Русское Информационное Поле

Stonehenge.1
Источник: | Фото взято из оригинала статьи или из открытых источников
10.01.20 | 4299

---

---

     Все совпадения – персональные, фактические, поли­тические и географические являются случайными. Автор на всякий случай заранее приносит свои извинения всем, кому эти совпадения показались неуместными или обид­ными.  
Целую неделю Петрович замаливал грехи в монастыре, в женском монастыре. Что поделать, если в Эстонии нет других? На конец недели приш­лось окончание Успенского поста и в монастырь нахлынули паломники. Из гостевой комнаты приш­лось перекочевать на чердак, где не было кроватей, только раскладушки. Зато компания на монастырском чердаке подобралась весёлая. Петрович и сам не любил в храме мрачных лиц, усердно изобра­жающих мировую скорбь: «Эй, фарисей! В округе всё молоко скисло! Что ты припёрся в храм с такой постной мордой на лице, словно в одну неделю похоронил всю свою семью и ближайших родственников в придачу?»
Но теперь душа требовала не компании, а уединения. Поэтому Петрович дождался воскре­сенья и с радостью отстоял в храме праздничную службу, а потом прошёл Крестным ходом до Святого источника. Игуменью и митрополита торжествен­но вели под руки вслед за Чудотворной иконой Успения Пресвятой Богородицы. Начался молебен. Молодой священник рядом с митрополитом при­нялся кропить паломников святой водой, и когда несколько холодных капель упали на лицо и голову пенсионера, сладкая дрожь восторга прошла по всему телу.

Из Пюхтиц Петрович немедленно уехал в Усть-Нарву, лишив себя напоследок монастырской трапезы. В посёлке снял недорогую комнату в отеле на самом берегу моря. Пляжный сезон закончился. По берегу на закате бродили редкие семейные пары, и это было как раз то, что нужно. В восемь часов вечера солнце повалилось за горизонт, окрасив алым цветом подбрюшье облаков, дюну и сосновый лес на ней. Без четверти девять над морем блеснул его пос­ледний луч. Вместе с солнцем пропали чайки и парочки, потянуло холодом. Рано утром Петрович отправился вдоль пляжа к скалам Удрии. Конечно, это и не скалы вовсе, а просто окончание глинта, состоящее из осадочных пород, песчаное и глинистое. От отеля до скал набралось больше двух часов ходу. Если бы на пляже стояли указатели, то про­гулка в целом выглядела бы так: Гунгербург — Ауга — Шмецке — Мерикюла — Удрия и обратно. В районе Мерикюла пляж пошёл на убыль, а дюна стремительно начала расти. Где-то здесь в феврале 1944 года бездарно погиб советский десант, брошенный штурмовать высокий берег с единственной целью: отвлечь на себя внимание противника. Петрович живо представил себе мокрые ледяные торосы и насквозь простреливающийся голый зимний подлесок, немецкого пулемётчика на гребне дюны, который методично ловит в прицел десантников. Тут одного приказа мало, чтобы вот так, запросто идти умирать на льду, тут высокая идея нужна. Можно, конечно, в исступлении боя орать «За родину! За Сталина!», но это только орать.

Почти сразу за Мерикюла полоса прибрежного песка сузилась до нескольких метров. Слева вплотную подступил высокий глинистый берег, справа — море, сначала с редкими гранитными валунами, потом с завалами. После истории на хуторе Петрович стал относиться к валунам с большей осторожностью. Никогда не знаешь, где настоящий камень, а где провинившийся ангел, лишенный жизни. Может и не завалы это вовсе, а самая совершенная в мире тюрьма на свежем воздухе. Тем не менее, не оценить красоту камней, не удивиться их индивидуальности просто невозможно. Нет здесь ни одного камня, похожего на другие по форме или по цвету.

На берегу Удрии в прибрежной полосе еще можно видеть гнилые зубья деревянных свай. Когда-то здесь была роскошная терраса, а над обрывом вы­сился знаменитый генеральский санаторий. Напро­тив террасы колдовской камень. В полнолуние генеральские жёны бегали просить у камня молодых любовников. В советское время к нему прикрепили бронзовую табличку в память мерикюльского десанта, но с приходом второй независимости кто-то безжалостно выломал её, расколов даже верхушку камня. Чуть дальше за устьем ручья Петрович разглядел в обрыве на высоте десяти-двенадцати метров заброшенный погра­ничный секрет — дыру в песчанике, укреплённую выгнутыми в форме параболы металлическими листами. Впрочем, пора было возвращаться обратно.

Вдоль ручья Петрович поднялся наверх. От санатория не осталось и следа. Парк зарос деревьями и кустарником, а заброшенный дренаж подтопил почву. В лесу пенсионер набрел на разрушенный фонтан, от которого сохранилась часть округлой кладки из окультуренного гранита. Изредка попадались квадратные ямы, выкопанные кладоискателями. На краю некоторых были аккуратно выложены ржавые гвозди, дверные петли или оконные запоры. Так работают только с металлоискателями. Копают не где попало, а только там, где позовёт чёрный или цветной металл. На краю старого парка, кто-то выложил аккуратной горкой проржавевшие гильзы от 150-миллиметровых артиллерийских снарядов. Ими побрезговали даже вездесущие «металлисты».

Узкая тропинка по самому краю обрыва вывела на территорию старинной мызы. От самой мызы остались лишь развалины хозяйственных построек, старый яблоневый сад, часть дубовой аллеи. В советское время здесь стояла какая-то секретная воинская часть, понастроившая бетонных укреплений, похожих на гаражи для больших грузовиков. Петрович постоял на краю обрыва, любуясь видом на устьнарвский пляж справа и видом на Силламяэ слева. В чудом сохранившемся уголке старого парка он наткнулся на нечто необычное. Это была ворон­ка, в глубине которой валялись осколки камня и гранитная крошка. Рядом с первой воронкой обнаружилась еще одна, потом еще несколько. Всего пенсионер насчитал двадцать один взорванный камень. Кто-то основательно поработал, чтобы ли­шить падших ангелов всякой надежды на освобож­дение из тюрьмы. Разрушенные валуны живо напом­нили о кошмаре, пережитом на лесном хуторе.

— Вот гадость-то какая, прости Господи! — В сердцах воскликнул Петрович. — Как же это меня угораздило подать пример истребления валунов и спасения мира от халдеев? За что мне такое наказание? Чем провинился?

Внезапно вспомнился старый музыкаль­ный фильм с Людмилой Гурченко и Михаилом Боярским. «Почему я не слушал маму?» — жалуется козлёночек. «Потому что козёл!» — грубо отвечает волк. В этом глупом «потому что», оказывается, заключён глубокий смысл — сочленение детерминизма с бихевиоризмом. Почему? Потому что козел! Потому, что козел не может вести себя иначе. Потому, что козлу на роду написано не слушать маму. Потому, что козёл для того и существует, чтобы его съел волк. Почему? Потому, что козёл важная часть пищевой цепочки...

Прогулка явно затянулась, но Петрович ни о чём не жалел, кроме того, что встретил вчерашний закат не здесь, а на пляже. По старой дороге он вы­шел на шоссе и километра через три с левой стороны шоссе обнаружил три круглых бетонных основания под орудия береговой обороны. Из бетона торчали тронутые ржавчиной, но всё ещё крепкие болты — крепёж для орудийных лафетов, что ли? Бетон был не просто старый, а очень старый. Похоже, что это наследство оставлено тут еще с Первой мировой войны.

Сразу за памятником десанту шоссе нырнуло вниз и вывело к «шишкинской» сосне — месту паломничества новобрачных. Древнее дерево до самой макушки увешано цветными ленточками на языческий манер. Петрович не мог понять и принять этих отголосков старинных суеверий — рудиментов древнего магического сознания, как сказал бы мудрец Соллаф. Он вспомнил, как был поражен, обнаружив в Таллинне на цепях, украшающих памятник морякам с броненосца «Русалка», висячие замочки с именами ново­брачных. Ему объяснили, что замочки — это символ нерушимых брачных уз, а ключи жених и невеста выбрасывают в море. Для Петровича памятник по­гибшим морякам, чьей могилой навсегда стало море, был символическим надгробием – по-гречески кенотафом. В голове не укладывалось, как это новобрач­ные обручаются с надгробным памятником, пусть даже и символическим. Теперь уже невозможно доподлинно установить, кто завёл этот языческий обычай: «Как это там у Пушкина? Обычай – деспот меж людей, так что ли?»
Миновав сосну, Петрович углубился в лес в надежде отыскать заветное местечко. Тропа вывела его к излучине ручья, месту примечательному, запечатлённому на картине Шишкина. Удивительно, но спустя столетие оно осталось узнаваемым: та же излучина, те же стройные сосны, нет только сарайчика, который уже при Шишкине был древней развалиной.

