Халдеи. 7
Источник: | Фото взято из оригинала статьи или из открытых источников
27.11.19 | 2955
Петрович и список судьбы
Message Соллафа
О несчастном случае с Иваном Михайловичем Творожком сообщили по радио. Русскоязычные газеты игнорировали эту новость. Над Иваном Михайловичем смеялись, его боялись и ненавидели при жизни, но ещё более страшен он явился в смерти. Это была заявка на символ, на бессмертие. Если герой при жизни и был смешон, то в смерти стал просто ужасен. Даже откровенная трусость русскоязычных издателей сработала на образ неподкупного борца за права человека. Уже на следующий день городской союз граждан России распространил заявление, от которого вздрогнула даже лавочка. Заявление начиналось пророчеством «Трепещите тираны! Грозные буквы чертит на стене котельной рука роковая!», а заканчивалась угрозой «Предатели и гонители русского народа! Вас ждет скорый и правый народный суд. Судия уже на небесах!» По тексту было понятно, что судия это не кто иной, как новопреставленный — читай, убиенный! — Иван Михайлович Творожок. Дело запахло обострением международной обстановки, нотами протеста, несанкционированными митингами и вообще оранжевой революцией. В перспективе маячило торпедирование переговоров о сухопутной границе и свертывание натовской программы «Партнёрство во имя мира».
Говорят, что писатель Бальтазар Русов, выступая перед членами творческого союза, в раздражении обмолвился: «Если бы засранец не умер своей смертью, то его следовало бы убить!» Члены союза вздрогнули, но от требования объяснений воздержались. Вроде бы в комнате все были свои, но историческая фраза быстро разошлась по столице. Весьма загадочно отреагировал политик Аксель Бломберг. Лидер Народной партии будто бы заявил журналистам: «Вчера было бы ещё рано, а сегодня уже слишком поздно». Похоронили Ивана Михайловича быстро и скромно, но за государственный счёт, и не афишируя место погребения.
После недолгих колебаний Петрович решил разыскать Соллафа. О нём разные ходили слухи, но все сходились в том, что таинственный мудрец всегда знает о внутреннем положении страны больше, чем говорит. Иногда он появляется в интернете, подзадоривает самых яростных спорщиков на портале новостей. Найти Соллафа было поручено Авессалому Мужову. Астролог вывернулся наизнанку, но просьбу Петровича исполнил быстро и точно.
Встреча один на один была назначена в забегаловке, прилегающей к стене Доминиканского монастыря. Это было довольно странное заведение, несмотря на евроремонт, отнюдь не лишенное средневековой мрачности: не кафе и не пивнушка, низкие сводчатые потолки, колонны, полумрак, сигаретного дыма, легкие столики вместо дубовых столов и гнутые железные стулья вместо тяжелых скамеек. Петрович огляделся в поисках самого тёмного угла. За столиком в одиночестве сидел неопределенного возраста мужчина с высоким открытым лбом, чем-то напоминающий современные изображения философа Сократа. Мужчина курил короткую голландскую трубку.
— Здесь свободно? – спросил Петрович.
— Смотря, что вы имеете в виду, — пыхнул трубкой незнакомец.
— Я имею в виду место за столиком.
— Место свободно, если вы и есть тот самый человек, который искал со мной встречи.
— Меня зовут Николай Петрович.
— Зовите меня Соллаф, — мужчина вытряхнул пепел на пол, постучав трубкой о край столешницы, – имя мое вам ничего не скажет. Ну, что там у вас, выкладывайте.
Пока Петрович соображал с чего лучше начать разговор, Соллаф набил трубку новой порцией табака из расшитого жёлтыми петухами кисета и прикурил от специальной зажигалки. От первого вопроса зависел весь дальнейший разговор, весьма важный для пенсионера и его клиента. Наконец, он решился.
— Скажите, Соллаф, знание собственной судьбы действительно освобождает от подчинения ей?
— Хороший вопрос, — похвалил Соллаф, — в нём явственно сквозит тема свободы, такой, какой вы её понимаете, свободы подлинной и мнимой.
— Только не надо манипулировать словом свобода, — попросил Петрович, — в нём для меня нет никакой осознанной необходимости.
— Браво, Николай Петрович! Узнаю в вас раба Божия, — в голосе Соллафа не было и тени иронии. — Вы плохой марксист, вы сразу же отказываетесь воображать себя свободным. Вам претит добровольное внутреннее подчинение кому бы то ни было на основании простой необходимости. Ещё раз браво!
— Я только пытаюсь познать истину.
— Вы искренне верите, значит, вы уже стоите на пути познания истины. Кстати, Баенедикт Спиноза понимал под необходимостью мироустройство, подчиненное Богу. Времени у вас мало. Помните всегда, что теперь не человек живёт, а человека живут.
— Вы так полагаете? — Ошарашенно поинтересовался Петрович.
— Это не я так полагаю, а один современный немецкий писатель, впрочем, — Соллаф затянулся и пыхнул ароматным дымом, — вам уже поздно читать его в подлиннике, а хороший русский перевод найти трудно. Вы спрашиваете меня про освобождение от судьбы? Как можно освободиться от того, что уже прошло и того, чего ещё не случилось? Прошлое можно выблевать. Этим успешно занимаются дети советской сволочи. Они часто отказываются от будущего ради настоящего, но вот отказывается ли будущее от них — это большой вопрос.
— Простите, я не очень хорошо вас понял, — Петрович был слегка озадачен, — причём здесь чьи-то дети?
— Дети наследуют от родителей то, что вы называете судьбой. Астрология — это всего лишь форма промывания мозгов. Если хотите наукообразно, то это форма контроля над общественным сознанием, причем весьма эффективная. Думаю, что я вас не особенно удивил.
— Нет, не удивили.
— Так вот, Николай Петрович, всё очень просто. Бог творит мир каждую наносекунду, творит без перерыва. Если вы не знаете план творения, то, как вы можете знать судьбу? Ответ простой: никак! Ни звезды, ни планеты не помогут, астрология тем более. А детям советской сволочи очень «ндравится», что у них есть судьба, освобождающая их от личной ответственности. На деле они просто хотят, чтобы кто-то их прожил вместо них самих. Это очень удобно. Для сволочи особенно.
— Какой же вывод?
— Видите ли, Николай Петрович, вопрос судьбы — это вопрос отношения к собственной свободе. Свобода изначально присуща человеку. Никто не может отнять то, что Бог дал, но можно жить так, словно Бога нет. Тогда от свободы можно отказаться добровольно. Живите меня так, как это диктует ваша необходимость!
— Нельзя у человека отнять дар Божий.
— Нельзя, – охотно согласился Соллаф, – но от свободы можно отказаться, именно к этому вас и принуждают. Вам, например, говорят, что надо добровольно отказаться от свободы совести, потому что такова необходимость. Но разве может существовать свобода слова или свобода передвижения без свободы совести? Конечно, нет! Фокус в том, что, отказываясь от любой из составляющих, вы отказываетесь от целого.
Соллаф замолчал, давая возможность Петровичу переварить сказанное. За соседним столиком устроилась длинноногая девица в джинсах, в которой Петрович безошибочно угадал модератора популярной молодежной радиопрограммы. Сашенька Геворкян самозабвенно ворковала с подружкой. Пропустив спинку стула между ног, правым коленом она оперлась о сиденье. Её очаровательная попка, упакованная в модные джинсы, совершала над спинкой стула колебательные движения, постепенно привлекая к себе внимание посетителей. Попка опускалась всё ниже и ниже, становясь центром всеобщего притяжения. Когда трение промежности о спинку стула стало уже явным, Сашенька резко сменила позу. Пялившиеся на бесстыдницу глаза, уткнулись в свои пивные кружки и кофейные чашки. Насладившийся зрелищем Соллаф, заказал пару пива.
— Угощайтесь, прошу вас. Здесь подают настоящее, без дураков немецкое пиво. Вы любите немецкое пиво?
Немецкое пиво Петрович не любил, в пузырьках и пене ничего не понимал. Зато он помнил густой аппетитный аромат, высвобождавшийся из бутылки с «Московским» пивом вслед за отщелкнутой пробкой. «Московское» плавно вливалось в горло, по дороге насыщая вкусовые рецепторы во рту и на языке. Его хотелось пить без остановки, потому что это был настоящий, изысканный пищевой продукт, а не мочегонное средство из дешевой немецкой пивнушки. Непатриотичное «Московское» могло бы стать гордостью пивного завода «Saku», но не стало — европейские стандарты победили вкус настоящего живого пива. Эстонское пиво стало похожим на все эти бесчисленные «мюнхены», «туборги» и «хайнекены».
— Я не люблю немецкое пиво, — вероятно, слишком прямолинейно заявил Петрович, — и потом у меня есть ещё один вопрос.
— Валяйте, — разрешил философ, отхлёбывая из бокала.
— Какова роль оракула?
— Оракула? — Словно переспросил Соллаф. — У оракула нет никакой специальной роли.
— Как это нет?
— У оракула нет и не может быть никакой роли по определению.
— Почему? — Напрягся Петрович.
— Потому что оракул — это простой ретранслятор.
— Что же он ретранслирует?
— Что ретранслирует? — Снова, как бы переспросил философ. — Даже и не знаю, как это описать… Это что-то вроде генератора случайных чисел. Когда появляется клиент, автоматически генерируется некая случайная информация.
Петрович вспомнил, что Пифия не хотела отпускать его без оракула. «Шире не сядешь, чем задница достает» — к чему бы это? Столько таинственности и многозначительности, и всё ради какого-то генератора.
— Что значит случайная, Соллаф?
— Да то и значит, что случайная. При Пифии должен быть жрец. Это цепочка. Генератор генерирует, причем я не уверен даже в том, есть ли связь между сгенерированной случайной информацией и личностью клиента. Пифия улавливает и ретранслирует информацию. Жрец при оракуле дает прорицанию интерпретацию.
— Почему же тогда у нашего оракула нет жреца.
— А кто вам сказал, что его нет?
— Я видел сам.
— То, что вы его не видели, это еще ничего не значит, — Соллаф раскурил погасшую было трубку. – Просто наш оракул устроен сложнее дельфийского. Жрецом может быть любой человек. Споткнетесь об него, и ваш оракул получит интерпретацию.
— Случайность на случайность?
— Вы угадали, именно случайность на случайность, — философ краем глаза следил за Сашенькой Геворкян.
