платформу. Из расколовшегося черепа на асфальт уже вывалились мозги, а руки и ноги ещё содрогались в последних конвульсиях. Из внутреннего кармана на платформу вывалилось красивое кожаное портмоне с серебряной инкрустацией в виде государственного герба Эстонской Республики. Какой-то обормот с огненно рыжей стоячей шевелюрой a'la iroquois поднял бумажник и спрятал его в драные джинсы. Воришка удалился, даже не удостоив своим вниманием труп несчастного парламентария и своего невольного благодетеля.
Имя Куно Хламма замыкало список Авессалома Мужова. Звезды обещали Хламму долгую жизнь и счастливую безбедную старость, хотя и вдали от родины. Если бы Куно почаще заглядывал в утренней газете в колонку с гороскопами, то очень бы удивился своему сегодняшнему прогнозу: «Констелляция гласит, что лучшей инвестицией в дело собственного благополучия будет любое бескорыстное деяние. Воздастся вам, конечно, не сразу, но когда-нибудь — непременно». Возможно, именно та албанская нищенка, которую парламентарий окатил ледяным взглядом, была его последним шансом, последней инвестицией в жизнь, которую он упустил.
Плохие вести
Прощание с прибывшим из Москвы телом Моисея Маркина сократили до минимума. Из-за опоздания поезда возникли проблемы с похоронной командой на кладбище. Оператор Рогаткин, опаздывавший на презентацию Эстонского фонда борьбы со СПИДом, умчался одним из первых. За ним стремительно рванула девчушка-репортёр, размахивая микрофоном в несуразной волосатой «шубе» ветрозащиты. Продюсер Алевтина Хаапсалу, поминутно поправляя указательным пальцем правой руки оправу очков, переместилась к углу здания и, поймав момент, ухватила под ручку поэтессу Стульскую, всё ещё пребывавшую в состоянии шока. Вместе они скрылись за углом. Макар Евлов исчез незаметно. Наверное, воспользовался сквозным подъездом издательского дома. Бальтазар Русов, потерявший интерес к происходящему, ни с кем не прощаясь, ушёл ещё до конца гражданской панихиды. Авессалом Мужов изредка поглядывал в сторону Петровича, чтобы не упустить его по окончании церемонии.
Петрович двинулся в сторону моря. Следовало спокойно поразмыслить над увиденным. Панихида разочаровала его практически полным отсутствием полезной информации. Конечно, забавно было взглянуть на элиту русскоязычного общества, собравшуюся по случаю похорон знатного тусовщика. Неприятный осадок оставило поведение писателя Русова. Конечно, в голову к нему не залезешь с инспекторской проверкой, но писатель проявил очевидный интерес к астрологу, и будучи уловленным на этом интересе, повел себя не совсем адекватно. Слухи о выдержке и необычайном хладнокровии писателя — нераскаявшегося чекиста оказались сильно преувеличенными.
Пенсионер свернул с асфальта на песок и двинулся прямо к воде. Пляж на Штромке был тем удивительным местом в городе, которое никогда не перестает преподносить приятные сюрпризы. Петрович остановился у самой кромки воды. Вдоль пляжа тянуло приятным морским ветерком, шумели макушки сосен. Небо пронзительной синевы, декорированное фантастических очертаний облаками, надолго притягивало взгляд. Пройдёт всего несколько недель, и оно станет серым, чтобы не сказать бесцветным. Петрович всегда чувствовал природу очень тонко, а особенно то, что трудно выразить словами — настроение, тональность, аромат. Из него мог бы получиться настоящий художник — живописец или композитор, но в молодости история страны привела его на другое жизненное поприще. За спиной послышалось с трудом сдерживаемое сопение. Как чёрт из табакерки возник Авессалом Мужов.
— Оссподи! От вас, Авессалом, нигде покоя нет, — тяжело вздохнул Петрович.
— Простите великодушно! Есть новости.
— Бог простит! Что там у вас, выкладывайте поскорее.
— Только что по радио сообщили, что вчера в Брюсселе при невыясненных обстоятельствах погиб Куно Хламм. Он тоже из нашего списка.
— Из вашего, Авессалом, из вашего списка! Как это произошло?
— Вечером, когда он возвращался домой, то попал под поезд.
— На машине?
— Нет, Николай Петрович, из Европарламента домой он всегда ездит… Простите, ездил на общественном транспорте. По прогнозу его ждала долгая счастливая старость где-нибудь в Испании или на юге Италии.