Усталый, довольный и собой, и прогулкой Петрович после обеда завалился в койку с твёрдым намерением полистать китайскую книжку о старинном искусстве ведения войны, но на десятой странице, споткнувшись об имена Чжугэ Лян и Мын Гунвей, уснул.
   
Петровичу приснилось, что он — император, и не просто император, а китайский. Причём не просто какой-то рядовой император, а сам Цин Ши-Хуанди, и будто бы пришёл он поглядеть на собственную гробницу.
Приподняв края роскошного шёлкового халата, Петрович медленно спустился по деревянным мосткам в огромную яму полюбоваться на армию из нескольких тысяч солдат, вылепленных из глины. Шесть тысяч истуканов в рост человека, и ни одного повторяющегося лица. Пенсионер придирчиво осмотрел детали одежды и вооружение ближайших воинов. Кажется, что остался доволен.
— Солнцеликий повелитель! Наверху ожидает аудиенции начальник академии мудрец Сунь Соллаф. Соблаговолите дать указания.
— Приведите мудреца ко мне.
Недавно назначенный на должность начальника академии мудрец Сунь Соллаф приблизился к императору на коленях и замер, уперев лоб в земляной пол.
— С чем пожаловал, начальник?
— Не извольте гневаться, солнцеликий.
— Пока не изволю.
Петрович кивнул девушке с опахалом, и та проворно заработала огромным веером.
— Учёные бунтуют, — выдавил из себя Сунь Соллаф, не поднимая головы.
— Чем недовольны? Жалованьем? Разве я мало им плачу?
— Нет, солнцеликий, они упрекают тебя в низкой морали.
Петрович сделал неуловимое движение рукой и рядом со служанкой возник императорский писец.
— Продолжай, начальник.
— Солнцеликий! Тебя обвиняют в том, что ты применил достижения шести поколений во вред, погубил шесть царей и как шелко-вичный червь пожрал их царства, овладев всей Поднебесной.
Писец без устали работал кистью, служанка — веером, Сунь Соллаф — языком.
— Чем они недовольны? Может быть, тем, что я не дал шести царям пожрать меня и моё царство?
— Нет, солнцеликий! Учёные недовольны тем, что для достижения своих целей ты использовал коварные планы и низкие, недостойные великого правителя средства.
— Они не признают единого царства в Поднебесной?
— Они признают великую цель объединения, но отрицают твои средства для её достижения.
— Почему, начальник?
— Они говорят, что ты уничтожил в Поднебесной искренность и доверие.
— В чём конкретно они обвиняют меня?
— Прости, солнцеликий, они обвиняют тебя во лжи и коварстве.
— Что им от моего коварства? Разве я им мало плачу?
— Ещё раз прости, солнцеликий! Они обвиняют тебя в том, что ты отменил в Поднебесной справедливость. Учёные не могут жить без справедливости и свободы. Ты уничтожил свободу, и они не могут так жить.
Петрович задумался, потом подозвал начальника стражи Цзу Хуая.
— Пусть приготовят двести комплектов для игры в вей-цзы, и позови ко мне начальника строительства Хань Синя.
— Слушаюсь, солнцеподобный!
Хань Синь приблизился к Петровичу на коленях.
— Приготовь яму ещё на четыреста воинов.
— Будет исполнено, солнцеподобный!
Начальник строительства быстро отполз в сторону.
— Скажи мне, Сунь Соллаф, чем ещё недовольны твои учёные? Отвечай без страха.
— Тебя обвиняют в безумии, солнцеподобный.
Петрович в задумчивости перебирал складки халата
— В чём же они находят мое безумие?
— Прости, солнцеподобный, но ты утратил логику: ищешь личного бессмертия, но всё же строишь для себя могилу. Ты тратишь слишком много денег на эти забавы.
— Забавы?
— Прости, солнцеликий, так считают учёные.
— Так в чём же безумие?
—  Они говорят, что это пустые забавы.
— Ты тоже так считаешь?
— Прости, солнцеликий, если человек умер, то надо устраивать праздник, бить в бубны.
— Так, понятно, значит живые не достойны почестей. Я собрал множество трактатов по медицине. Разве это дурное поведение? Да, я не нашёл пока того единственного, в котором спрятан рецепт вечной молодости, но я обязательно его найду. Цзу Хуай умеет развязывать языки, особенно мудрецам.
— Прости, солнцеликий, но ты издал глупый указ.
— Глупый указ? Я издал глупый указ?
Петрович искренне удивился. Он никак не мог припомнить ни одного своего глупого указа.
— Так говорят они. Если ты не найдешь рецепт вечной молодости, то и после смерти ты желаешь оставаться на троне и править страной. Никто не станет бить в бубны и устраивать праздник живому мертвецу.
— Скажи мне, Сунь Соллаф, разве желание власти — это признак безумия?
— Нет, солнцеликий, но они не хотят видеть, как Поднебесной правит мертвец.
— Что ж, они этого не увидят.
— Прости, солнцеликий?
— Вей-цзы. Они будут играть в вей-цзы. Хотят справедливости, и получат её. В живых останется только самый хитрый и коварный игрок. Остальных похоронят заживо. Пусть познают, что хитрость и коварство — это очень полезные для учёного качества.
— Осмелюсь спросить, солнцеподобный, что будет со мной?
Петрович сделал несколько шагов, углубляясь в шеренгу глиняных воинов. Ему не хотелось разочаровывать Сунь Соллафа милосердием.
— Зачем тебе это знать?
— Если ты убьёшь всех учеников Конфуция, то должность начальника над учёными при отсутствии учёных становится вредной.
— Ты так думаешь? Тогда тебя тоже закопают. Ты доволен?
— Благодарю тебя, луноликий!
— За что?
— За твою доброту и мудрость, которая будет прославлена в веках.
Петрович выглянул из-за плеча глиняного воина.
— Ты действительно так думаешь, Сунь Соллаф?
— Да, солнцеподобный. Ты ввёл в Поднебесной единую систему мер и весов, единую монету и единую письменность. Ты охотно пользуешься знаниями, но не любишь учёных, хотя и собрал научную библиотеку, достойную Поднебесной.
— Так чем же ты недоволен?
— Ты жесток, луноликий. Если человек нарушил закон, ты наказываешь всю его семью.
— Скажи мне, Сунь Соллаф, стена, которую я построил для защиты от хунну, это ли не общественное благо?
— Благо, луноликий, но ради этого блага ты половину Поднебесной превратил в рабов. Рабам не нужна защита от хунну.
— Я позволил тебе умереть вместе с твоими подчиненными. Скажи, начальник, разве это жестокость?
— Прости, луноликий, ты осудил на смерть учёных, но скоро тебя осудит парламент Ай-Шания.
Петрович вновь спрятался среди глиняных воинов. Он боялся незнакомых ему слов.
— Начальник Сунь Соллаф, хочешь, я избавлю тебя от смерти?
— Прости, солнцеподобный. Мудрец Конфуций учил, что всякий, кому предложат неожиданную помощь, прежде всего, спросит: почему?
— Я не люблю, когда мне отвечают вопросом на вопрос. Начальник, где находится эта твоя Ай-Шания и её парламент?
— Прости, солнцеподобный, тебя к телефону...
   
Хотя это был и не самый кошмарный из его снов, но крайне неприятный, поэтому Петрович счёл себя обязанным тому, кто прервал его мучения.
— Николай Петрович?
Голос в трубке подозрительно напоминал голос Константина Фельдмана — известного как шланг в квадрате.
— М-м-м...
— Мы незнакомы лично, но я много о вас наслышан. Позвольте представиться: Аксель Бломберг, председатель Народной партии.
— Чем могу, господин Бломберг?
— Вероятно, вы в курсе, что осенью состоятся муниципальные выборы? Мы ищем консультанта.
— Так, понятно. Я не занимаюсь пиаром.
— А нам и не нужен пиарщик, нам нужен консультант по чёрной магии.
— Я не практикую магию, — сухо ответил Петрович, давая понять, что разговор исчерпан.
— Постойте, Николай Петрович! Я неправильно выразился. Нам нужен эксперт со знанием местных особенностей.
— С чего бы это Народная партия стала интересоваться магией?
— Долго объяснять. Скажу только, что вчера у нас было Собрание уполномоченных, потом правление партии. Принято решение оплатить услуги консультанта.
— У вас там никто не сбрендил? — Петрович едва удержался от того, чтобы не расхохотаться.
— Зря смеётесь, — Бломберг похоже уловил реакцию собеседника. — Мы приняли серьёзное решение. Конечно, партия русская, и у нас нет столько денег, чтобы нанять настоящего астролога, но мы тоже хотели бы немного подстраховаться.
— Кто подал вам такую идею?
— Начальник центрального избирательного штаба Шустров. Он в курсе истории со списком судьбы. Николай Петрович, вы обдумайте наше предложение, а через несколько дней встретимся, переговорим, утрясём финансовые проблемы.
— Ну-у, — Петрович не знал, что и ответить, всё же, принимая звонок, он заранее признал себя обязанным. — Позвоните мне через неделю, что ли. Я обдумаю ваше предложение.
— Спасибо, Николай Петрович! Я обязательно вам позвоню!
Только теперь Петрович понял, что звонок политика избавил его ещё и от бессонной ночи. Солнце уже клонилось к закату. Пора на прогулку по пляжу, пора нагуливать аппетит и ночной сон. С последними лучами солнца пляж стремительно опустел, прибой затих.