На сей раз юная прелестница встала на стул коленями и оперлась локтями о столешницу. Поза получилась презанятная. Сашенька вновь стала центром притяжения мужских взглядов. Попка раскачивалась на манер маятника. Туда-сюда, сюда-туда, туда-сюда …
— Видите ли, Николай Петрович, сложение двух случайностей даёт в сумме программу, если хотите, закономерность. Сказать вам по правде, мне такая формулировка самому не нравится, но это наиболее доступное для нашего понимания объяснение.
— Значит, оракул поддерживает в обществе равновесие?
—– С чего бы это? Ничего он не поддерживает.
Амплитуда движения Сашенькиной попки то нарастала, заставляя весьма рискованно раскачиваться железный стул и грозя ему потерей равновесия, то уменьшалась почти до полной неподвижности. Петрович проследил за взглядом Соллафа. Тощая попка в джинсах перешла на круговые движения. «Ей на свои три кулака и не сесть шире, – подумал с тоской пенсионер, традиционно определяя размер дамской попки в мужских кулаках. — А мне-то, кому верить?»
— Хотите, верьте, хотите, нет, — без всякого нажима произнёс Соллаф. — Вот Сашенькина попка, к примеру. Вы бы ей поверили? Нет? И я бы не поверил, но наблюдать забавно. Где-то даже увлекательно. Мы-то ей не верим, а между тем она выполняет какую-то неведомую нам функцию. Но какую? Может быть, это послание? Или напоминание? В авдруг – это интерпретация вашего оракула. Смотрите, вот стул , а вот попка…
— Скажите, Соллаф, а что вы знаете о местных халдеях?
Философ не торопясь выколотил трубку о край стола. На полу образовалась небольшая кучка золы и пепла. Не торопясь поковырялся в трубке какой-то заковыристой штучкой, продул чубук, шумно потянул воздух, проверяя дымоход. Всё также неторопливо набил трубку новой порцией табака и положил её на стол. Сашенька перестала транслировать свой message и занялась стрельбой глазками. Петрович терпеливо молчал. Наконец, Соллаф снизошел до объяснений.
— Скажите, Николай Петрович, к чему вам вся эта бодяга?
— Я и сам еще не знаю. Меня подрядили разобраться в ситуации. Как минимум, я должен отработать свой гонорар.
— Спасибо за откровенность, — Соллаф было взялся за трубку, но вновь опустил её на стол. — Видите ли, Николай Петрович, это очень сложный вопрос, требующий специального исторического экскурса.
— Я весь внимание.
— Что ж, «Аврора стрельнула», — в голосе философа вибрировала ирония. — Надо ли вам пояснять, что халдеи — это семитско-арамейская народность, известная с ветхозаветных времен?
Петрович утвердительно кивнул головой, поощряя философа продолжать экскурс.
— Известно ли вам, что скотоводы-халдеи, объединившись с мидийцами, свергли ассирийское господство и основали Новое Вавилонское царство?
Петрович еще раз кивнул головой
— Уже хорошо, — похвалил Соллаф. — Думаю, что вам известно так же о том, что халдейская знать быстро смешалась с вавилонянами?
— Известно, — Петровича стал слегка раздражать этот экзамен, но он решил проявить терпение.
— Простите, что напрягаю вас на историю, но я должен быть уверен, что вы поймете меня. Так вот, интегрировавшиеся халдеи стали принимать аккадские имена, возник вавилонско-халдейский диалект. Сегодня отличить собственно вавилонян от халдеев уже невозможно. Известно ли вам, что после завоевания Вавилона государством правила чисто халдейская династия?
Петрович внутренне напрягся, но смолчал и снова кивнул головой.
— Хорошо! — Соллаф раскурил трубку, — Двигаемся дальше. Полагаю, вам известно, что основал династию Набу-апла-уцур известный нам под именем Набопаласар. Ему принадлежит честь окончательной победы над Ассирийским царством. Набу-апла-уцуру наследовал Набу-кудурри-уцур, более известный как Навуходоносор.
Петрович вспомнил свой недавний сон, жалобно блеющего барана, разложенного на алтаре. Бритого жреца, ударяющего барана киянкой по голове, кубок с окровавленным сердцем в руках идола Мардука, печень животного с таинственными письменами: «Ты будешь отлучен от царства. Жить будешь в поле со зверьем. Как вол травой кормиться будешь семь лет».
— При Набу-кудурри-уцуре первом наступил расцвет Вавилонского царства. Его преемник Набу-кудурри-уцуре второй был воинственным правителем. Он успешно воевал с египтянами, захватил Сирию и Палестину, дважды ходил военным походом на Иудею, разгромил царство и увёл в плен множество иудеев. Однако настоящая слава пришла к нему, когда он построил одно из чудес света и затеял строительство ступенчатой пирамиды-зиккурата. Греки называли висячие сады принцессы Семирамиды одним из чудес света. Вавилонская башня не была достроена, потому что Господь смешал языки строителей. Знаете, эту историю?
Петрович раздраженно кивнул головой, но про себя отметил, что во сне он был Навуходоносором не первым, но вторым. Соллаф вытребовал ещё пива и скучным голосом продолжил скучную лекцию.
— После смешения языков Вавилонское царство пришло в упадок. Но вот странное дело: халдейские жрецы, хранившие культ Бела-Мардука, нахватались от пленных иудеев каббалистических идей. Вскоре греки стали называть халдеями мудрецов-числогадателей, профессионально занимавшихся астрономией и астрологией. Халдеи так напугали Александра Македонского, что случай этот попал на скрижали и был описан сразу двумя античными историками. Аррианом в «Анабазисе» и Плутархом в «Сравнительных жизнеописаниях».
Соллаф отхлебнул изрядный глоток пива и проверил, чем занимается Сашенька. Очаровательная плутовка утомилась от стрельбы и теперь уселась верхом на стул, широко расставив длинные ноги и опершись о спинку тонкими ручками. Недвижимая попка словно приросла к сиденью. Петрович тоже приложился к своему стакану.
— На чём я там остановился? — Очнулся философ. — Ах, да! Короче на свет божий вскоре было явлено тайное учение. Согласной халдейской доктрине Вселенная разделена на четыре сферы: архетипическую, интеллектуальную, звёздную и стихийную. Николай Петрович, вы еще следите за ходом моей мысли?
— Совершенно определённо слежу, уважаемый Соллаф.
— Да уж, Соллафа все уважают вполне определённо. Куда вам без Соллафа! Короче, архетипическая плоскость рассматривается как синоним интеллекта Тройной Божественности. Впрочем, вижу, что вам это не интересно, вас больше забавляет инерпретация оракула.
— От чего же! Продолжайте, прошу вас!
— Стòит ли? — В голосе философа прозвучала нота сомнения. — Вот, что для вас важно: архетипы являются абстрактными структурами, образованными Божественным Умом. Через них контролируется вся низшая активность.
— С этого места поподробнее, пожалуйста!
— Николай Петрович, вы зарываетесь! — Соллаф сделал вид, что рассержен. — На такую лекцию здесь пива не хватит. Впрочем, извольте. В халдейской теологии первенство отдано Добру, это есть Первичная причина всех Причин. Добро распространяется само и потому изначально существует во всех вещах. Халдейский парадокс Добра в том, что ничего нового не может быть произведено, поскольку оно уже присутствует в вещи. Это означает, что Бог есть во всём и всё есть Бог, всё есть во всём и каждое в каждом. Это понятно?
Петрович утвердительно кивнул головой и надолго приложился к бокалу.
— Слава Богу, тогда продолжим. В интеллектуальной сфере есть невидимые двойники созданий, населяющих мир стихий. Согласно халдейской доктрине, низшее проявляет высшее, телесное проявляет интеллектуальное, а невидимое глазу заявляет о себе через свою работу. Как вам такой кунштюк?
— То, что внизу подобно тому, что наверху. Это основополагающий принцип астрологии, алхимии и магии.
Петрович гордо блеснул познаниями, недавно приобретенными в библиотеке.
— Вам доводилось слышать про фаллический символизм? — Соллаф хитро прищурился и посмотрел на Петровия испытующе. — Вижу, что смысл анаграммы ещё не допёр до вас. Уверяю, скоро допрёт.
Петрович поёжился, словно холодок пробежал по спине, словно он должен был что-то просечь, вот-вот просечь, но к досаде ещё не просёк.
— Итак, халдейские мудрецы поклонялись сперме, находя, что она подобна четырем духовным сферам, поскольку всё содержит всё, что есть в ней. Заковыристо, не правда ли?
Не дожидаясь ответа от Петровича, Соллаф продолжал.
— А теперь слушайте внимательно и не перебивайте, — Соллаф раскурил погасшую трубку. — Высший Интеллект через свое Отеческое Основание первым сотворил свет, под которым разумеется ангельский мир. Именно поэтому всё оказывается во всём! Все видимые тела оказываются невидимыми звёздами, а все элементы невидимыми элементами. Подобным же образом и звёзды оказываются состоящими из тех же тел…
Петрович откашлялся, сознание заволокло халдейской реальностью.
— Смотрите, — философ простер руку в зал, — звёзды являются ангелами, ангелы являются звёздами. Ангелы в Боге, Бог в ангелах!
Петровичу показалось, что все посетители, до того пялившиеся на тощую девицу, уставились на Соллафа. Тот, как ни в чём ни бывало, продолжал:
— Чуете загогулину? Всё в Божестве божественно, в ангелах ангельски, всё телесно в телесном мире и, главное, всё во всём наоборот! Чуете! — возвысил голос Соллаф, тыкая чубуком вновь погасшей трубкой в потолок. — Подобно тому, как проросшее семя являет собой древо, так и мир есть развернутый воплощенный Бог!
— Тише, прошу вас, на нас уже обращают внимание.
— Плевать! — Воинственно отрыгнул Соллаф. — Чем ещё могу служить вам?
— Простите, но я спрашивал вас о современных халдеях.
Соллаф на минуту задумался. Сашенькина тощая попка, провожаемая нескромными взглядами, скрылась в дамской комнате.
— Вот так всегда! Только губу раскатаешь, как сразу облом! — Философ положил правую ладонь на лоб и медленно протащил её по лицу до самого подбородка.
Тут только Петрович заметил, что Соллаф как бы и не в себе. Не пьян, но как бы в легком трансе.
— Николай Петрович, слыхали ли ли вы про халдейского мага Вирососа Халдеянина? Слыхали! Это замечательно! Так вот, это его помёт расплодился в здешних местах. Это даже не седьмая вода на киселе, а пять нулей после запятой! А пыжатся! А выстебываются, куда там! Хозяева жизни! Сбываются халдейские оракулы, мать их!
Петровичу показалось, что он ослышался: какие такие оракулы?