— А поезд откуда взялся?
— Это был состав в метро.
История, в которую его втравила Нина, уже давно перестала нравиться Петровичу. Мистика отчётливо начала благоухать махровым криминалом. «Сначала Влад и Аркашка в Бангкоке, потом Маркин в Москве, теперь вот Хламм в Брюсселе, — Петрович невольно улыбнулся. — Хламм в Брюсселе, не больше и не меньше. Ах да! Ещё Ястребинская в Доме Радио. Все эти люди между собой никак не связаны и всё же такая связь есть через список Мужова!»
— Скажите, Авессалом, а что говорят свидетели? У полиции есть версия?
— Помилуйте, Николай Петрович, когда вы в образе, вы меня пугаете! Какие версии! Какие свидетели! Это же Брюссель, забодай меня комар! Новости! Новости по радио!
— Да успокойтесь вы! Распустили сопли. Вы же офицер, хотя и бывший. Новости, конечно, плохие, но ничего из ряда вон выдающегося. А вот что действительно плохо, так это то, что вы изрядно припозднились с визитом в полицию.
— И не вы, а мы! — Обиделся астролог. — Списочек-то мой теперь у вас. А плевать мне на Хламма! Пусть с ним бельгийцы разбираются, а у нас есть новости и похуже.
Петрович насторожился. Интересно, что может быть хуже внезапной смерти ещё одного фигуранта?
— Писатель Русов в курсе наших проблем. Макар Евлов ему всё рассказал.
— Зачем?
— Зачем, спрашиваете? Я пошутил, а он обосрался со страху. Обосрался и побежал искать защиты у Русова.
— Сами виноваты.
— Виноват, конечно. Я же не знал, что он такой дурак.
— И какой же он дурак?
— Он наврал Русову, что его имя тоже есть в нашем списке!
Заинтересованность писателя Русова в близком знакомстве с астрологом Мужовым получила убедительную мотивацию. Этот мудак будет теперь носом землю рыть, всех на уши поставит и даже может втянуть в дело лавочку. Вмешательство лавочки представлялось крайне нежелательным.
— Ваш длинный язык, Авессалом, когда-нибудь подведет нас под монастырь.
— Простите, Николай Петрович, но и это ещё не все плохие новости.
— Ого! Вы не перестаете меня удивлять, господин звездочет. Что там ещё?
— Бальтазар Русов получил оракул.
— Оракул?
— Да! Оракул! Как, вы ничего не знаете об оракуле?
— Как же, как же! Слышал! Святилище Аполлона в Дельфах. Честнее подделывать деньги, чем совесть. К нам это какое имеет отношение?
Авессалом забыл, что в тайну оракула были посвящены немногие. Сам он знал об оракуле только понаслышке. Петрович, оказывается, вообще не в курсе.
— Дельфы здесь ни при чём, у нас есть собственный оракул. Его существование держится в тайне. Рассказывают, что святилище где-то в подземельях под центром Старого города. Вход в подземелье постоянно меняется.
— Бред какой-то доисторический!
— А вот и не бред никакой, Николай Петрович. — Оракул существует. У нас есть даже собственная пифия.
— В чём смысл оракула? Это ваш конкурент?
Вопрос о смысле оракула поставил Авессалома в тупик. Астролог никогда не прибегал к помощи оракула и знал только самые общие вещи. Например, он слышал, что оракул можно получить лишь один раз в жизни, что оракул можно просить только в проблемной ситуации, когда трудно совершить выбор, что оракулу нельзя врать и, главное, что оракул — это не предсказание, — это жёсткая программа. Получив его, ты можешь принять программу, а можешь не принимать. Всё это Авессалом сбивчиво, но всё же довольно понятно изложил Петровичу, трижды подчеркнув, что собственного опыта общения с оракулом не имеет.
— Повторяю свой вопрос: что такое оракул и в чём его смысл?
— До чего же вы бестолковый, Николай Петрович, — вспылил Мужов. — Надо было лучше в школе учиться! Я не знаю, что такое оракул, и никто не знает! Это место такое особенное, где из земли выделяется какой-то газ. Таких мест много, но проблема найти приёмник!
— Какой такой приёмник?
— Не какой, а кого! — Авессалом едва не вышел из себя. — Пифия нужна! Пифия — это проблема!
— Кто такая Пифия?
— Пифия — это и есть приёмник!
— Почему информация об оракуле засекречена?