Прогулка вышла какая-то бестолковая. И не то, чтобы закат был плох или море было какое-то не такое, как обычно. Просто не покидало Петровича чувство тревоги, осадок какой-то непонятный и неприятный, оставшийся после звонка Бломберга. За Бломбергом, как хвост за кошкой, тащилась дурная репутация — репутация политического двурушника. Конечно, за предложением Бломберга как будто стоит решение Собрания уполномоченных и правления партии, но с другой стороны Бломберг, как это модно теперь называть, позиционировал себя в качестве православного христианина и даже получил церковный орден за неведомые обществу заслуги. Тревожила и ссылка на рекомендацию партийного функционера Шустрова. В активе партии Шустров числился как крепкий — себе на уме — хозяйственник и успешный муниципальный администратор. Кстати, единственный. Юрий Шустров пытался играть роль публичного политика и даже выставлял свою кандидатуру на выборах в Европейский парламент. Ходили слухи, что Шустров составляет серьёзную конкуренцию Бломбергу в борьбе за лидерство в партии. Председатель партии и христианин, хозяйственник и администратор — сошлись на астрологии и чёрной магии? Им не от магии надо страховаться, а от вездесущей лавочки. Оба знают, что лавочка имеет над ними много больше власти, чем астрология. Тогда от чего они страхуются? Или от кого? Чего они хотят от меня?

В безлюдном баре Петрович съел порцию блинов, запил её стаканом скверного чая. Пустой бумажный пакетик брезгливо приткнул в пепельницу. За столько лет приобщения к цивилизации он так и не научился заваривать бумагу. Барменша скучала. На скамье Петрович заметил забытый кем-то журнальчик, что-то вроде дайджеста. Раскрыл наугад:
«Страшно себе представить, что средняя скорость вращения Земли вокруг Солнца составляет 29,78 километра в секунду, или 107208 километров в час. Меняются времена, эпохи и государства, проходит осень, отказывают простата и классовое чутье, а планета продолжает с невообразимым упрямством нестись черт знает куда и зачем. И вместе с нею по гигантской плоской орбите, называемой эклиптикой, под туманностью Ориона, под звездами Тубан и Кохаб со скоростью, в 500 раз превышающей скорость самой смертоносной пули, летит по мрачной Вселенной простая, веселая, задорная человеческая жопа. Ваша. И, конечно же, моя».
Заинтригованный Петрович вернулся к фамилии автора — некто Сергей Мостовщиков из какой-то российской газеты. С фотографии на читателей глядел вахлак: встрёпанная шевелюра, очки в тяжёлой оправе, сигарета, прилипшая к нижней губе, прищур от дыма. Интересно, интересно:

«Само существование цивилизации решительно невозможно без участия жопы. Все в мире, как известно, делается через нее, ради нее, в нее и из нее. Но что бы ни было сделано, в конечном итоге превращается в жопу. При этом сама она ничего не умеет сделать. Только лишь оставаться самою собой. То есть обычною жопой, делающей полный оборот вокруг Солнца за 365 календарных дней».

Выкладки автора напомнили Петровичу об академике Зубове и о его теории, согласно которой энергия распространяется потоком времени. Однако российский автор развёл такую философию на мягком месте, что даже теория Зубова слегка поблёкла:
«Философская двойственность жопы всегда играла злые шутки с людьми и даже c историей многих государств, в особенности России. Ведь если задуматься, прошлое России — всегда немыслимая жопа. Будущее — жопа, неподвластная уму. Настоящее — жопа, причем самая настоящая. Президент — жопа. Его окружение — не окружение, а жопа. Народ — жопа. Думает жопой, живёт в жопе и боится не Бога, а жопы».
Дальше Петрович читать не стал. Дома тоже президент — жопа, парламент — жопа, народ — жопа, Евросоюз — жопа, политика — жопа и будущее тоже, прости Господи, неподвластная уму жопа.
   
Юрий Шустров пришёл в офис партии на встречу с председателем без всякого энтузиазма. Он чувствовал себя ответственным за одно из последних решений правления. Вероятно, как члену правления ему бы следовало чувствовать личную ответственность за все партийные решения, но Шустров давно уже был сам по себе. И не то, чтобы партия тяготила его — жилы бы каждый день вытягивала, если бы он дал ей власть над собой. Поэтому он сам по себе и партия сама по себе. Удобно и с точки зрения имиджа, и с точки зрения практичности. С одной стороны, близнецы-братья, но с другой стороны –сын за отца не ответчик. Угораздило же теперь так глупо вляпаться. «Подлюка референт в уши надул, — думал Шустров, — националисты, халдеи, астрологи, чёрный список, судьба!» Что, правда, то, правда, вынести на правление партии вопрос о найме астролога подначил референт Андрей Рентик. Хорошо еще, что ума хватило ограничиться наймом консультанта по оккультным проблемам. Резонно полагая, что языки за зубами у членов правления не держатся, Шустров с ужасом думал, что могло бы случиться, найми они чёрного мага: «Да нас бы по асфальту размазали эстонские газеты! Русские политики при помощи колдовства надеются пролезть в горсобрание!» Заработать на старости лет репутацию мракобеса, врага науки и эстонской культуры уж очень не хотелось. Шустров считал себя человеком осторожным: на рожон в политике не лез, умел подставить вместо себя холуя-референта, где надо мог сказать твёрдое «Нет!» или «Я это произносить не буду!». Поэтому, несмотря на всё его влияние в партии и дарёную московским мэром кожаную кепку, контактным лицом российского посольства лавочка назвала одного только Бломберга. По совести сказать, Бломберга следовало бы назвать не контактным лицом, но агентом влияния. Правда, всего через полгода, когда партия пролетела на парламентских выборах, как фанера над Парижем, вибрируя и распадаясь на лету, всё своё влияние на эстонскую политику он утратил. Выходит, что лавочка обладает даром предвидения: деликатно назвала «лицом», а не «агентом». Что уж тут теперь упрекать кураторов в отсутствии политкорректности.