— Оракулы? — Угадал незаданный вопрос Соллаф. — Это так, к слову пришлось. Документ сей принадлежит не халдеям, а неоплатоникам. Вот, извольте, какая хреномудовина получается.
— Где мне найти хоть одного халдея?
— Где? — Как будто переспросил Соллаф и посмотрел на Петровича в упор ясным, холодным и совершенно трезвым взглядом.
Взгляд не сулил Петровичу ничего хорошего. Пенсионер вновь поёжился, но глаз не отвёл. Философ покрутил в пальцах зажигалку и ответил загадкой.
— Халдеи во всём и всё в халдеях.
— Это не ответ, — возразил Петрович.
— А это как вам будет угодно. Всё, караул устал. Вот, прочтите на досуге.
На стол легла жидкая стопка машинописных листов, исписанных ровным каллиграфическим почерком. Петрович бегло просмотрел рукопись. Заглавие отсутствует, ни начала, ни конца. Мысли перескакивают с пятого на десятое.
Между тем Соллаф уже перекочевал вместе с бокалом за столик к Сашеньке Геворкян, чмокнул прелестницу в щёчку, прошептал на ушко двусмысленный комплимент и ласково пришлёпнул по наглой попке.
Юноша Попогребский был чертами лица слегка похож на инопланетянина. Узкий подбородок, широкий и высокий лоб формировали треугольную форму лица. Череп имел видимое глазом смещение назад, что придавало всей голове каплеобразную форму. Маленькие, близко посаженные глазки — единственное, что отличало Попогребского от классического изображения пилотов летающих тарелок. Однако в известном смысле юноша слыл настоящим инопланетянином ещё с гимназических времён. Если бы он был лучше образован, то, несомненно, история коричневых штурмовиков Эрнста Рёма, ценивших мужскую дружбу превыше всего, ему польстила бы. Впрочем, личная жизнь Попогребского всегда была тайной за семью печатями. Зато общественная жизнь бурлила напоказ.
Юджин не успел еще закончить второй курс университета, как его заметила и пригрела партия власти, доверив важный участок фронта в информационной войне с Россией и русскими в Эстонии. Апломб, дремучее невежество, гипертрофированный эгоизм и отчаянная храбрость быстро выдвинули его в первые ряды партийных функционеров. Вскоре неофит втянулся в партийную рутину и даже стал проявлять неумеренный энтузиазм, очевидно вредивший общему делу. Впрочем, и это ему прощалось, как многое прощается молодым, перспективным политикам.
Согласно классификации мудреца Соллафа, Попогребский принадлежал к поколению внуков советской сволочи, причем к самому что ни на есть авангарду — поколению иванов, родства не помнящих. Внучёк, не устрашаясь родителей, выблевал всё, что в нем было советского, причем сделал это совершенно осознанно и добровольно. Юноша Попогребский начал свою политическую жизнь с абсолютного нуля. Он — невежественный и эгоистичный — возвел анальную неустойчивость в ранг высокого искусства раболепия. Он, выблевавший всё, что в нём было родительского, заключил свой завет с новым Отечеством. Он подписал бы этот завет даже кровью, если бы не боялся крови — самого вида её и запаха. Блевотина заменила ему кровь в договоре с Отечеством.
Будь юноша немного начитаннее, он нашёл бы у Салтыкова-Щедрина в «Письмах к тётеньке» описание типажа, в котором, возможно, узнал бы себя:
«Первым выступает Иванов, который наивно думает, что потрясение основ спрятано у кого-нибудь в кармане, и потому предлагает всех обыскать. Лично за себя он не боится. С одной стороны, душа его чиста, как только что вычищенная выгребная яма; с другой стороны, она до краев наполнена всяческими готовностями, как яма сто лет нечищенная. Естественно, что он горит нетерпением показать свой товар лицом...
Заметье раз навсегда: когда кличут клич, то из нор выползают только те Ивановы, которые нужны, а которые ненужны, — остаются в норах и трепещут».
Писем к чужой тётеньке Попогребский не читал, однако ему была знакома эта трепетная дрожь в ожидании то ли обыска, то ли призвания на поприще.
Жертву государство оценило и взяло Попогребского на содержание. Ему отвели роль цепного пса, но не того, который сидит на цепи, потому что больно кусается, а того, который больно укусить не может, но зато чует издалека всё чужое, всё неотеческое. Сидеть на цепи было почетно, а всех необременительных обязанностей — гавкать погромче.
И вот Попогребский как тонкая былинка на ветру гнётся теперь до земли, и голосок у него тонкий, к лаю не приспособленный. А тут всякая тварь живая норовит если не ободрать его до исподнего, то лапку задрав, мочой пометить. Почему-то считается, что с этой былинкой позволительно делать всё — и то, и другое, и третье. Можно безнаказанно хамить и «подлецов отпускать», мочиться и плеваться.
И вот после очередного амикошонства вдру стало понятно, что Попогребский романтик, возможно, последний романтик среди детей советской сволочи. Может даже показаться, что скорее рано, чем поздно он не выдержит соприкосновения с грубой реальностью и вся его система даст сбой. Но нет ничего более прочного, чем этот гибкий, легко гнущийся на легком ветру юноша. Он искренне верит в «братство кольца». Для него это солнечное кольцо партийной эмблемы — великий Атон, ласкающий партийцев своими руками-протуберанцами.
Многие видели в Попогребском великого приспособленца, но это не совсем так. Он, наверняка, погибнет, если не осуществятся его мечты, если те, кому он посвятил свою жизнь, предадут его. Он погибнет, если перестанет греться в лучах Атона. Это слабое место Попогребского, это его Ахиллесова пята, здесь он чрезвычайно уязвим. Он льстит себе надеждой, что будет жить вечно. Бессмертие — это привилегия молодости, резонно предполагающей, что все, кто старше, и умрут прежде. Умрут, не увидев того, что увидит только он, Попогребский — золотого века эстонской демократии.
Многие из тех, кто глумится сегодня над Попогребским, действительно, умрут раньше него. Эстонское государство, что очевидно, не заинтересовано в том, чтобы плодить совершенных интегрантов, подобных Попогребскому, в массовом порядке, он — изделие штучное, посему необычайно дорогое.
На общественном поприще Юджин Попогребский выбрал жанр публичного доноса. Всякий раз из публичного обсуждения доносов в прессе юноша узнавал о себе много нового. Если бы не дремучее невежество, то он должен был бы вспомнить то место из «Писем к тётеньке» Салтыкова-Щедрина, где говорится о потрясении основ. Исходный пункт, говорит классик, основы потрясены, что есть несомненная ложь, необходимая для прикрытия других лжей. «Основы потрясены!» — Это огорошит общество и сделает его способным принимать за правду любые небылицы. Должен был бы Попогребский вспомнить и другое место из всё тех же «Писем к тётеньке», в которых говорится о том, сколько постороннего кала пришлось бы в один день съесть тому, кто во Франции или в Германии заикнулся бы об ограничении свободы слова. Но «Писем к тётеньке» молодой политик не читал. К его счастью в иноязычной школе «Письма к тётенке» не изучают.
В первых днях сентября с Попогребским случилась загадочная история. Из почтового ящика он вынул приглашение на шабаш: «Настоящим имеем честь пригласить господина Попогребского на торжественный шабаш, посвященный 749-й годовщине усекновения главы остзейского астролога и алхимика, магистра тайных наук Вилозиуса фон Остерзингера. В случае Вашего согласия принять настоящее приглашение о времени и месте собрания Вам будет сообщено дополнительно». Приглашение было подписано кроваво-красными чернилами, перо брызгало, и размашистая подпись совершенно не прочитывалась. Неделю Попогребский ходил озадаченный. Если приглашение — это шутка, то крайне неуместная. Если же приглашение настоящее, то дату могли бы сообщить и заранее. Что, если шабаш назначен на время, когда ему предстоит важная политическая поездка в Брюссель?
Как-то утром Попогребский ожидал на остановке троллейбус, чтобы ехать на заседание Русского клуба, где ему предстояло сделать доклад на тему об истинном содержании формулы «чемодан-вокзал-Россия» в условиях победившего капитализма. Политик собирался сообщить о сделанном им важном открытии: национальный гнёт должен непременно усиливаться по мере успехов строительства развитого национального государства. «Успехи строительства не должны ослаблять националистический гнёт, — думал Попогребский, мысленно оттачивая формулировки доклада. — Ослабление гнёта воспринимается инородцами не иначе как слабость государства, слабость непростительная в глазах объединенной Европы. Если сейчас мы сильны, то не имеем права быть снисходительными. Мы есть последний оплот демократии на границах цивилизованного мира, мы есть надежда и опора, поэтому мы должны быть беспощадны к противникам режима».
Ах, если бы молодой политик знал, что последним оплотом на границах с Россией станет восе не Эстония, а родина его предков. Впрочем, это ничего бы не изменило в его судьбе.
Троллейбус задерживался, и на остановке скопилось изрядное количество желающих добраться до центра города. Слушая русскоязычный в своей основе говор спального района, Попогребский внезапно взволновался. Его осенило: пришла пора писать свой вариант «Моей борьбы» — «Мину выйтлус». Ах, если бы он только знал, что всего-то десяток лет спустя за него эту книгу напишит вечный диссиден Тийт Мадиссон. Писать, разумеется, придется по-русски, но это ерунда, партия потом всё, как надо переведёт на государственный язык. От предвкушения «постороннего кала», который предстояло выкушать после издания книги, сладко заныло в груди. Благочестивые размышления прервал переполненный троллейбус, беззвучно подкативший к остановке.
Следует заметить, что юноша не отличался атлетическим телосложением, поэтому в троллейбус он попал последним, кое-как уцепившись за поручень. Прежде чем захлопнулись двери, он испытал сильный толчок в спину. Между Попогребским и дверями троллейбуса втиснулся рослый красивый мужик, прижавший юношу к поручню так, что у того перехватило дыхание. Омерзительного вида русскоязычная старуха дохнула прямо в лицо своими проблемами.
— Сынок, а мне на следующей остановке выходить.
Мышцы на лице Попогребского свело судорогой. Не в силах уклониться от старческого дыхания, он попытался не дышать. Живот и диафрагма, крепко прижатые к поручню, выдавили из легких весь скудный запас кислорода. Лицо его приобрело синюшный оттенок.
— Мальчик, выпусти меня на следующей остановке, — не получив вразумительного ответа, начала сердиться старуха. — Чухна что ли нерусская? По-русски, понимаешь?
Юджин изо всех сил пытался не дышать. Мозг, лишенный кислорода, отказывался принимать действительность, данную в ощущениях, за реальность. Троллейбус уже начал тормозить перед следующей остановкой, когда мужик за спиной исхитрился прижаться к его уху колючей щекой. Ухо обожгло жарким дыханием.