Авессалом скукожился. Он знал ответ на этот вопрос, но очень-очень приблизительно, он боялся ошибиться.
— Думаю, что оракул — это большой бизнес, — осторожно произнёс астролог, — и большая политика. Я слышал, что он поддерживает равновесие в стране. И не только в стране. Помните, что я рассказывал вам про антихриста?
— Так, понятно. Что там у вас ещё? Колитесь до седла, Авессалом, раз уж начали. Ну, живее!
— Зря вы со мной так, Николай Петрович. Я, конечно, виноват перед вами, но зря вы так, право слово, зря!
— Ну же!
— Макар Евлов тоже получил оракул. И Маркин тоже получил оракул перед тем, как пошел наниматься в издательский дом. Учитывая пронырливость и хитрожопость Аркашки Зудершанца, я не особенно удивлюсь, если узнаю, что и у него был свой оракул.
Проблема повернулась неожиданной стороной. Оказывается, в обществе уже давно существовала мода на оракула. Петрович слышал о поветрии на рыцарство в ордене, которым заведовала фрау Таня Шпанц, но про моду на оракула услышал впервые.
Орден священномученика Пафнутия
Орден священномученика Пафнутия епископа Иерусалимского официально занимался благотворительностью. Неофициально орден торговал дворянством. Специфика состояла в том, что на продажу выставлялись не древние графские или баронские титулы, которые можно было приобрести повсеместно в Европе вместе с чужими родовыми гербами, но обычное, можно сказать, рядовое дворянство. Фокус состоял в том, чтобы в течение пяти лет приобрести по установленному тарифу не менее двух орденов, например, крест первой степени и звезду к нему. Крест и звезда давали право ношения ленты через плечо. Диплом свидетельствовал внесение имени кавалера в список членов ордена. По уставу, лицо, удостоенное не менее двух орденских наград, торжественно посвящалось в рыцарское достоинство и получало право на личный герб и право передать дворянство по наследству отпрыскам мужского пола.
Благодаря организаторским способностям фрау Шпанц, Орден быстро свил гнездо в Таллинне, укрепился полусотней рыцарей и почти тремя сотнями кавалеров низшего достоинства. Схема, рассчитанная на естественные человеческие порывы и слабости, действовала безотказно. Нувориша приглашали в качестве гостя на ежегодный прием в городской ратуше, которому предшествовала красочная церемония с участием Великого магистра, специально приезжавшего из Германии. Сначала гостям раздавали орденские медали и небольшие денежные премии за подвиги на ниве благотворительности, совершенные в минувшем году. Эту часть Таня иронически называла «расходной». Лауреаты, получившие денежные премии, с завистью поглядывали на осчастливленных орденскими медалями. Появлялся стимул к следующему Рождеству заработать и медаль тоже.
В «приходной» части уже медалисты с завистью наблюдали, как Великий магистр в алом плаще с чёрным подбоем вручает избранным кресты и звезды. Вместе с орденской звездой счастливчик получал через плечо широкую оранжевую с белым ленту. Преклонив колено, он терпеливо ждал, когда магистр церемониальным мечом коснется сначала правого плеча, потом левого и произнесет заветную формулу «Nec judicis terra ira, nec ignis, nec poterit ferrum, nec edax abolere vetustas. In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen!» Для особо бестолковых в дипломе помещался перевод с латыни сразу на двух языках —русском и эстонском: «Да не может истребить тебя ни гнев земного судьи, ни огонь, ни железо, ни всепоглощающее пламя. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!»
Гость, ещё в гардеробе обнаруживший множество людей своего круга, одетых в смокинги и вечерние платья с лентами через плечо, ослепительными звездами и крестами, после церемонии посвящения начинал испытывать жгучий комплекс неполноценности. Но уже на следующее Рождество он сам мог украсить шею перевязью с золоченым крестом причудливой формы, сверкающим на белой рубашке между галстуком-бабочкой и верхней пуговицей смокинга. Ещё через пару лет можно будет преклонить колено и подняться почти настоящим дворянином, где-то даже рыцарем, аристократом духа. И всё это за небольшие в сущности деньги.
Однажды Петровичу довелось увидеть спектакль собственными глазами. Ему и в голову не могло придти, что город буквально наводнен рыцарями Ордена священномученика Пафнутия, кавалерами и кавалершами наград разного достоинства. Жёны, удостоившиеся наград, даже составили промеж себя «Ревельский кружок благородных дам».