— Где Бломберг?
— В комнате!
Секретарь кивнула головой за свое плечо. «Комнатой» называли глухое, без окон и вентиляции подсобное помещение. В помещении сделали небольшой косметический ремонт. Стены и потолок обшили гипроком, под который спрятали алюминиевую фольгу. На пол постелили два слоя тонкой металлической сетки и залили цементом. С дверями и освещением пришлось повозиться. В конце концов, сделали простую наружную проводку и повесили лампу без абажура. Дверь изнутри обшили жестью. Вроде бы и жучка приткнуть негде, и нет поля для мобильных телефонов. Одна проблема — длинные языки членов правления. От них защиты ещё не придумали.
Шустров распахнул дверь. Бломберг сидел за столом и курил, откинувшись на спинку стула. Похоже, что это была уже не первая сигарета.
— Фу-у, — поморщился Шустров, — скажи, куда топор повесить?
— Садись, Юра, — Бломберг тоже не снизошёл до приветствия, — есть разговор.
— Здесь говорить будем?
— А что?
— Здесь же дышать нечем
— Привыкай, Юра, копчёное мясо дольше сохраняется.
— Да, пошёл ты!
Шустров присел на стул поближе к двери и привычным движением демонстративно выщелкнул из телефонной трубки аккумулятор.
— Слушаю тебя.
— Юра, дверь прикрой
— Ты меня за этим звал?
Наконец, до Бломберга дошло, что собеседник не желает сидеть в прокуренном помещении. В раздражении загасил едва прикуренную сигарету, плюнув для надёжности в прозрачную целлофановую упаковку от пачки.
— Прости, Юра, — примирительно произнес председатель Народной партии, — голова совершенно не работает.
— Если у тебя кость болит, то я не доктор, лечить не буду. Не умеешь пить, не пей.
— Оставь этот тон, Юра. Твой казарменный юмор не к месту, потому что дела наши совсем хреновые.
— Они у нас всегда хреновые, пора привыкнуть. Ты же председатель, а не баба какая-то. Это политика, а не пьянка.
— В том-то всё и дело, что политика.
Бломберг встал и сам прикрыл дверь в комнату. Присел рядом, побарабанил пальцами по столу. Потянулся за новой сигаретой, но вовремя остановился.
— Тут такое дело, Юра, помнишь, мы решение приняли с твоей подачи?
— О спонсорской помощи что ли? — Попробовал было схитрить Шустров.
— Нет, Юра, о найме консультанта по оккультизму.
— Это колдуна что ли?
— Опять придуриваешься? Где я тебе колдуна найду?
— Ты, Аксель, председатель, вот ты и ищи.
— А я, представь себе, нашёл!
Бломберг, кажется, запамятовал, что кандидатуру консультанта присоветовал именно Шустров.
— Но я сейчас не об этом. Ты ведь знаешь, что против нас работают?
— Ты про лавочку?
— Может, и про лавочку, а, может, и нет. У меня плохое предчувствие.
— У моей бабки такое было перед смертью.
Неожиданно Шустрову стало интересно. Только теперь он разглядел, что председатель не столько озабочен, сколько напуган.
— Забудь про бабку, Юра. Я приглашал священника квартиру освятить.
— Зачем, Аксель? Ты что в религию ударился, орденоносец хренов?
Бломберг не обиделся, но скорчил такую кислую физиономию, словно получил удар коленом в промежность. С недавних пор шуток про свои отношения с церковью председатель на дух не выносил. Особенно его раздражали напоминания об ордене, полученном из рук православного иерарха. Мог бы председатель обидеться, но сдержался.
— Никуда я не ударился!
Бломберг вскочил со стула и сжал кулаки, чем немало удивил Шустрова. Таким агрессивным он видел председателя пару лет назад, когда на День победы 9 мая тот едва не подрался из-за какого-то пустячка с журналистом Сидоровым, кстати, уже покойным. Бломберг в тот день был изрядно пьян, сегодня как будто ещё трезв. Тем более удивительно.
— Что случилось, Аксель?
— Похоже, что нас всех заказали. Всё правление и тебя в том числе.
— Аксель, а ты не дуркуешь часом? Кто нас мог заказать? Да, кому мы на хрен вообще нужны?!
— Кому?! Да, если бы я знал, кому!
Голос Бломберга сорвался на хрип. Он упёр костяшки пальцев в столешницу так, что кулаки побелели.
— Ты меня спрашиваешь, кто? Откуда я знаю, кто! Кто угодно! Я знаю другое, я знаю, кому нас заказали!
— Кому, Аксель? Лавочке?
— Нас заказали чёрному магу!
— Сука рваная! — Рявкнул Шустров, не сдерживая в себе администратора. — Дома дуркуй с женой под одеялом! Хочешь говорить серьёзно, говори или я ухожу!
Странно, но Бломберг снова не обиделся, хотя обычно терпеть не мог намёков на свои отношения с женой, от которой ему часто доставалось.
— Не кипятись, Юра. Ты прав насчет жены. Всё началось именно с неё. Бесконечные домашние скандалы, вечно всем недовольна. Что не попрошу сделать, всё с такими обидными комментариями...
Бломберг тяжело вздохнул.
— Юра, можно я закурю? Тошно мне.
— Выпил вчера больше, чем мог, но меньше чем хотел? — Вспомнил Шустров присказку народного академика Зубова. — Колись падла!
— Послушай, наконец! Я две недели не пью. С тех пор, как нашел на окне первую иголку. Да, да! Иголку! Я позвал знакомую ведьму, то есть экстрасенса...
— Так экстрасеншу или ведьмочку?
— Да, какая разница! У меня вся квартира нашпигована магическими штучками. По игле на каждое окно и на дверь. Под матрасом бритва, под кроватью узелок с шерстью, под ванной весь пол заляпан воском. Как он туда попал? Бритвенное лезвие! Я двадцать лет бреюсь электробритвой! А надписи на стене в столовой? Священник в ужас пришёл!
— Ты же верующий человек, Аксель! Орден церковный имеешь, а такие глупости городишь. Возьми себя в руки!
Бломберг тяжело опустился на стул.
— Уже взялся.
— Вижу, что взялся, да не за то взялся, за что нужно было взяться. Что ты от меня хочешь?
— Твое имя было в списке, ну в том, где были Моисей Маркин и Бальтазар Русов.
— Ты-то откуда об этом знаешь?
— Сорока на хвосте принесла.
— Сука ты мрачная, Аксель, — Шустрова передернуло. — Знаю я твою сороку. Будет случай, пёрья-то из хвоста повыдергаю.
Бломберг попытался отмахнуться, но жест вышел какой-то неуклюжий.
— Неудобно, Юра!
— Неудобно двум девкам ссать в одно ведро. Это понятно? От меня-то ты чего хочешь?
— Помощи, Юра. Мне твоя помощь нужна. Ну, в самом деле, не напрягать же партию! Если что, нас обоих вышибут, и про заслуги не вспомнят. Ты согласен помочь?
Шустрову не понадобилось ни единой секунды для того, чтобы принять решение.
— Знаешь, Аксель, по мне так лучше перебздеть, чем обосраться!
   
В утренней газете Петрович с интересом прочёл статью о своих новых клиентах. Ничего особенно нового, но в свете договора об оказании консультативной помощи статейка оказалась познавательной:

«Русские политики заключили конфиденциальный документ под названием "Меморандум" — о том, кто и как станет управлять изнутри объединенным избирательным союзом "Эстония — наш общий дом". Секретный "Меморандум" значительно сужает круг тех, кто на самом деле хочет управлять процессом избрания депутатов».
Как будто следы ложной памяти? Три года назад партия решила пойти на сговор с национал-радикалами. Составили тайный меморандум, который спрятали в сейф члена правления Белобородова. Договорились под страхом сложения депутатских полномочий не оглашать содержание меморандума в прессе. В день голосования вотума недоверия мэру города Белобородов вывез всю русскую фракцию за город, где основательно накачал водкой. Заговорщики ещё не успели налить по второй, когда советник фракции Лев Шаров уже бодро сдавал прессе основные пункты секретного меморандума. Вотум провалился, а русская фракция покрыла себя неувядаемым позором. Впрочем, Шаров был всего лишь советником, собственного мандата не имел и, следовательно, словом связан не был.

Если верить газете, то теперь партия поставила своей целью ограничить доминирование партийно-политических амбиций ведущих эстонских партий на очередных муниципальных выборах. Похвально, конечно, но где эта нищая русская партия возьмёт столько денег, чтобы «ограничить доминирование»? Особенно Петровича заинтересовала сюжетная линия Вовика Гусинского. Если верить газете, то участие в местных выборах и деньги нужны Гусинскому для оправдания своей деятельности и «мнимого лидерства среди русскоязычных перед российскими покровителями». Газета напомнила, что закон Эстонской Республики напрямую запрещает зарубежное финанси-рование местных политических партий, не говоря уже о финансировании выборов. Дальше Петрович прочёл вещь удивительную, невиданную со времен культа личности:

«Слухи о том, что недоходное объединение В.Гусинского, якобы, получает крупные суммы в долларах чуть ли не по дипломатическим каналам, будто бы нарушая закон, заставили газету обратиться с вопросом в компетентные органы:
— Правда ли, что организация российских граждан Гусинского получила деньги из России на проведение предвыборной кампании?
Комиссар Роосимяги ответил кратко:
— Не комментируется!»

После грозного комиссарского «Не комментируется!», — кто «не комментируется»? — по спине бежит холодок и тревожно сосёт под лопаткой. Петрович давно подозревал, что русскоязычная пресса выродилась в последнюю, четвёртую власть, исправно обслуживающую интересы первых трёх. Вот и чистосердечное признание — слухи заставили газету обратиться в компетентные органы. Петрович поискал импрессум, любопытствуя, кто там теперь редакторствует. Оказалось Иван Пашутинский. «
«Так-так, Ваня! — подумал пенсионер, — Салтыкова-Щедрина на тебя не хватает. Эх, сколько бы ты чужого дерьма наелся ещё до обеда. Впрочем, Ваня, у тебя всё еще впереди, успеешь — персональная порция ждёт тебя».