— Если вы приняли приглашение, то вечером за вами придут. Будьте готовы без четверти одиннадцать.
Двери за спиной Попогребского распахнулись, и вместе с людской массой его вынесло на остановку. Он крутанул головой, глотая воздух ртом и одновременно пытаясь найти в толпе хозяина колючей щетины, но тщетно. Толпа, выпустившая часть самое себя из троллейбуса, с новой силой ринулась обратно, увлекая за собой юношу, легкие которого всё ещё отказывались повиноваться.
К вечеру Попогребский извелся от нетерпения. Ещё бы — первый в жизни взаправдашний шабаш. Несколько смущало необычное приглашение, сделанное к тому же на русском языке, но, должно быть, таков изысканный стиль местной сатанинской тусовки. Ровно в десять он повязал на белой рубашке оранжево-синий партийный галстук и влез в синий же клубный пиджак с двумя рядами блестящих металлических пуговиц, украшенных тройкой геральдических львов. Патриотический пиджак был слегка не по росту, но зато в петличке красовался пин с изображением оранжевого партийного солнышка.
В половине одиннадцатого Попогребский вышел во двор прогуляться. Ровно без четверти одиннадцать возле мусорных баков заурчал автомобильный двигатель, и включились фары. Автомобиль подрулил к сгоравшему от нетерпения юноше, гостеприимно распахнулась задняя дверь.
— Господин Попогребский! Время!
Едва Юджин забрался на заднее сиденье, как получил укол прямо сквозь рукав пиджака. Автомобиль, попетляв по улицам, плавно набрал скорость на автостраде. Если бы Юджин был в сознании, то, вероятно, узнал бы дорогу на Пярну. Очнулся он минут через сорок в начале сырого сводчатого коридора. Известняковая плитка стен и потолка сочилась сыростью. В конце коридора был виден яркий свет, оттуда доносился неясный шум, как будто оживленные человеческие голоса. Пиджак куда-то исчез. Вместе с пиджаком исчезли ботинки и галстук.
Поддерживаемый под руки Попогребский проковылял к свету. В конце коридора оказался маленький тамбур, открывавшийся в огромное помещение с низким сводчатым потолком. Под потолком клубилась копоть от свечей, было жарко. Из-за колонны выступил церемониймейстер с посохом. Из одежды Юджин успел разглядеть только кружевное жабо. Кажется, что это был единственный предмет его туалета. Церемониймейстер трижды ударил посохом в пол и голоса внезапно смолкли. Стал слышен только треск чёрных восковых свечей.
— Главное блюдо сегодняшнего собрания! Неофит Попогребский!
Вновь раздался стук посоха, и с третьим ударом вернулись все остальные звуки. Тут только Юджин заметил, что его ведут под руки мимо длинной очереди, люди в которой были одеты изысканно, но слегка странновато. На мужчинах и женщинах не хватало многих деталей туалета, необходимых в любом цивилизованном обществе. В глубине зала открылся помост из кованых железных листов, на котором было водружено нечто, отдаленно напоминающее алтарь. От помоста распространялся жар. Приплясывая босыми ногами на раскаленных железных листах, молоденькая ведьма приблизилась к алтарю и поцеловала в губы статую бородатого козла, потом она протанцевала вокруг и приложилась к отверстию под хвостом.
— Наш старинный обычай, — знакомая щетина потерлась об ухо Юджина. — Португальское изобретение, называется «Жéлеза святого Барнарда». Не правда ли, очень мило? Трогательное напоминание об адских муках. Видите, там, у алтаря ножные кандалы на цепи? Будете плясать пока ступни не обуглятся. Ха-ха-ха!
Попогребский вздрогнул. Только теперь он начал сознавать, что шутки кончились, что шабаш это серьёзно, очень серьёзно.
— Ха-ха-ха! Это шутка, господин Попогребский! Ну, смелее, теперь ваша очередь!
Юджина мягко, но настойчиво подтолкнули к железам.
— Запомните, перед каждым поцелуем надо обязательно сказать: «Признаю твою власть, Vana Pagana». Нашего козла, простите, Бафомёта на местный манер зовут Vana Pagana. Запомнили?
— Но меня пригласили, — промямлил молодой политик, — не могу же я…
— Вас пригласили, вы почётный гость, но именно поэтому вы должны соблюдать обычай. Шабаш может обидеться, если заметит ваши колебания. Ну, смелее!
Юношу приподняли за локти, и, пронеся несколько метров по воздуху, плавно поставили босыми ногами на раскаленные «Жéлеза Святого Барнарда». От пронзительной боли потемнело в глазах, пропали все звуки, но танец уже начался. Губы козла оказались мокрыми и вполне живыми. После поцелуя Vana Pagana ласково лизнул Попогребского в нос. Пятки жгло нестерпимо, поэтому козлиная ласка не сразу дошла до сознания. Когда Юджин приподнял хвост, примериваясь, как бы половчее выполнить второй поцелуй, козел пустил ветры. Если бы не «жéлеза», он бы грохнулся в обморок от нестерпимой вони. С другой стороны помоста его снова подхватили и опустили на мокрый холодный пол.
Почувствовав облегчение, Попогребский было расслабился, но в это время прямо к его лицу поднесли чёрного петуха. Петух едва не клюнул его в левый глаз, но повторить атаку не успел. Петушиную голову просунули в специальную гильотину. Хлынувшей из горла кровью наполнили маленький оловянный кубок.
— Пейте, господин Попогребский! И не забудьте возблагодарить Vana Pagana за оказанную вам честь!
От запаха свежей крови Юджину немедленно сделалось плохо. Кто-то подхватил под руки теряющего сознание неофита и влил ему в рот кровь черного петуха. Реакция наступила незамедлительно, блевотина тугой струей обрушилась на раскаленные жéлеза. Под сводами распространился отвратительный смрад рвотных масс. Попогребский потерял сознание.
Из того, что произошло позже он помнил только железную маску на своём лице и склонившуюся над ним мерзкую жабу:
— Желаете всё помнить или как?
Маска была устроена так, что широко распяленным ртом Юджин не мог произнести ни одного слова, только мычать.
— Ну, как хотите, — ухмыльнулась прыщавая жаба, — в любом случае мазь Вишневского за наш счёт.
Жаба отпрянула, чтобы подать команду:
— Дамы и господа! Минуту внимания! Блюдо подано!
Рано утром юношу обнаружил полицейский патруль. Видавшие виды полицейские, едва взглянув в глаза инопланетянина, перекрыли движение и вызвали бригаду прарамедиков.
Рукопись Соллафа оказалась редкой хренью, особенно на ночь. Под конец чтения Петрович едва не заснул:
«… позора не избыть. Россия — это совок. Америка — это тоже совок. Всё тот же фаллос-перевёртыш, но только не в фас, а в профиль.
Эстония — тоже совок. Страна возможностей, а не актуальностей. Сможешь, если примешь решение, если поступишь, если найдёшь, если и так далее. Не государство, а хронорезка какая-то, прости Господи!
Европа и Азия умиротворяют американский экспансионизм. Мы знаем к чему ведет умиротворение агрессора на примере гермаских нацистов. Сегодня американцы умиротворили Боснию и Герцоговину, завтра Хорватию и Сербию, послезавтра блицкриг в Афганистане и Ираке, послепослезавтра – в Иране и Северной Корее. Однако шире не сядешь, чем задница достает: дальше только новая мировая война. Она уже вызрела и ждет свою повивальную бабку.
Мы станем повивальной бабкой чужой истории, мы вдоволь напоим смертельной отравой Европу, мы заставим её выблевать в лицо Америке всё американское. Мы заставим их воевать за мир во всём мире, за наш вариант демократии!
Усама бин Ладен наш кумир. Подобно Ангелу смерти он везде и нигде. Он всемогущ и неуловим. Он значимее Интернета. Ему поют «Осанна!» целые народы.
Уже несколько поколений родилось и умерло в ожидании грядущей войны. Ужас и обаяние смерти повсюду…»
На этом рукопись Соллафа обрывалась. Ни слова о халдеях. Петрович разочарованно перевернул последний лист и выругался.
— Тоже мне Пикассо местного разлива! Предчувствие гражданской войны в Эстляндии! Совок, мать его! Интеллигентщина драная!
Петрович так разозлился, что даже не сразу сообразил об изящно вписанном в рукопись собственном оракуле. Когда, наконец, до него дошло, он включил диктофон и стал слушать разговор с Соллафом, пока не нашел нужное место:
«— При Пифии должен быть жрец. Это цепочка. Генератор генерирует, причем я не уверен даже в том, есть ли связь между сгенерированной случайной информацией и личностью клиента. Пифия улавливает и ретранслирует информацию. Жрец при оракуле дает прорицанию интерпретацию… Наш оракул устроен сложнее дельфийского. Жрецом может быть любой человек. Споткнетесь об него, и ваш оракул получит интерпретацию.
— Случайность на случайность?
— Вы угадали, именно случайность на случайность».
Вот он — момент истины! Предупреждение-программа: не суй свой нос в чужие дела! Шире не сядешь, чем задница достает! Получается так, что Соллаф на стороне оракула, оракул на стороне фрау Шпанц, а фрау Шпанц под контролем у genius loci. Все вместе блюдут интересы остзейского рыцарства в Эстонии. Этой пестрой компашке противостоят таинственные халдеи, причём компашка изо всех сил противится вмешательству в дело пенсионера Николая Петровича. Почему? Разве правило «враг моего врага — мой друг» нынче вышло из употребления?
Кстати, а вот и ещё одна тема для размышления: астролог Мужов подозрительно быстро организовал встречу с Соллафом. Выходит, что он переметнулся от халдеев к рыцарям? Авессалом предал свой профессиональный эгрегор? Ради чего? Если там действительно заправляют могущественные халдейские маги, то они попросту сотрут его в порошок вместе со всем его астрологическим дерьмом.
От всей этой оккультной галиматьи голова у Петровича пошла кругом. Единственное, что он вынес из этого долгого дня, так это то, что он окончательно запутался. «Утро вечера мудренее, — решил для себя пенсионер, – но без наркомовских ста грамм мне не уснуть никак».