Первое, что бросилось в глаза Петровичу, были прокатные, с чужого плеча смокинги на мужчинах. Из-под брюк выглядывали нелепые зимние ботинки на толстой подошве с длинными бантами шнурков. Вечерние туалеты женщин выглядели гораздо приличнее, но в целом по каждой паре можно было достаточно точно судить «who is who».
Рядом с Петровичем на широкой магистратской скамье устроился Архелай Стеклов, громким шёпотом комментировавший своей спутнице церемонию. Когда отгремели рукоплескания по случаю последнего «Amen!» и гостей пригласили на фуршет, Архелай резюмировал: «Еврейское рыцарство гулевать изволит!» Реплику услышали, и поощрённый вниманием Архелай смело ляпнул: «Не правда ли, господа, наш православный орден немного с прожидью?» Командор эстонского отделения ордена фрау Шпанц, ещё не успевшая снять плащ и убрать церемониальный меч, метнула в Архелая такой убийственный взгляд, что шут гороховый поперхнулся собственной шуткой. Архелая на ежегодные тусовки в ратушу больше не приглашали, но Петрович, конечно же, ничего об этом не знал.
В разное время кавалерами ордена стали Влад и Аркашка Зудершанц, критик Илья Бах, поэтесса Стульская, зоолог Мандровский, политики Ляховский и Брауншвейцер, общественный деятель Соловейчик, звездная пара с кабельного телеканала Катерина и Лев Большанские, продюсер Алевтина Хаапсало и даже штатный «мусорщик» Иван Пашутинский. Узнать о том, что Моисей Маркин уже три года был кавалером орденской медали, не составило большого труда. На Рождество Маркин должен был получить свой первый крест в обмен на рекламу расходной — благотворительной части церемонии. Может быть, именно поэтому фрау Шпанц так и не появилась на гражданской панихиде. Ей не хотелось лишний раз демонстрировать на публике своё тайное могущество.
Как всякий приличный рыцарский орден Орден священномученика Пафнутия имел свои тайны. Например, никто из рыцарей, на фуршете равный среди равных, понятия не имел, сколько за своё фиговое дворянство заплатили остальные. За любопытство, публично проявленное к финансовым операциям соратников по Ордену, можно было схлопотать изрядный щелчок по носу. Фрау Шпанц тщательно следила за тем, чтобы на собрания Ордена кавалеры являлись в смокингах, подчёркивавших равенство за воображаемым «Круглым столом». Она умела поставить на место неофитов, пренебрёгших её советом обзавестись собственным смокингом вместо прокатного. Второй большой тайной ордена был оракул. Однажды Таня Шпанц, активно искавшая выходы на эстонскую олигархию, за какой-то милый пустячок одарила кавалерской звездой жену вице-спикера парламента Куно Хламма. Очарованная загадками ордена жена политика поделилась с Таней тайной оракула.
Фрау Шпанц сразу оценила преимущества от владения тайной оракула. Конечно, оракул не стал, да и не мог стать существенной частью орденского бюджета, но зато заметно укрепил среди рыцарей авторитет и личную власть самого командора. Под оракула Таня разработала особый ритуал посвящения в тайну, не смущаясь тем обстоятельством, что Орден священномученика Пафнутия епископа Иерусалимского позиционировал себя в обществе как институт, действующий в рамках христианства — христианства вообще без всяких частностей вроде православия или католицизма. Была одна небольшая неувязка, связанная с православными канонами, но в целом крыша была отличная и не «протекала» по пустякам.
Когда Таню попросили передать приглашение на аудиенцию к оракулу какому-то неизвестному русскому пенсионеру, она изрядно удивилась, но удивление скрыла и поручение исполнила в точности.
__________________
<<< Начало ищи здесь
Последние новости
Аятолла Насер Макарем Ширази напомнил Трампу, что угрозы против верховного лидера Ирана караются смертью
30.06.25 29
BBC Венгрия поблагодарила США за снятие санкций против АЭС «Пакс», которую строит «Росатом»
30.06.25 19
DW Россия готова к третьему раунду переговоров с Украиной и передаст ещё 3 тысячи тел укранских солдат
28.06.25 40
Эстония и Литва сообщили ООН о выходе из Оттавской конвенции о запрете противопехотных мин
28.06.25 41
Премьер-министр Виктор Орбан предостерег ЛГБТК+ сообщество о юридических последствиях проведения парада
28.06.25 40