Петрович отложил газету и отправился на кухню заваривать чай. На кухне рука почему-то взяла с полки не чай, а пакет с настоящим асуанским каркаде. Пока заварка в термосе доходила до кондиции, он засмотрелся в окно на лунный ласнамяэский пейзаж. В доме напротив вспыхнули оконные стёкла, отражая лучи заходящего солнца. На балконе седьмого этажа дурачились дети, соревнуясь, чей бумажный самолётик лучше спланирует во двор. Выше этажом и левее в окне кухни торчала толстая тётка. Тётка курила и сплёвывала прямо на улицу. Сделав последнюю затяжку, не глядя, швырнула окурок вниз. Петрович машинально проследил траекторию, и взгляд его задержался на молодой даме, нежившейся в последних солнечных лучах на балконе третьего этажа. Полы распахнутого халатика шевелил легкий ветерок. Внизу маленькие девочки играли в классики, расчертив тротуар мелом. Спрятавшись у задней стены мини-маркета на автобусной остановке, пожилой мужик с палкой давился тройным одеколоном. На детской площадке группа подростков оседлала раздолбанную скамейку, лузгая семечки и запивая их пивом. У каждого своя роль, которую он никогда не заучивал наизусть, но знает от «а» до «я». Каждый для чего-то да нужен. Вот, например, несчастный старик, живущий на скудную пенсию, нужен для того, чтобы потреблять тройной одеколон, принося прибыль хозяину ларька и производителю. Он пьёт одеколон и дает работу множеству людей, оправдывая их существование. Секретные меморандумы, политика, колдовство, как они далеки от этого мироустройства.

— Гетто, настоящее гетто, — скорбно прошептал Петрович. — Что им секретные меморандумы какой-то там г’усской наг’одной паг’тии? Может плюнуть на всё, как эта тётка? Плюнуть...
   
Из той истории с оживлением хуторских валунов Петрович запомнил поучение биоэнерготерапевта Нины о важности ритуала, существующего для непосвящённых. Вся эта чернокнижная ерунда отлично срабатывает, когда выполняется определённая последовательность действий. Ритуал может быть длинным и сложным, но в нем всегда скрыт набор простых действий, последовательное выполнение которых приводит к определенному результату. Можно верить в магию, можно не верить, но точно выполнив набор определенных действий в определенной последовательности, вы получите определенный результат. Где-то он уже читал похожее рассуждение.
На книжной полке пенсионер разыскал «Московский сборник» издания 1897 года под редакцией Константина Петровича Победоносцева и раскрыл на закладке главу «Болезни нашего времени»:

«Все недовольны в наше время и от постояннаго, хронического недовольства многие переходят в состояние хроническаго раздражения. Против чего они раздражены? — против судьбы своей, против правительства, против общественных порядков, противу других людей, противу всех и всего, кроме себя самих. Люди выростают в чрезмерных ожиданиях, происходящих от чрезмерного самолюбия и чрезмерных, искусственно образовавшихся потребностей».

Петровичу было совершенно ясно, что иголки в квартире Бломберга — это тоже болезнь, проистекающая из чрезмерных потребностей и чрезмерного самолюбия. Хоть и заслужил председатель церковный орден, но не хранит награда его. Партийность и политика не вписываются в учение Христа. Всяк сучок, знай свой вершок. Кстати, мысль эта у Победоносцева сформулирована еще точнее:

«Прежде было больше довольных и спокойных людей, потому что люди не столько ожидали от жизни, довольствовались малою, средней мерой, не спешили расширять судьбу свою и ея горизонты. Их сдерживало свое место, свое дело и сознание долга, соединённаго с местом и делом».

Соединение долга с местом и делом — это как раз то, чего так не хватает русской общине в Эстонии. Община образовалась внезапно, без мотивации к объединению, без осознанных общих целей, без материальной базы. Все, кто за это время претендовал на лидерство в общине, оказались либо обманщиками, либо откровенными предателями интересов общины. Всего за полтора десятилетия эстонской независимости община начала превращаться в управляемую биомассу. Она почти без­ропотно сдала всё — семью, церковь, язык, культуру, трудовую занятость, согласилась на все государственные ограничения этнического воспроизводства, включая денационализацию молодёжи. Год за годом наблюдать всё это безобразие Петровичу было обидно, очень обидно. Он пролистнул еще несколько страниц и, наконец, нашёл то, что искал — цитату из сэра Филиппа Дормера Стенхопа Честерфилда, английского графа и писателя:

«Все церемонии, как таковые, крайне глупы; и все же светский человек должен знать их. Они срабатывают лучше, чем манеры и приличия, ибо создают защиту, которая держит врага на надлежащем расстоянии. По этой причине я всегда обращаюсь с дураками и фатами очень церемонно: обычная воспитанность их не останавливает».
— Именно так! — Почему-то вслух обрадовался рассуждению графа Петрович. — Церемония нужна в качестве защиты от дурака, она завораживает каждого в отдельности и помогает держать в узде всё стадо. Вот почему государство обращается с нами столь церемонно, что не гнушается издавать для нас специальные законы и устанавливать сложнейшие церемонии. Огромное вам человеческое спасибо, сэр Честерфилд, что просветили дурака на старости лет!

Петрович вспомнил, как советские загранпаспорта меняли на рейсовые документы. Потом общегражданские паспорта меняли на паспорта лиц без гражданства. Временный вид на жительство и разрешение на работу сначала нужно было получать раздельно, потом объединили в одной наклейке постоянный вид на жительство с разрешением на работу. Началась массовая замена «серых паспортов». Только заменили паспорта, как выяснилось, что электронная идентификационная карта с успехом заменяет паспорт, и вновь потянулись очереди, вновь начался отъем денег у неграждан.

— Вот оно настоящее колдовство! — Петрович с восторгом захлопнул книгу. — Сами всё отдаём и еще благодарим за то, что нас грабят! А вы иголки нам тычете, гражданин Бломберг!
Восторг прошёл, пора было отправляться в библиотеку, чтобы там, за компьютером освежить общее представление о церемониальной магии. Пенсионер, недавно приобщившийся к интернету, не упускал случая подтвердить полезность приобретенного навыка общения с мировой паутиной.
— Тоже, конечно, колдовство, да уж семь бед, один ответ.
То, что за всё придётся ответить, Петрович знал точно: «Он бачь, яка кака намалёвана».
   
Шустров устроил разнос референту. После идиотского разговора с Бломбергом настроение было весьма подходящее для скандала. Из офиса партии он первым делом заехал домой. Отдёрнув занавески в спальне, провел рукой по оконному косяку и... укололся. Из обоев торчала маленькая игла. Еще одну иглу он обнаружил в гостиной. В дальнем углу под кроватью нашёлся клок рыжей шерсти, а снизу в матрас было воткнуто ржавое бритвенное лезвие «Спутник». И где только такую древность откопали?
Секретарша рванулась с места, но повинуясь властному жесту начальника, едва привстав, плюхнулась обратно на стул.