____________
<<< Начало ищите здесь
Источник: | Фото взято из оригинала статьи или из открытых источников
27.11.19 | 2955
Петрович и список судьбы
Message Соллафа
О несчастном случае с Иваном Михайловичем Творожком сообщили по радио. Русскоязычные газеты игнорировали эту новость. Над Иваном Михайловичем смеялись, его боялись и ненавидели при жизни, но ещё более страшен он явился в смерти. Это была заявка на символ, на бессмертие. Если герой при жизни и был смешон, то в смерти стал просто ужасен. Даже откровенная трусость русскоязычных издателей сработала на образ неподкупного борца за права человека. Уже на следующий день городской союз граждан России распространил заявление, от которого вздрогнула даже лавочка. Заявление начиналось пророчеством «Трепещите тираны! Грозные буквы чертит на стене котельной рука роковая!», а заканчивалась угрозой «Предатели и гонители русского народа! Вас ждет скорый и правый народный суд. Судия уже на небесах!» По тексту было понятно, что судия это не кто иной, как новопреставленный — читай, убиенный! — Иван Михайлович Творожок. Дело запахло обострением международной обстановки, нотами протеста, несанкционированными митингами и вообще оранжевой революцией. В перспективе маячило торпедирование переговоров о сухопутной границе и свертывание натовской программы «Партнёрство во имя мира».
Говорят, что писатель Бальтазар Русов, выступая перед членами творческого союза, в раздражении обмолвился: «Если бы засранец не умер своей смертью, то его следовало бы убить!» Члены союза вздрогнули, но от требования объяснений воздержались. Вроде бы в комнате все были свои, но историческая фраза быстро разошлась по столице. Весьма загадочно отреагировал политик Аксель Бломберг. Лидер Народной партии будто бы заявил журналистам: «Вчера было бы ещё рано, а сегодня уже слишком поздно». Похоронили Ивана Михайловича быстро и скромно, но за государственный счёт, и не афишируя место погребения.
После недолгих колебаний Петрович решил разыскать Соллафа. О нём разные ходили слухи, но все сходились в том, что таинственный мудрец всегда знает о внутреннем положении страны больше, чем говорит. Иногда он появляется в интернете, подзадоривает самых яростных спорщиков на портале новостей. Найти Соллафа было поручено Авессалому Мужову. Астролог вывернулся наизнанку, но просьбу Петровича исполнил быстро и точно.
Встреча один на один была назначена в забегаловке, прилегающей к стене Доминиканского монастыря. Это было довольно странное заведение, несмотря на евроремонт, отнюдь не лишенное средневековой мрачности: не кафе и не пивнушка, низкие сводчатые потолки, колонны, полумрак, сигаретного дыма, легкие столики вместо дубовых столов и гнутые железные стулья вместо тяжелых скамеек. Петрович огляделся в поисках самого тёмного угла. За столиком в одиночестве сидел неопределенного возраста мужчина с высоким открытым лбом, чем-то напоминающий современные изображения философа Сократа. Мужчина курил короткую голландскую трубку.
— Здесь свободно? – спросил Петрович.
— Смотря, что вы имеете в виду, — пыхнул трубкой незнакомец.
— Я имею в виду место за столиком.
— Место свободно, если вы и есть тот самый человек, который искал со мной встречи.
— Меня зовут Николай Петрович.
— Зовите меня Соллаф, — мужчина вытряхнул пепел на пол, постучав трубкой о край столешницы, – имя мое вам ничего не скажет. Ну, что там у вас, выкладывайте.
Пока Петрович соображал с чего лучше начать разговор, Соллаф набил трубку новой порцией табака из расшитого жёлтыми петухами кисета и прикурил от специальной зажигалки. От первого вопроса зависел весь дальнейший разговор, весьма важный для пенсионера и его клиента. Наконец, он решился.
— Скажите, Соллаф, знание собственной судьбы действительно освобождает от подчинения ей?
— Хороший вопрос, — похвалил Соллаф, — в нём явственно сквозит тема свободы, такой, какой вы её понимаете, свободы подлинной и мнимой.
— Только не надо манипулировать словом свобода, — попросил Петрович, — в нём для меня нет никакой осознанной необходимости.
— Браво, Николай Петрович! Узнаю в вас раба Божия, — в голосе Соллафа не было и тени иронии. — Вы плохой марксист, вы сразу же отказываетесь воображать себя свободным. Вам претит добровольное внутреннее подчинение кому бы то ни было на основании простой необходимости. Ещё раз браво!
— Я только пытаюсь познать истину.
— Вы искренне верите, значит, вы уже стоите на пути познания истины. Кстати, Баенедикт Спиноза понимал под необходимостью мироустройство, подчиненное Богу. Времени у вас мало. Помните всегда, что теперь не человек живёт, а человека живут.
— Вы так полагаете? — Ошарашенно поинтересовался Петрович.
— Это не я так полагаю, а один современный немецкий писатель, впрочем, — Соллаф затянулся и пыхнул ароматным дымом, — вам уже поздно читать его в подлиннике, а хороший русский перевод найти трудно. Вы спрашиваете меня про освобождение от судьбы? Как можно освободиться от того, что уже прошло и того, чего ещё не случилось? Прошлое можно выблевать. Этим успешно занимаются дети советской сволочи. Они часто отказываются от будущего ради настоящего, но вот отказывается ли будущее от них — это большой вопрос.
— Простите, я не очень хорошо вас понял, — Петрович был слегка озадачен, — причём здесь чьи-то дети?
— Дети наследуют от родителей то, что вы называете судьбой. Астрология — это всего лишь форма промывания мозгов. Если хотите наукообразно, то это форма контроля над общественным сознанием, причем весьма эффективная. Думаю, что я вас не особенно удивил.
— Нет, не удивили.
— Так вот, Николай Петрович, всё очень просто. Бог творит мир каждую наносекунду, творит без перерыва. Если вы не знаете план творения, то, как вы можете знать судьбу? Ответ простой: никак! Ни звезды, ни планеты не помогут, астрология тем более. А детям советской сволочи очень «ндравится», что у них есть судьба, освобождающая их от личной ответственности. На деле они просто хотят, чтобы кто-то их прожил вместо них самих. Это очень удобно. Для сволочи особенно.
— Какой же вывод?
— Видите ли, Николай Петрович, вопрос судьбы — это вопрос отношения к собственной свободе. Свобода изначально присуща человеку. Никто не может отнять то, что Бог дал, но можно жить так, словно Бога нет. Тогда от свободы можно отказаться добровольно. Живите меня так, как это диктует ваша необходимость!
— Нельзя у человека отнять дар Божий.
— Нельзя, – охотно согласился Соллаф, – но от свободы можно отказаться, именно к этому вас и принуждают. Вам, например, говорят, что надо добровольно отказаться от свободы совести, потому что такова необходимость. Но разве может существовать свобода слова или свобода передвижения без свободы совести? Конечно, нет! Фокус в том, что, отказываясь от любой из составляющих, вы отказываетесь от целого.
Соллаф замолчал, давая возможность Петровичу переварить сказанное. За соседним столиком устроилась длинноногая девица в джинсах, в которой Петрович безошибочно угадал модератора популярной молодежной радиопрограммы. Сашенька Геворкян самозабвенно ворковала с подружкой. Пропустив спинку стула между ног, правым коленом она оперлась о сиденье. Её очаровательная попка, упакованная в модные джинсы, совершала над спинкой стула колебательные движения, постепенно привлекая к себе внимание посетителей. Попка опускалась всё ниже и ниже, становясь центром всеобщего притяжения. Когда трение промежности о спинку стула стало уже явным, Сашенька резко сменила позу. Пялившиеся на бесстыдницу глаза, уткнулись в свои пивные кружки и кофейные чашки. Насладившийся зрелищем Соллаф, заказал пару пива.
— Угощайтесь, прошу вас. Здесь подают настоящее, без дураков немецкое пиво. Вы любите немецкое пиво?
Немецкое пиво Петрович не любил, в пузырьках и пене ничего не понимал. Зато он помнил густой аппетитный аромат, высвобождавшийся из бутылки с «Московским» пивом вслед за отщелкнутой пробкой. «Московское» плавно вливалось в горло, по дороге насыщая вкусовые рецепторы во рту и на языке. Его хотелось пить без остановки, потому что это был настоящий, изысканный пищевой продукт, а не мочегонное средство из дешевой немецкой пивнушки. Непатриотичное «Московское» могло бы стать гордостью пивного завода «Saku», но не стало — европейские стандарты победили вкус настоящего живого пива. Эстонское пиво стало похожим на все эти бесчисленные «мюнхены», «туборги» и «хайнекены».
— Я не люблю немецкое пиво, — вероятно, слишком прямолинейно заявил Петрович, — и потом у меня есть ещё один вопрос.
— Валяйте, — разрешил философ, отхлёбывая из бокала.
— Какова роль оракула?
— Оракула? — Словно переспросил Соллаф. — У оракула нет никакой специальной роли.
— Как это нет?
— У оракула нет и не может быть никакой роли по определению.
— Почему? — Напрягся Петрович.
— Потому что оракул — это простой ретранслятор.
— Что же он ретранслирует?
— Что ретранслирует? — Снова, как бы переспросил философ. — Даже и не знаю, как это описать… Это что-то вроде генератора случайных чисел. Когда появляется клиент, автоматически генерируется некая случайная информация.
Петрович вспомнил, что Пифия не хотела отпускать его без оракула. «Шире не сядешь, чем задница достает» — к чему бы это? Столько таинственности и многозначительности, и всё ради какого-то генератора.
— Что значит случайная, Соллаф?
— Да то и значит, что случайная. При Пифии должен быть жрец. Это цепочка. Генератор генерирует, причем я не уверен даже в том, есть ли связь между сгенерированной случайной информацией и личностью клиента. Пифия улавливает и ретранслирует информацию. Жрец при оракуле дает прорицанию интерпретацию.
— Почему же тогда у нашего оракула нет жреца.
— А кто вам сказал, что его нет?
— Я видел сам.
— То, что вы его не видели, это еще ничего не значит, — Соллаф раскурил погасшую было трубку. – Просто наш оракул устроен сложнее дельфийского. Жрецом может быть любой человек. Споткнетесь об него, и ваш оракул получит интерпретацию.
— Случайность на случайность?
— Вы угадали, именно случайность на случайность, — философ краем глаза следил за Сашенькой Геворкян.
На сей раз юная прелестница встала на стул коленями и оперлась локтями о столешницу. Поза получилась презанятная. Сашенька вновь стала центром притяжения мужских взглядов. Попка раскачивалась на манер маятника. Туда-сюда, сюда-туда, туда-сюда …
— Видите ли, Николай Петрович, сложение двух случайностей даёт в сумме программу, если хотите, закономерность. Сказать вам по правде, мне такая формулировка самому не нравится, но это наиболее доступное для нашего понимания объяснение.
— Значит, оракул поддерживает в обществе равновесие?