— Рентика ко мне! — Рявкнул Шустров и хлопнул дверью кабинета так, что в шкафу жалобно зазвенели бокалы и чайная посуда.
Референт явился так быстро, словно ожидал приглашения за дверью. Если бы у Шустрова на затылке были глаза, то по дороге в кабинет он наверняка заметил бы, что Рентик как тень крадётся за ним по коридору.
— Ну, козлина рогатая, — с места в карьер рванул Шустров, — волчина позорная, гнида конская! Дар-рр-моед хренов!
Начальник перевёл дух и выдал вторую порцию.
— Ты, комсомолец сраный, шоумен мать твою девять на двенадцать! Ты на что меня подбил, а? Нужно было перебздеть, а мы обосрались! Петух страсбургский! Нам теперь яйца будут рвать из того места, где ноги растут! Я за что тебе деньги плачу, а? Чтобы ты меня подставлял по-чёрному? Уволю, паскуда!
Традиционно Шустров всегда приписывал победы лично себе, а поражения «нам». Референт застыл, всё еще держась за ручку двери. В приёмной секретарша приникла ухом к электрической розетке, хотя начальственный рык вполне разборчиво доносился сквозь дверь кабинета.
— Молчишь, урод?! — Кулак рухнул на столешницу. — Говна в рот набрал? Опустил меня перед товарищами и молчишь?
Референт мяукнул в ответ нечто неразборчивое.
— Что-о?! Не слышу?!
Рентик мяукнул ещё раз. Шустров махнул рукой. Буря прошла. Помолчали.
— Чем занят, разгильдяй?
— Х-хартию п-пишу, — просипел референт.
— Это ещё что за опера?
— Эт-то не опера. Есть идея п-повязать будущих депутатов гы-горсобрания.
— Куда подвязать?
— Ч-чтобы не соскочили, повязать…
— Кто придумал? — Грозно осведомился хозяин кабинета. — Кто разрешил?
— И-иницатива снизу, — испугался референт, — от меня, то есть.
Шустров встал и, подойдя к Рентику, испытующе посмотрел на него в упор.
— Снизу, говоришь, — спокойно произнёс начальник, — подвязать, говоришь. Да, я тебя сейчас в асфальт укатаю вместе с твоей хартией. Ты — говно. Спрашивается, откуда у говна инициатива, да ещё снизу? Ты под кого копаешь, говно, я тебя спрашиваю!
Внутренности референта непроизвольно сжались в комок, потом внизу живота так отпустило, что в штанах стало мокро. Вполне возможно, что в штанах всё еще было сухо, но ощущение было такое, словно уже мокро. Рентик посмотрел под ноги, ожидая увидеть позорную лужу. Вслед за ним под ноги ему посмотрел и начальник.
— Ты, сучок, ты понял, что такое перебздеть и в чём разница от обосраться?
Взгляд Шустрова обжёг референту лоб и щёки.
— П-понял.
— П-плохо п-понял! — передразнил начальник. – Чтоб через пять минут хартия лежала у меня на столе! П-понял, экстрасенс грёбанный?!
Только теперь Андрейка стал понимать за что ему устроили разнос. Понял и сразу же успокоился.
— Юрьмихалыч, простите, дурака.
Шустров отвернулся и молча прошествовал к номенклатурному креслу.
— Я ведь не со зла, — продолжал канючить референт, — я только хотел обратить внимание…
— На что обратить?
— На нашу уязвимость в некоторых узких местах.
— Спасибо, обратил! Расшил узкое место так, что мы обгадились принародно.
— П-ростите, я-а не хотел.
— Ты, задница ослиная, хотеть не будешь только, когда твоя хотелка отсохнет!
— Что-то случилось? А, Юрьмихалыч?
Шустров задумался. Он и сам сейчас не мог ясно сформулировать, что именно случилось. Паникует Бломберг, но это не повод, он всегда паникует, когда трезвый. Лезвие под матрасом? Иголки в обоях? Соль под порогом? Шерсть под матрасом?
— Херня какая-то, Андрюша. Колдует кто-то против нас. Я в эту мистику не верю, но вот сегодня нашел в спальне под матрасом бритвенное лезвие.
— Какое лезвие? — Осторожно поинтересовался ошарашенный референт.
— «Спутник», если тебе интересно, — после этих слов Шустров на мгновение задумался, решая сдавать болтливому Андрейке председателя или нет. — Вот и у Бломберга под матрасом тоже лезвие, иголки на окнах, понимаешь…
В кабинете повисла тягостная тишина. Чтобы вернуть хозяина к реальности референт громко посопел носом, привлекая к себе внимание. Он не спрашивал, чем провинился, просто у начальника плохое настроение. В такие минуты надо без потерь пережить первый, самый грозный приступ гнева, потом взять всю вину на себя, а когда хозяин расслабится, быстро втюхать ему что-нибудь новенькое, например, хартию. Главное, перетерпеть. Через пять минут из него верёвки можно будет вить. «Верёвка, — усмехнулся про себя Рентик, — сиречь вревие простое. Что ж, пора нарушить затянувшееся молчание ягнят».
— Как же так, Юрьмихалыч, вы же квартиру недавно освящали, откуда?
— От верблюда! — Огрызнулся Шустров. — Квартира на сигнализации, умник! А лезвие-то под матрасом!
—Вы думаете это жена?
— А по соплям за хамство?
— Простите, Юрьмихалыч. Чужих ведь у вас не бывает, если я правильно понял?
— Неделю назад мне новый кабель для интернета прокладывали, водопроводчика я приглашал. Да, мало ли кто!
— Водопроводчика? — Очень осторожно переспросил Рентик.
— Водопроводчика, балбес! Он у меня в сортире ковырялся, а не в кровати. Теперь и спросить-то не с кого.
— Но ведь партия наняла консультанта по магии.
— Ты этого консультанта видел в натуре?
— Я о нём слышал, но если хотите, я могу с ним познакомиться.
— Если захочу, ты мне его на блюдечке доставишь без всяких каёмочек. Понял?!
Референт кивнул головой, всем своим видом выражая полное согласие. Что бы там ни говорил начальник, чем бы он там пугал, а вопрос с лезвием требует прояснения, причём срочно.
— Ты про хартию не забыл? — Прервал Андрейкины размышления Шустров. — Через пять минут на стол! Ша-агом марш! Пшёл вон отседа!
Оставшись один, администратор пустыми глазами уставился на картину, украшавшую противоположную от стола стену. На картине его двойник укладывал камень в основание храма. Художник выписал ещё не построенный храм в честь Архистратига Михаила полупрозрачным. По сему получалось, что двойник администратора укладывает в основание не просто первый камень, а камень краеугольный.
Гости Шустрова над полотном посмеивались, но вслух никто из них не решился высказать своё ироническое мнение. В конце концов, чем меценат Михалыч хуже бывшего премьер министра, которого украинские «западенцы» при жизни вписали в икону Богоматери?
    
Утром «Радио 4» сообщило со ссылкой на информационное агентство BNS, что эстонцы, очевидно, являются самым маленьким народом в мире, который смог создать свой научный язык для всех областей науки и университет, где обучение на всех ступенях происходит на национальном языке. Выслушав это мнение профессора Кангиласки, Петрович почему-то подумал о печальной судьбе искусствоведа Пауля-Ээрика Хульгимаа. После истории с пирамидами искусствовед впал в депрессию. Гибель хлыстовской богородицы и почти сотни паломников на склоне Суур-Мунамяги произвела на него неизгладимое гнетущее впечатление. Между тем диктор продолжал читать утренние новости.

— …Террористы Аль-Кайеды планировали захватить пасса-жирский самолет в Эстонии, — равнодушно продолжал читать сводку новостей диктор, — и врезаться на нем в британский аэропорт Хитроу. Как пишет The Sunday Times, когда такая информация стала известна спецслужбам, они восприняли это настолько серьёзно, что обсуждалась возможность закрыть аэропорт. Британская внутренняя разведка MI5 направила донесение, что таким образом террористы хотят отомстить Англии за вторжение в Ирак вместе с США.
Петрович считал, что виновато британское правительство: «Ох, уж эта колониальная спесь настоящих островитян! Сначала лезут, куда их не просят. Лезут к диким народам со своими цивилизаторскими наставлениями в вкупе с оружейной помощью, потом прочихаться не могут. Какая к бую Англия! Ве-ли-ко-бри-та-ния! Великая Британия! Всё начинается с мании величия, господа!»
— Один из источников лондонской Times сказал, что идея была захватить самолет откуда-нибудь, где нет такого же уровня безопасности, как в Западной Европе, — бубнил диктор. — Самолет из Эстонии должен был врезаться в аэропорт Хитроу. Организатором плана являлся один из лидеров Аль-Кайеды Халид Шейх Мохаммед, принимавший участие в разработке атаки 11 сентября 2001 года на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке…
Шейха недавно схватили в Пакистане, но и к его судьбе Петрович был совершенно равнодушен, схватили и схватили, однако следующая новость была уже из ряда вон.
— …После трагических событий в Отепя крайние проявления природных сил вокруг Эстонии становятся все чаще. Пока ещё нет оснований бояться разрушительных ураганов, цунами и торнадо, поскольку для их возникновения нужна гораздо более теплая морская вода. Последние исследования на северном побережье Эстонии выявили самый высокий показатель средней высоты волны, превышающий пять целых и две десятых метра. Ранее считалось, что волны в Финском заливе не могут подыматься более чем на четыре метра...
На упоминания трагедии в Отепя власти наложили негласный запрет. Петрович не понял, почему сверхлояльный русскоязычный канал нарушил запрет.
— Измеренная средняя высота волны в пять метров, — продолжал диктор, — означает, что отдельные волны могут достигать десяти метров, полагают учёные. Январский шторм, затопивший Пярну, показал высоту в семь целых и две десятых метра. По некоторым признакам, на побережье, граничащем с Латвией, высота волны достигала десяти метров, что в отдельных случаях может означать появление даже двадцатиметровых чудовищ...

«Эк, вас проняло! — подумал Петрович, — Сто раз теперь позавидуете оккупантам, поселившимся на Ласнамяэ. К нам ни танки не пройдут, ни волной не накроет. Одна канава чего стоит! Да, она любую волну канализирует прямо в центр города!»

События на Суур-Мунамяги тщательно замалчивались, несмотря на деятельное, можно сказать, героическое участие в них Великого кормчего. Если бы не его вмешательство в спасательную операцию, реальных жертв могло быть почти в два раза больше. Тем не менее, по какой-то неведомой причине носорогу не было воздано носорожье. И это притом, что его самого трудно было бы упрекнуть в излишней скромности.

Справедливости ради надо отметить, что и Петровичу напоминание о событиях на и под Суур-Мунамяги пока ещё не доставляло особенного удовольствия. Напоминание раздражало, как грубая железная щётка там, где кожа требовала неж­ного отшелушивания при помощи французского омола­живающего крема. Жрец Мардука, халдей и убийца в буквальном смысле слова просочился как песок сквозь пальцы. Поначалу Петрович винил во всём Соллафа, устроившего поиски калевипоэговой могилы в самый, что ни на есть неподходящий момент. Тщательный осмотр камеры-склада не дал никаких результатов. Идол Мардука перестал пле­ваться огнём. Его подбрюшье на простукивание откликалось глухим звуком как будто свиде­тель­ствовавшим о том, что пустот, в которых можно укрыться человеку, внутри дракона нет. Пол под идолом был покрыт внушительным слоем никем не потревоженной пыли, и, тем не менее, халдей исчез прямо на глазах, просто поднырнув под идола. Дотошный народный академик, ползая под Мар­дуком на коленях, руками разгреб пыль и потре­бовал металлоискатель. Пол молчал, но зато в куче пыли пищали два маленьких бронзовых гвоздика и монетка в пять сентов, вероятно, вывалив­шая­ся из халдейского кармана. А иначе как объяснить этот артефакт на складе, который люди не посещали едва ли не сто лет? Зубов аккуратно вымел кистью швы в полу между тщательно подогнанными извест­няко­выми плитами — никаких следов перемещения! Довольно тщательный осмотр прилегающих к Мардуку единиц хранения тоже не дал ничего. Петрович теперь очень жалел, что на время поисков не приставил к дверям академика, сейчас было бы можно знать точно, что халдей не слинял под шумок на поверхность через единственный проход. Прочувст­вовавший свою вину Соллаф даже попытался выдер­нуть из спины идола копьё, правда, безрезуль­татно. Древко не поддалось. Тогда мудрец собствен­норучно прощупал обоих золотых быков с лазурны­ми крыльями и выстучал костяшками пальцев их бока. Осмотр пришлось прервать, потому что внутри горы что-то неясно загудело, пол под ногами стало мелко потряхивать, а с потолка посыпалась штука­турка. Поспешное бегство приятелей слегка подо­гревала мысль о ломике, нерасчётливо оставленном в проломе стены. К счастью, всё обошлось. Фомка лежала на том самом месте, где была обнаружена в начале пути.

Петрович еще не созрел для того, чтобы вернуться в подземную пирамиду, вход в которую они завалили небольшими гранитными валунами. Может быть, и не следовало так поступать, но тогда это был единственный способ узнать, остался ли халдей внутри или сбежал.
   
По дороге в интернет-кафе Петрович нео­жиданно вспомнил семью Зудершанц. Собственно го­воря, он до сих пор не мог понять, зачем их имена были внесены в список судьбы. Мужественный Владик в смысле политики был стерилен. Аркашка если и встревал в неё, то в основном с воспоминаниями, как хреново ему было жить при коммунистах — играть хряка в детском спектакле. Если бы он не интриговал в молодой актёрской среде против соперниц и разлучниц, то мог бы сделать сценическую карьеру не меньшего масштаба, чем карьера Ефима Шифрина — комики всегда в цене, да и спрос на них больше, чем на трагиков. Все хотят играть лиров и гамлетов, а не свиней в дет­ских спектаклях. На память пришло, как однажды в теле­визионной программе Аркашка предложил переи­меновать «интер-нет!» в «интер-да!» Смысл калам­бура дошёл до Петровича не сразу, а тогда лишь, когда он сам оценил достоинства «всемирной паутины». Вот и сегодня ему предстояло продол­жить знакомство с основами магии.

Служащая интернет-кафе, не спрашивая документов, внесла очередного посетителя в соот­ветствующую графу и попросила расписаться, не поворачивая регистрационного листа. Подпись получилась вверх тормашками.

— Первые полчаса бесплатно, потом за деньги. Копирование или распечатка материалов за деньги. Если понадобится помощь, зовите меня.

Петрович набрал адрес и углубился в чтение. В первые бесплатные полчаса он узнал, что много ерунды было написано о том, как и где надо находить материалы для магических инстру­ментов. Если точно следовать инструкциям некоторых средневековых трактатов, можно столкнуться с большими трудностями. Чем больше усилий маг затрачивает для создания инструментов, тем лучше он усваивает свои цели. Делается это для того, чтобы на определенном уровне цели становились средоточием, созерцанием и продолжением самого мага. Для того, чтобы соответствовать уровню этого отождествления, тот, кто купит магические орудия вместо того, чтобы изготовить их сам, должен будет потратить годы, медитируя на них. Следовательно, разумнее приложить усилия и сделать инструменты самому.

Трактат требовал от мага всегда помнить о том, что личные инструменты являются физическими выражениями духовной жизни. После того, как инструменты посвящались «Великому Деланию», никто кроме мага не имел права прикасаться к ним. Автор напоминал магам, что едва ли не главная магическая добродетель — это молчание. Далее пошла скучнейшая оккультная ахинея, и Петрович едва не уснул, пролистывая файлы.

Когда автор взялся за описание магического жезла, дело пошло как будто веселее. Жезл, олицетворяющий волю мага, его уверенность и непоколебимость, должен быть прям, как стре­ла. Он управляет элементом Огня и выражает абс­трактный процесс, свойственный миру Ацилут — эманацию или лучеиспускание. Маги считают, что жезл может быть сопоставлен с фаллосом и поэтому увеличивают его длину. Жезл — это Йод-Отец.

Петрович перевёл дух, отвлёкшись на оплату следующего часа. Служащая денег почему-то не взяла, лишь попросила вновь расписаться в регистрационном листе.
Вернувшись к компьютеру, Петрович узнал, что магическая чаша, олицетворяет элемент Воды. Если Жезл — это олицетворение воли мага, то чаша — это воплощение его разумного начала, иллюстрирующего методологию плана Бриа. Петрович уже забыл, что такое Бриа, поэтому пришлось вернуться к началу и выяснить, что это творческое начало. Чаша — это символ, представляющий идею женственности. Пропустив оккультную ахинею про соотношение чаши с какой-то там Йони, пенсионер отметил для себя, что чаша всегда делается из серебра, поскольку соотносится с Луной. Освящён­ную чашу маги хранят в синем шёлковом мешочке.

Наконец, Петрович дочитал трактат до того места, где описывался магический кинжал, олицетворяющий элемент Воздуха.  Если жезл — это отец, то кинжал — это сын и поясняет он процесс сфиры Иецира, символизируя интеллектуальные возможности Мага. Стальное двух лезвийное тело кинжала должно быть обоюдоострым, длиной восемь дюймов, чтобы воплотить интеллектуальные свойства сфиры Ход. Большинство людей, практикующих магию, обращаются с кинжалом как с орудием Марса, который управляет демонами. Впрочем, по общему мнению, с управлением демонами лучше всего справляется меч, поскольку кинжал — это исключительно воздух, угрожающий злым духам интеллектом, а не силой. После того, как кинжал освящен для «Великого делания», его хранят в жёлтом шелковом мешочке.

Петрович уже изрядно утомился, поэтому некоторые главы читал невнимательно, особенно ту, в которой описывалась одежда мага. Зря конечно, но он ничего не мог с собой поделать. И всё же он уяснил для себя, что мантия – это доспехи мага. Она должна быть свободной и удобной. Материал быть легким и мягким, лучше всего, чтобы это была шерсть, как известно, направляющая астральную энергию в нужном направлении. Рукава мантии должны быть широки, но маг всегда должен пом­нить об опасности возгорания от пламени свечей на алтаре. Неосторожные маги, оказывается, часто уми­рают в пламени пожара.

Когда сознание перестало осваивать новую информацию, Петрович покинул интернет-кафе. Конечно, меч, кинжал и чаша — это любопытно, но, кажется, что в этом трактате нет ни слова об иголках в косяке, лезвиях под матрасом, шерсти под кроватью и соли, рассыпанной у порога.