—– С чего бы это? Ничего он не поддерживает.
Амплитуда движения Сашенькиной попки то нарастала, заставляя весьма рискованно раскачиваться железный стул и грозя ему потерей равновесия, то уменьшалась почти до полной неподвижности. Петрович проследил за взглядом Соллафа. Тощая попка в джинсах перешла на круговые движения. «Ей на свои три кулака и не сесть шире, – подумал с тоской пенсионер, традиционно определяя размер дамской попки в мужских кулаках. — А мне-то, кому верить?»
— Хотите, верьте, хотите, нет, — без всякого нажима произнёс Соллаф. — Вот Сашенькина попка, к примеру. Вы бы ей поверили? Нет? И я бы не поверил, но наблюдать забавно. Где-то даже увлекательно. Мы-то ей не верим, а между тем она выполняет какую-то неведомую нам функцию. Но какую? Может быть, это послание? Или напоминание? В авдруг – это интерпретация вашего оракула. Смотрите, вот стул , а вот попка…
— Скажите, Соллаф, а что вы знаете о местных халдеях?
Соллаф о халдеях
Философ не торопясь выколотил трубку о край стола. На полу образовалась небольшая кучка золы и пепла. Не торопясь поковырялся в трубке какой-то заковыристой штучкой, продул чубук, шумно потянул воздух, проверяя дымоход. Всё также неторопливо набил трубку новой порцией табака и положил её на стол. Сашенька перестала транслировать свой message и занялась стрельбой глазками. Петрович терпеливо молчал. Наконец, Соллаф снизошел до объяснений.
— Скажите, Николай Петрович, к чему вам вся эта бодяга?
— Я и сам еще не знаю. Меня подрядили разобраться в ситуации. Как минимум, я должен отработать свой гонорар.
— Спасибо за откровенность, — Соллаф было взялся за трубку, но вновь опустил её на стол. — Видите ли, Николай Петрович, это очень сложный вопрос, требующий специального исторического экскурса.
— Я весь внимание.
— Что ж, «Аврора стрельнула», — в голосе философа вибрировала ирония. — Надо ли вам пояснять, что халдеи — это семитско-арамейская народность, известная с ветхозаветных времен?
Петрович утвердительно кивнул головой, поощряя философа продолжать экскурс.
— Известно ли вам, что скотоводы-халдеи, объединившись с мидийцами, свергли ассирийское господство и основали Новое Вавилонское царство?
Петрович еще раз кивнул головой
— Уже хорошо, — похвалил Соллаф. — Думаю, что вам известно так же о том, что халдейская знать быстро смешалась с вавилонянами?
— Известно, — Петровича стал слегка раздражать этот экзамен, но он решил проявить терпение.
— Простите, что напрягаю вас на историю, но я должен быть уверен, что вы поймете меня. Так вот, интегрировавшиеся халдеи стали принимать аккадские имена, возник вавилонско-халдейский диалект. Сегодня отличить собственно вавилонян от халдеев уже невозможно. Известно ли вам, что после завоевания Вавилона государством правила чисто халдейская династия?
Петрович внутренне напрягся, но смолчал и снова кивнул головой.
— Хорошо! — Соллаф раскурил трубку, — Двигаемся дальше. Полагаю, вам известно, что основал династию Набу-апла-уцур известный нам под именем Набопаласар. Ему принадлежит честь окончательной победы над Ассирийским царством. Набу-апла-уцуру наследовал Набу-кудурри-уцур, более известный как Навуходоносор.
Петрович вспомнил свой недавний сон, жалобно блеющего барана, разложенного на алтаре. Бритого жреца, ударяющего барана киянкой по голове, кубок с окровавленным сердцем в руках идола Мардука, печень животного с таинственными письменами: «Ты будешь отлучен от царства. Жить будешь в поле со зверьем. Как вол травой кормиться будешь семь лет».
— При Набу-кудурри-уцуре первом наступил расцвет Вавилонского царства. Его преемник Набу-кудурри-уцуре второй был воинственным правителем. Он успешно воевал с египтянами, захватил Сирию и Палестину, дважды ходил военным походом на Иудею, разгромил царство и увёл в плен множество иудеев. Однако настоящая слава пришла к нему, когда он построил одно из чудес света и затеял строительство ступенчатой пирамиды-зиккурата. Греки называли висячие сады принцессы Семирамиды одним из чудес света. Вавилонская башня не была достроена, потому что Господь смешал языки строителей. Знаете, эту историю?
Петрович раздраженно кивнул головой, но про себя отметил, что во сне он был Навуходоносором не первым, но вторым. Соллаф вытребовал ещё пива и скучным голосом продолжил скучную лекцию.
— После смешения языков Вавилонское царство пришло в упадок. Но вот странное дело: халдейские жрецы, хранившие культ Бела-Мардука, нахватались от пленных иудеев каббалистических идей. Вскоре греки стали называть халдеями мудрецов-числогадателей, профессионально занимавшихся астрономией и астрологией. Халдеи так напугали Александра Македонского, что случай этот попал на скрижали и был описан сразу двумя античными историками. Аррианом в «Анабазисе» и Плутархом в «Сравнительных жизнеописаниях».
Соллаф отхлебнул изрядный глоток пива и проверил, чем занимается Сашенька. Очаровательная плутовка утомилась от стрельбы и теперь уселась верхом на стул, широко расставив длинные ноги и опершись о спинку тонкими ручками. Недвижимая попка словно приросла к сиденью. Петрович тоже приложился к своему стакану.
— На чём я там остановился? — Очнулся философ. — Ах, да! Короче на свет божий вскоре было явлено тайное учение. Согласной халдейской доктрине Вселенная разделена на четыре сферы: архетипическую, интеллектуальную, звёздную и стихийную. Николай Петрович, вы еще следите за ходом моей мысли?
— Совершенно определённо слежу, уважаемый Соллаф.
— Да уж, Соллафа все уважают вполне определённо. Куда вам без Соллафа! Короче, архетипическая плоскость рассматривается как синоним интеллекта Тройной Божественности. Впрочем, вижу, что вам это не интересно, вас больше забавляет инерпретация оракула.
— От чего же! Продолжайте, прошу вас!
— Стòит ли? — В голосе философа прозвучала нота сомнения. — Вот, что для вас важно: архетипы являются абстрактными структурами, образованными Божественным Умом. Через них контролируется вся низшая активность.
— С этого места поподробнее, пожалуйста!
— Николай Петрович, вы зарываетесь! — Соллаф сделал вид, что рассержен. — На такую лекцию здесь пива не хватит. Впрочем, извольте. В халдейской теологии первенство отдано Добру, это есть Первичная причина всех Причин. Добро распространяется само и потому изначально существует во всех вещах. Халдейский парадокс Добра в том, что ничего нового не может быть произведено, поскольку оно уже присутствует в вещи. Это означает, что Бог есть во всём и всё есть Бог, всё есть во всём и каждое в каждом. Это понятно?
Петрович утвердительно кивнул головой и надолго приложился к бокалу.
— Слава Богу, тогда продолжим. В интеллектуальной сфере есть невидимые двойники созданий, населяющих мир стихий. Согласно халдейской доктрине, низшее проявляет высшее, телесное проявляет интеллектуальное, а невидимое глазу заявляет о себе через свою работу. Как вам такой кунштюк?
— То, что внизу подобно тому, что наверху. Это основополагающий принцип астрологии, алхимии и магии.
Петрович гордо блеснул познаниями, недавно приобретенными в библиотеке.
— Вам доводилось слышать про фаллический символизм? — Соллаф хитро прищурился и посмотрел на Петровия испытующе. — Вижу, что смысл анаграммы ещё не допёр до вас. Уверяю, скоро допрёт.
Петрович поёжился, словно холодок пробежал по спине, словно он должен был что-то просечь, вот-вот просечь, но к досаде ещё не просёк.
— Итак, халдейские мудрецы поклонялись сперме, находя, что она подобна четырем духовным сферам, поскольку всё содержит всё, что есть в ней. Заковыристо, не правда ли?
Не дожидаясь ответа от Петровича, Соллаф продолжал.
— А теперь слушайте внимательно и не перебивайте, — Соллаф раскурил погасшую трубку. — Высший Интеллект через свое Отеческое Основание первым сотворил свет, под которым разумеется ангельский мир. Именно поэтому всё оказывается во всём! Все видимые тела оказываются невидимыми звёздами, а все элементы невидимыми элементами. Подобным же образом и звёзды оказываются состоящими из тех же тел…
Петрович откашлялся, сознание заволокло халдейской реальностью.
— Смотрите, — философ простер руку в зал, — звёзды являются ангелами, ангелы являются звёздами. Ангелы в Боге, Бог в ангелах!
Петровичу показалось, что все посетители, до того пялившиеся на тощую девицу, уставились на Соллафа. Тот, как ни в чём ни бывало, продолжал:
— Чуете загогулину? Всё в Божестве божественно, в ангелах ангельски, всё телесно в телесном мире и, главное, всё во всём наоборот! Чуете! — возвысил голос Соллаф, тыкая чубуком вновь погасшей трубкой в потолок. — Подобно тому, как проросшее семя являет собой древо, так и мир есть развернутый воплощенный Бог!
— Тише, прошу вас, на нас уже обращают внимание.
— Плевать! — Воинственно отрыгнул Соллаф. — Чем ещё могу служить вам?
— Простите, но я спрашивал вас о современных халдеях.
Соллаф на минуту задумался. Сашенькина тощая попка, провожаемая нескромными взглядами, скрылась в дамской комнате.
— Вот так всегда! Только губу раскатаешь, как сразу облом! — Философ положил правую ладонь на лоб и медленно протащил её по лицу до самого подбородка.
Тут только Петрович заметил, что Соллаф как бы и не в себе. Не пьян, но как бы в легком трансе.
— Николай Петрович, слыхали ли ли вы про халдейского мага Вирососа Халдеянина? Слыхали! Это замечательно! Так вот, это его помёт расплодился в здешних местах. Это даже не седьмая вода на киселе, а пять нулей после запятой! А пыжатся! А выстебываются, куда там! Хозяева жизни! Сбываются халдейские оракулы, мать их!
Петровичу показалось, что он ослышался: какие такие оракулы?
— Оракулы? — Угадал незаданный вопрос Соллаф. — Это так, к слову пришлось. Документ сей принадлежит не халдеям, а неоплатоникам. Вот, извольте, какая хреномудовина получается.
— Где мне найти хоть одного халдея?
— Где? — Как будто переспросил Соллаф и посмотрел на Петровича в упор ясным, холодным и совершенно трезвым взглядом.