На улице пенсионер был немедленно обласкан солнцем, обласкан так, что забыл о том, что только что узнал, ковыряясь в паутине Интернета. Петрович медленно пошёл по улице, пови­нуясь желанию оставаться на солнце, пока ноги сами не вывели его к антикварному салону. Шагнув внутрь салона, он оказался во мраке и утратил на несколько секунд остроту зрения. Когда зрение вер­нулось, первое, что бросилось ему в глаза обилие холодного оружия, разложенного на специальных подставках и развешанного на стене.
Чего здесь только не было: сабли,  палаши, церемониальные шпаги, казачьи шашки, рапиры и даже японский меч — катана. Стену украшали стилеты, кинжалы, замысловатые охотничьи ножи, штыки и кортики. Эти относительно мелкие колющие и режущие предметы были знакомы Петровичу лучше, чем мечи и сабли. Глаз сразу же разглядел офицерские кортики: общевойсковой — с Кремлём на ножнах, морской — с парусником и редкий в Эстонии десантный — с изображением парашюта и воздушного винта. Отметив про себя изящество немецкого кортика с клеймом на лезвии, изображавшим льва под пальмой, пенсионер внезапно увидел нечто необычное.

Ленивая продавщица, понимая, что этот посетитель салона ничего не купит, неохотно сняла кортик со стены.
— И ножны, пожалуйста!
На первый взгляд, этот кортик почти не отличался от обычного армейского кортика, но витую слоновой кости рукоятку украшали две золотистые змейки, сходившиеся у винта. Две раскрытые зубастые пасти служили креплением для крупного ярко-красного камня. Почему-то Петрович сразу понял, что это настоящий рубин. На неза­данный вопрос продавщица отреагировала заученным текстом.
— Позолоченная медь. Камень настоящий. Есть экспертиза.
Петрович благодарно кивнул в ответ на заботу продавщицы и принялся рассматривать ножны. Стандартные ножны были украшены золо­чёными дубовыми листьями. Наверху распростерла крылья небольшая хищная птица, которую с учётом обстоятельств можно было принять за орла. Отло­жив ножны в сторону, пенсионер еще раз взял в руки кортик. На лезвии вместо стандартного клейма, обнаружилось нечто необычное.  
– Что это?
– Кортик.
– Я вижу. Что это за клеймо?
Вместо ответа продавщица протянула увеличительное стекло и отвернулась, чтобы попра­вить в стойке церемониальную шпагу с изображе­нием на лезвии панорамы Ревеля. Взяв в руки линзу, Петрович по достоинству оценил все прелести аркашкиного «интер-да!». На клинке кортика был выбит круг, разделенный внутри крестом. В образовавшихся секторах обозначены символы Воздуха, Огня, Воды и Земли. На другой стороне лезвия у самой рукоятки выбиты буквы «Йод» и «Ход».
— Вы знаете, что это?
Продавщица, не оборачиваясь, красно­ре­чиво пожала плечами.
— Кортик, не видите, что ли?
В руках Петрович держал не просто кортик, а церемониальный кинжал мага. Такие вещи редкость, ибо не предназначены для чужих глаз и чужих рук. Свои инструменты маг уносит в могилу, поэтому они редко попадают в антикварные сало­ны.
Понимая, что шансов у него нет, Петрович всё же попытался рыпнуться.
— Могу я узнать…
— Нет! — Отрезала продавщица. — У нас строгие правила.
    
Вечером Петровичу приснилось, что он Гарри Поттер. Какой-то огромный лохматый мужик водит его по старой школе. В коридорах висят портреты писателей, Гарри узнает слепого старца Гомера, Джонатана Свифта. Хэмингуэя и русского писателя Николая Васильевича Гоголя. Мужик тычет корявым заскорузлым указательным пальцем в портрет Эриха фон Дэнникена.
— У-у!
— Что «у-у»?
— Уу-уу!
Внезапно, получив чувствительный пинок под зад, юный Поттер влетает в аудиторию. Лектор с ликом мракобеса Николая Трофимовича Лысенко вынимает из нагрудного кармана авторучку и начинает медленно отворачивать колпачок.
— Как вас записать изволите, молодой ч’ловек?
— Николай Петрович!
— Как, простите?
— Петрович!
Мракобес Лысенко встряхивает авторучку, освежая чернилами подсохшее вечное перо.
— Ну-с, молодой ч’ловек, запишу-ка я вас на факультет озимой пшеницы. И не благодарите, друг мой, это — судьба!
Опустив очки на нос, Николай Трофи­мович тщательно выводит в журнале фамилию новичка: «Поц-цер, Гарик». Перо брызгает дрянными чернилами.
— Симпатические, — поясняет Лысенко. — Если таким пером написать, никакой топор потом не возьмёт! Ну, разве, что вместе с головой.
Старый хрен мерзко хихикает.
— Да, ты, ч’ловек, не тушуйсь, я тебя мигом телепорти…
В глазах у Петровича темнеет, потом он слепнет от яркого света.
— Ну, и где ваш молоток, позвольте вас спросить? — Грозно осведомляется Мастер от лица ипостаси функционера Шустрова
Ипостась председателя Бломберга, поигрывая мастерком, кривится, как от зубной боли. Ипостась Шустрова продолжает допрос.
— А позвольте вас спросить, молодой человек, чем это вы будете свой пантакль выстукивать?
— Я-а… мы-ы… — лепечет в оправдание Петрович.
— Извольте доложить про свой пантакль! Немедля!
Понимая, что сейчас Гарри Поттера будут сечь и очень больно, пенсионер пытается спасти положение.
— Докладываю! Стандартный пантакль соответствует заключи-тельному Хе. Он — символ Земли и олицетворяет тело Мага и дом Бога. Пантакль — это насущный хлеб Мага.
— Неплохо, неплохо! — Поощряет Петровича ипостась Бломберга. — Продолжайте, юноша.
— Форма стандартного пантакля изготов­ляется из пчелиного воска диаметром 8 дюймов и толщиной в полдюйма. На поверхности пантакля маг должен вырезать изображение, описывающее всю вселенную, и ничто не должно быть им забыто. Общая идея состоит в том, чтобы изобразить все те вещи, которые маг чувствует, как вселенную. Важна целостность восприятия и описания. После отливки в серебре пантакль отражает то, как маг подсоз­нательно воспринимает вселенную…
— Всю-то я вселенную проехал!  Ннапевает мракобес Лысенко.
— Мочи его! — веселиться мрачная ипостась Шустрова.
— Кого мочить-то будем? — Недоумевает брезгливая ипостась Бломберга.
— Кого-кого — дразниться Шустров, — известно, кого — Поцера!..
Ох, не любит Петрович такие сны и ни­когда уже не полюбит. Спал ровно пять минут, а такого дерьма нахлебался! «Вот, что значит засы­пать без молитвы», — с этой благодат­ной мыслью пенсионер снова проваливается в дур­ной сон.
— …любовь есть закон подчинения воле, что наверху, то и внизу. Кетер пребывает в Малкут, и Малкут — в Кетер, посему разделять два куба не следует…
— …видел один алтарь, обитый фанерой. Он был чёрным снаружи и белым внутри. Поверхность покрылась пятнами и не выдержи­вает высокую температуру курильницы. К тому же, надо учесть и то обстоятельство, что со свечей стекает горячий воск...
— …бачь, яка кака намалёвана! – говорит со стены портрет Гоголя.
— …я вам еще раз повторяю: из Кетера в Малкут через Йохуд и обратно!
— … в Эоне Жертвенных Богов, Знак Вре­мени выражает священное Иерусалимское масло. Оно составлено из равных частей ладана и мирры…
— …это же понимать надо, когда Солнце в Козероге, а Луна в Стрельце. Ма-алюсенькую поп­равочку сделать на ветер…
— … в шесть утра проснулся с ощущением свежести. Выполнил Малый Ритуал Изгоняющей Пентаграммы, сопроводив его ритуалом Liber Resh. На завтрак съел грейпфрут и масляную булочку с чашкой крепкого кофе…
— …эй, Поттер! Гарик, вы меня еще слышите? Я продиктую вам секретную формулу Абраме­лина. Соедините четыре части масла корицы, две части масла мирры, одну часть масла Галангала, семь час­тей оливкового масла и две таблетки нафталина. Смесь должна выглядеть золотистой на вид. Она должна слегка покалывать. Если вызы­вает жжение, то следует добавить оливкового масла, но делать это следует лишь в том случае, если масло причиняет серьезный дискомфорт. Пить эту гадость нельзя…
— …на картине художника Ге он стоит в тени, чтобы прокуратор не видел его тени. Настоящий маг не отбрасывает тени…

Помутневший рассудок вцепился в последнюю фразу, и Петрович снова проснулся. Отяжелевший затылок невозможно было оторвать от подуш­ки, виски ломило от нестерпимой головной боли, но… Но зацепка была найдена. Если убийца действительно маг, то как настоящий маг он не должен отбрасывать тени, потому и сам всегда держится в тени. Только по отсутствию тени можно найти хозяина – последнего настоящего халдея.
 

---

---

---

---

---

---

---

---

---

---

---

---

---

---

---