Взгляд не сулил Петровичу ничего хорошего. Пенсионер вновь поёжился, но глаз не отвёл. Философ покрутил в пальцах зажигалку и ответил загадкой.
— Халдеи во всём и всё в халдеях.
— Это не ответ, — возразил Петрович.
— А это как вам будет угодно. Всё, караул устал. Вот, прочтите на досуге.
На стол легла жидкая стопка машинописных листов, исписанных ровным каллиграфическим почерком. Петрович бегло просмотрел рукопись. Заглавие отсутствует, ни начала, ни конца. Мысли перескакивают с пятого на десятое.
Между тем Соллаф уже перекочевал вместе с бокалом за столик к Сашеньке Геворкян, чмокнул прелестницу в щёчку, прошептал на ушко двусмысленный комплимент и ласково пришлёпнул по наглой попке.
Юджин Попогребский
Юноша Попогребский был чертами лица слегка похож на инопланетянина. Узкий подбородок, широкий и высокий лоб формировали треугольную форму лица. Череп имел видимое глазом смещение назад, что придавало всей голове каплеобразную форму. Маленькие, близко посаженные глазки — единственное, что отличало Попогребского от классического изображения пилотов летающих тарелок. Однако в известном смысле юноша слыл настоящим инопланетянином ещё с гимназических времён. Если бы он был лучше образован, то, несомненно, история коричневых штурмовиков Эрнста Рёма, ценивших мужскую дружбу превыше всего, ему польстила бы. Впрочем, личная жизнь Попогребского всегда была тайной за семью печатями. Зато общественная жизнь бурлила напоказ.
Юджин не успел еще закончить второй курс университета, как его заметила и пригрела партия власти, доверив важный участок фронта в информационной войне с Россией и русскими в Эстонии. Апломб, дремучее невежество, гипертрофированный эгоизм и отчаянная храбрость быстро выдвинули его в первые ряды партийных функционеров. Вскоре неофит втянулся в партийную рутину и даже стал проявлять неумеренный энтузиазм, очевидно вредивший общему делу. Впрочем, и это ему прощалось, как многое прощается молодым, перспективным политикам.
Согласно классификации мудреца Соллафа, Попогребский принадлежал к поколению внуков советской сволочи, причем к самому что ни на есть авангарду — поколению иванов, родства не помнящих. Внучёк, не устрашаясь родителей, выблевал всё, что в нем было советского, причем сделал это совершенно осознанно и добровольно. Юноша Попогребский начал свою политическую жизнь с абсолютного нуля. Он — невежественный и эгоистичный — возвел анальную неустойчивость в ранг высокого искусства раболепия. Он, выблевавший всё, что в нём было родительского, заключил свой завет с новым Отечеством. Он подписал бы этот завет даже кровью, если бы не боялся крови — самого вида её и запаха. Блевотина заменила ему кровь в договоре с Отечеством.
Будь юноша немного начитаннее, он нашёл бы у Салтыкова-Щедрина в «Письмах к тётеньке» описание типажа, в котором, возможно, узнал бы себя:
«Первым выступает Иванов, который наивно думает, что потрясение основ спрятано у кого-нибудь в кармане, и потому предлагает всех обыскать. Лично за себя он не боится. С одной стороны, душа его чиста, как только что вычищенная выгребная яма; с другой стороны, она до краев наполнена всяческими готовностями, как яма сто лет нечищенная. Естественно, что он горит нетерпением показать свой товар лицом...
Заметье раз навсегда: когда кличут клич, то из нор выползают только те Ивановы, которые нужны, а которые ненужны, — остаются в норах и трепещут».
Писем к чужой тётеньке Попогребский не читал, однако ему была знакома эта трепетная дрожь в ожидании то ли обыска, то ли призвания на поприще.
Жертву государство оценило и взяло Попогребского на содержание. Ему отвели роль цепного пса, но не того, который сидит на цепи, потому что больно кусается, а того, который больно укусить не может, но зато чует издалека всё чужое, всё неотеческое. Сидеть на цепи было почетно, а всех необременительных обязанностей — гавкать погромче.
И вот Попогребский как тонкая былинка на ветру гнётся теперь до земли, и голосок у него тонкий, к лаю не приспособленный. А тут всякая тварь живая норовит если не ободрать его до исподнего, то лапку задрав, мочой пометить. Почему-то считается, что с этой былинкой позволительно делать всё — и то, и другое, и третье. Можно безнаказанно хамить и «подлецов отпускать», мочиться и плеваться.
И вот после очередного амикошонства вдру стало понятно, что Попогребский романтик, возможно, последний романтик среди детей советской сволочи. Может даже показаться, что скорее рано, чем поздно он не выдержит соприкосновения с грубой реальностью и вся его система даст сбой. Но нет ничего более прочного, чем этот гибкий, легко гнущийся на легком ветру юноша. Он искренне верит в «братство кольца». Для него это солнечное кольцо партийной эмблемы — великий Атон, ласкающий партийцев своими руками-протуберанцами.
Многие видели в Попогребском великого приспособленца, но это не совсем так. Он, наверняка, погибнет, если не осуществятся его мечты, если те, кому он посвятил свою жизнь, предадут его. Он погибнет, если перестанет греться в лучах Атона. Это слабое место Попогребского, это его Ахиллесова пята, здесь он чрезвычайно уязвим. Он льстит себе надеждой, что будет жить вечно. Бессмертие — это привилегия молодости, резонно предполагающей, что все, кто старше, и умрут прежде. Умрут, не увидев того, что увидит только он, Попогребский — золотого века эстонской демократии.
Многие из тех, кто глумится сегодня над Попогребским, действительно, умрут раньше него. Эстонское государство, что очевидно, не заинтересовано в том, чтобы плодить совершенных интегрантов, подобных Попогребскому, в массовом порядке, он — изделие штучное, посему необычайно дорогое.
На общественном поприще Юджин Попогребский выбрал жанр публичного доноса. Всякий раз из публичного обсуждения доносов в прессе юноша узнавал о себе много нового. Если бы не дремучее невежество, то он должен был бы вспомнить то место из «Писем к тётеньке» Салтыкова-Щедрина, где говорится о потрясении основ. Исходный пункт, говорит классик, основы потрясены, что есть несомненная ложь, необходимая для прикрытия других лжей. «Основы потрясены!» — Это огорошит общество и сделает его способным принимать за правду любые небылицы. Должен был бы Попогребский вспомнить и другое место из всё тех же «Писем к тётеньке», в которых говорится о том, сколько постороннего кала пришлось бы в один день съесть тому, кто во Франции или в Германии заикнулся бы об ограничении свободы слова. Но «Писем к тётеньке» молодой политик не читал. К его счастью в иноязычной школе «Письма к тётенке» не изучают.
В первых днях сентября с Попогребским случилась загадочная история. Из почтового ящика он вынул приглашение на шабаш: «Настоящим имеем честь пригласить господина Попогребского на торжественный шабаш, посвященный 749-й годовщине усекновения главы остзейского астролога и алхимика, магистра тайных наук Вилозиуса фон Остерзингера. В случае Вашего согласия принять настоящее приглашение о времени и месте собрания Вам будет сообщено дополнительно». Приглашение было подписано кроваво-красными чернилами, перо брызгало, и размашистая подпись совершенно не прочитывалась. Неделю Попогребский ходил озадаченный. Если приглашение — это шутка, то крайне неуместная. Если же приглашение настоящее, то дату могли бы сообщить и заранее. Что, если шабаш назначен на время, когда ему предстоит важная политическая поездка в Брюссель?
Как-то утром Попогребский ожидал на остановке троллейбус, чтобы ехать на заседание Русского клуба, где ему предстояло сделать доклад на тему об истинном содержании формулы «чемодан-вокзал-Россия» в условиях победившего капитализма. Политик собирался сообщить о сделанном им важном открытии: национальный гнёт должен непременно усиливаться по мере успехов строительства развитого национального государства. «Успехи строительства не должны ослаблять националистический гнёт, — думал Попогребский, мысленно оттачивая формулировки доклада. — Ослабление гнёта воспринимается инородцами не иначе как слабость государства, слабость непростительная в глазах объединенной Европы. Если сейчас мы сильны, то не имеем права быть снисходительными. Мы есть последний оплот демократии на границах цивилизованного мира, мы есть надежда и опора, поэтому мы должны быть беспощадны к противникам режима».
Ах, если бы молодой политик знал, что последним оплотом на границах с Россией станет восе не Эстония, а родина его предков. Впрочем, это ничего бы не изменило в его судьбе.
Троллейбус задерживался, и на остановке скопилось изрядное количество желающих добраться до центра города. Слушая русскоязычный в своей основе говор спального района, Попогребский внезапно взволновался. Его осенило: пришла пора писать свой вариант «Моей борьбы» — «Мину выйтлус». Ах, если бы он только знал, что всего-то десяток лет спустя за него эту книгу напишит вечный диссиден Тийт Мадиссон. Писать, разумеется, придется по-русски, но это ерунда, партия потом всё, как надо переведёт на государственный язык. От предвкушения «постороннего кала», который предстояло выкушать после издания книги, сладко заныло в груди. Благочестивые размышления прервал переполненный троллейбус, беззвучно подкативший к остановке.
Следует заметить, что юноша не отличался атлетическим телосложением, поэтому в троллейбус он попал последним, кое-как уцепившись за поручень. Прежде чем захлопнулись двери, он испытал сильный толчок в спину. Между Попогребским и дверями троллейбуса втиснулся рослый красивый мужик, прижавший юношу к поручню так, что у того перехватило дыхание. Омерзительного вида русскоязычная старуха дохнула прямо в лицо своими проблемами.
— Сынок, а мне на следующей остановке выходить.
Мышцы на лице Попогребского свело судорогой. Не в силах уклониться от старческого дыхания, он попытался не дышать. Живот и диафрагма, крепко прижатые к поручню, выдавили из легких весь скудный запас кислорода. Лицо его приобрело синюшный оттенок.
— Мальчик, выпусти меня на следующей остановке, — не получив вразумительного ответа, начала сердиться старуха. — Чухна что ли нерусская? По-русски, понимаешь?
Юджин изо всех сил пытался не дышать. Мозг, лишенный кислорода, отказывался принимать действительность, данную в ощущениях, за реальность. Троллейбус уже начал тормозить перед следующей остановкой, когда мужик за спиной исхитрился прижаться к его уху колючей щекой. Ухо обожгло жарким дыханием.
— Если вы приняли приглашение, то вечером за вами придут. Будьте готовы без четверти одиннадцать.
Двери за спиной Попогребского распахнулись, и вместе с людской массой его вынесло на остановку. Он крутанул головой, глотая воздух ртом и одновременно пытаясь найти в толпе хозяина колючей щетины, но тщетно. Толпа, выпустившая часть самое себя из троллейбуса, с новой силой ринулась обратно, увлекая за собой юношу, легкие которого всё ещё отказывались повиноваться.
К вечеру Попогребский извелся от нетерпения. Ещё бы — первый в жизни взаправдашний шабаш. Несколько смущало необычное приглашение, сделанное к тому же на русском языке, но, должно быть, таков изысканный стиль местной сатанинской тусовки. Ровно в десять он повязал на белой рубашке оранжево-синий партийный галстук и влез в синий же клубный пиджак с двумя рядами блестящих металлических пуговиц, украшенных тройкой геральдических львов. Патриотический пиджак был слегка не по росту, но зато в петличке красовался пин с изображением оранжевого партийного солнышка.
В половине одиннадцатого Попогребский вышел во двор прогуляться. Ровно без четверти одиннадцать возле мусорных баков заурчал автомобильный двигатель, и включились фары. Автомобиль подрулил к сгоравшему от нетерпения юноше, гостеприимно распахнулась задняя дверь.
— Господин Попогребский! Время!
Едва Юджин забрался на заднее сиденье, как получил укол прямо сквозь рукав пиджака. Автомобиль, попетляв по улицам, плавно набрал скорость на автостраде. Если бы Юджин был в сознании, то, вероятно, узнал бы дорогу на Пярну. Очнулся он минут через сорок в начале сырого сводчатого коридора. Известняковая плитка стен и потолка сочилась сыростью. В конце коридора был виден яркий свет, оттуда доносился неясный шум, как будто оживленные человеческие голоса. Пиджак куда-то исчез. Вместе с пиджаком исчезли ботинки и галстук.
Поддерживаемый под руки Попогребский проковылял к свету. В конце коридора оказался маленький тамбур, открывавшийся в огромное помещение с низким сводчатым потолком. Под потолком клубилась копоть от свечей, было жарко. Из-за колонны выступил церемониймейстер с посохом. Из одежды Юджин успел разглядеть только кружевное жабо. Кажется, что это был единственный предмет его туалета. Церемониймейстер трижды ударил посохом в пол и голоса внезапно смолкли. Стал слышен только треск чёрных восковых свечей.
— Главное блюдо сегодняшнего собрания! Неофит Попогребский!
Вновь раздался стук посоха, и с третьим ударом вернулись все остальные звуки. Тут только Юджин заметил, что его ведут под руки мимо длинной очереди, люди в которой были одеты изысканно, но слегка странновато. На мужчинах и женщинах не хватало многих деталей туалета, необходимых в любом цивилизованном обществе. В глубине зала открылся помост из кованых железных листов, на котором было водружено нечто, отдаленно напоминающее алтарь. От помоста распространялся жар. Приплясывая босыми ногами на раскаленных железных листах, молоденькая ведьма приблизилась к алтарю и поцеловала в губы статую бородатого козла, потом она протанцевала вокруг и приложилась к отверстию под хвостом.
— Наш старинный обычай, — знакомая щетина потерлась об ухо Юджина. — Португальское изобретение, называется «Жéлеза святого Барнарда». Не правда ли, очень мило? Трогательное напоминание об адских муках. Видите, там, у алтаря ножные кандалы на цепи? Будете плясать пока ступни не обуглятся. Ха-ха-ха!
Попогребский вздрогнул. Только теперь он начал сознавать, что шутки кончились, что шабаш это серьёзно, очень серьёзно.
— Ха-ха-ха! Это шутка, господин Попогребский! Ну, смелее, теперь ваша очередь!
Юджина мягко, но настойчиво подтолкнули к железам.
— Запомните, перед каждым поцелуем надо обязательно сказать: «Признаю твою власть, Vana Pagana». Нашего козла, простите, Бафомёта на местный манер зовут Vana Pagana. Запомнили?
— Но меня пригласили, — промямлил молодой политик, — не могу же я…
— Вас пригласили, вы почётный гость, но именно поэтому вы должны соблюдать обычай. Шабаш может обидеться, если заметит ваши колебания. Ну, смелее!
Юношу приподняли за локти, и, пронеся несколько метров по воздуху, плавно поставили босыми ногами на раскаленные «Жéлеза Святого Барнарда». От пронзительной боли потемнело в глазах, пропали все звуки, но танец уже начался. Губы козла оказались мокрыми и вполне живыми. После поцелуя Vana Pagana ласково лизнул Попогребского в нос. Пятки жгло нестерпимо, поэтому козлиная ласка не сразу дошла до сознания. Когда Юджин приподнял хвост, примериваясь, как бы половчее выполнить второй поцелуй, козел пустил ветры. Если бы не «жéлеза», он бы грохнулся в обморок от нестерпимой вони. С другой стороны помоста его снова подхватили и опустили на мокрый холодный пол.
Почувствовав облегчение, Попогребский было расслабился, но в это время прямо к его лицу поднесли чёрного петуха. Петух едва не клюнул его в левый глаз, но повторить атаку не успел. Петушиную голову просунули в специальную гильотину. Хлынувшей из горла кровью наполнили маленький оловянный кубок.
— Пейте, господин Попогребский! И не забудьте возблагодарить Vana Pagana за оказанную вам честь!
От запаха свежей крови Юджину немедленно сделалось плохо. Кто-то подхватил под руки теряющего сознание неофита и влил ему в рот кровь черного петуха. Реакция наступила незамедлительно, блевотина тугой струей обрушилась на раскаленные жéлеза. Под сводами распространился отвратительный смрад рвотных масс. Попогребский потерял сознание.
Из того, что произошло позже он помнил только железную маску на своём лице и склонившуюся над ним мерзкую жабу:
— Желаете всё помнить или как?
Маска была устроена так, что широко распяленным ртом Юджин не мог произнести ни одного слова, только мычать.
— Ну, как хотите, — ухмыльнулась прыщавая жаба, — в любом случае мазь Вишневского за наш счёт.
Жаба отпрянула, чтобы подать команду:
— Дамы и господа! Минуту внимания! Блюдо подано!
***
Планеты Авессалома Мужова обещали Юджину Попогребскому блестящую для инородца политическую карьеру, в апогее которой маячило кресло министра по делам народонаселения, хотя и без портфеля.Рано утром юношу обнаружил полицейский патруль. Видавшие виды полицейские, едва взглянув в глаза инопланетянина, перекрыли движение и вызвали бригаду прарамедиков.
Рукопись Соллафа
Рукопись Соллафа оказалась редкой хренью, особенно на ночь. Под конец чтения Петрович едва не заснул:
«… позора не избыть. Россия — это совок. Америка — это тоже совок. Всё тот же фаллос-перевёртыш, но только не в фас, а в профиль.
Эстония — тоже совок. Страна возможностей, а не актуальностей. Сможешь, если примешь решение, если поступишь, если найдёшь, если и так далее. Не государство, а хронорезка какая-то, прости Господи!
Европа и Азия умиротворяют американский экспансионизм. Мы знаем к чему ведет умиротворение агрессора на примере гермаских нацистов. Сегодня американцы умиротворили Боснию и Герцоговину, завтра Хорватию и Сербию, послезавтра блицкриг в Афганистане и Ираке, послепослезавтра – в Иране и Северной Корее. Однако шире не сядешь, чем задница достает: дальше только новая мировая война. Она уже вызрела и ждет свою повивальную бабку.
Мы станем повивальной бабкой чужой истории, мы вдоволь напоим смертельной отравой Европу, мы заставим её выблевать в лицо Америке всё американское. Мы заставим их воевать за мир во всём мире, за наш вариант демократии!
Усама бин Ладен наш кумир. Подобно Ангелу смерти он везде и нигде. Он всемогущ и неуловим. Он значимее Интернета. Ему поют «Осанна!» целые народы.
Уже несколько поколений родилось и умерло в ожидании грядущей войны. Ужас и обаяние смерти повсюду…»
На этом рукопись Соллафа обрывалась. Ни слова о халдеях. Петрович разочарованно перевернул последний лист и выругался.
— Тоже мне Пикассо местного разлива! Предчувствие гражданской войны в Эстляндии! Совок, мать его! Интеллигентщина драная!
Петрович так разозлился, что даже не сразу сообразил об изящно вписанном в рукопись собственном оракуле. Когда, наконец, до него дошло, он включил диктофон и стал слушать разговор с Соллафом, пока не нашел нужное место:
«— При Пифии должен быть жрец. Это цепочка. Генератор генерирует, причем я не уверен даже в том, есть ли связь между сгенерированной случайной информацией и личностью клиента. Пифия улавливает и ретранслирует информацию. Жрец при оракуле дает прорицанию интерпретацию… Наш оракул устроен сложнее дельфийского. Жрецом может быть любой человек. Споткнетесь об него, и ваш оракул получит интерпретацию.
— Случайность на случайность?
— Вы угадали, именно случайность на случайность».
Вот он — момент истины! Предупреждение-программа: не суй свой нос в чужие дела! Шире не сядешь, чем задница достает! Получается так, что Соллаф на стороне оракула, оракул на стороне фрау Шпанц, а фрау Шпанц под контролем у genius loci. Все вместе блюдут интересы остзейского рыцарства в Эстонии. Этой пестрой компашке противостоят таинственные халдеи, причём компашка изо всех сил противится вмешательству в дело пенсионера Николая Петровича. Почему? Разве правило «враг моего врага — мой друг» нынче вышло из употребления?
Кстати, а вот и ещё одна тема для размышления: астролог Мужов подозрительно быстро организовал встречу с Соллафом. Выходит, что он переметнулся от халдеев к рыцарям? Авессалом предал свой профессиональный эгрегор? Ради чего? Если там действительно заправляют могущественные халдейские маги, то они попросту сотрут его в порошок вместе со всем его астрологическим дерьмом.
От всей этой оккультной галиматьи голова у Петровича пошла кругом. Единственное, что он вынес из этого долгого дня, так это то, что он окончательно запутался. «Утро вечера мудренее, — решил для себя пенсионер, – но без наркомовских ста грамм мне не уснуть никак».
____________
<<< Начало ищите здесь
Последние новости
СМИ ФРГ: Трамп явно встал на сторону Путина
03.07.25 14
США прекратили поставки части вооружений Киеву
03.07.25 14
Президент Чехии один из самых преданных союзников Украины. «После выборов я не гарантирую военных поставок».
03.07.25 15
Фирма Metaprint, известная по скандалу с мужем Каи Каллас, заработала 10 млн чистой прибыли
03.07.25 15
