Четвертая из историй про Петровича

Все совпадения — персональные, фактические,
политические и географические являются случайными.
Автор на всякий случай заранее приносит свои извинения
всем, кому эти совпадения показались неуместными или обидными.

 

Nephilim из рода Калева

 
Петрович оправился на кухню, чтобы приготовить себе какой-нибудь салатик. Две горсти варёного риса он смешал с мелко нарезанным поми­дором, потом покрошил в рис маленькую упаковку крабовых палочек, добавил соли и перца, заправил сметаной. Занявшись приготовлением еды, пенсио­нер надеялся немного отвлечься от захвативших его мыслей. Кромлех и менгир ­— это принадлежность могилы выдающегося воина или вождя. Во всяком случае, так считает современная археология. Но нельзя же, в самом деле, объявить героев литера­турного эпоса исторически реальными персонажами! Это противоречит всем правилам.

«Что, если там покоятся кости какого-нибудь исполина, равного библейским? — Подумал Петрович. — А иначе, откуда у столь маленького, тихого и застенчивого лесного народца такая тяга к гигантомании? Откуда все эти россказни про предков ростом в полкилометра?» Это замечание навело Петровича на мысль о том, что при таких размерах многочисленное потомство Линды и Калева должно было заполонить всю Европу великанами, которые почти у всех европейских народов к тому же ещё и людоеды: «Почему сами эстонцы говорят о себе, что лучший завтрак для эстонца — это другой эстонец? Ритуальный каннибализм здесь, на окраине Европы? Невероятно! Впрочем, не так уж и невероятно, коли над этим поразмыслить вдумчиво».

Если потомство Калева было великанами, то ведь и пирамида под Суур Мунамяги тоже могла бы быть творением их рук. Низкие, узкие и длинные коридоры под пирамидой вырыло много веков спустя их тщедушное, выродившееся потомство — maarahvas. Одно только смущало Петровича, а именно — библейские исполины, жившие прежде халдеев. И если халдеи в Эстонии с трудом укладывались в традиционные исторические схемы, то великаны и великанши из помёта Линды не укладывались вообще никуда.
Делать было нечего — вопрос с исполинами требовал прояснения, и Петрович полез на книжную полку за комментированной Библией под редакцией А.П.Лопухина. Он очень дорожил этим трёхтомником, когда-то подаренным ему только что избран­ным Патриархом Московским и всея Руси. На титульном листе репринта рукой Святейшего было начертано: «С пожеланием милости и помощи Божией».

Лопухин еще больше запутал дело. По его мнению, допотопное человечество именуется в Библии nephilim и, хотя этот термин иногда служит для обозначения великанов или гигантов, основное его значение «разрушать», «ниспровергать», «соб­лазнять» и даже «развращать».  Лопухин предлагал видеть в этих допотопных нефилим не гигантов, а людей, сознательно попирающих всякую правду:

«В те времена были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и оне стали раждать им: это сильные, издревле славные люди». (Бытие.6:4)

Никак не комментируя «Сынов Божиих», Лопухин указывает, что в подлиннике плоды от смешанных браков именуются gibborim, что означает в зависимости от контекста физически сильного человека или выдающегося воина. Если допотопные nephilim действительно так развратили дочерей человеческих, то, что мешает их потомству — gibborim опуститься до банального каннибализма?

Тринадцатая глава «Чисел» еще больше заинтриговала Петровича. Вот заканчивается сорокалетнее блуждание евреев по пустыне, и Господь приказывает Моисею послать соглядатаев в землю Ханаанскую, которую Он предаёт сынам Израилевым. Шпионы высмотрели землю и часть её нашли пригодной для захвата, но «народ, живущий на земле той, силён, и города укреплённые весьма большие, и сынов Енаковых мы видели там». Другая часть земли Ханаанской была признана соглядатаями непригодной для захвата, потому что это была «земля, поедающая живущих на ней». Народ, который соглядатаи нашли на этой земле, они сочли великорослым, но более всего их напугали сыны Енаковы:
«Там видели мы и исполинов, сынов Енаковых, от исполинскаго рода; и мы были в глазах наших пред ними, как саранча, такими же были, и мы в глазах их».

Лопухин никак не прокомментировал это место из «Чисел». Петрович давно подозревал, что православные комментаторы уделяли больше внимания деяниям ветхозаветных пророков, чем бытовым подробностям. Что значит «земля, поедающая живущих на ней»? Не есть ли это прямое указание на каннибализм, практиковавшийся у сынов Енаковых — потомков исполинского рода и самих исполинов?

Пришлось вернуться к началу. Бытие называет исполинов-нефилим Сынами Божиими. Петровичу уже приходилось встречать ссылки на то, что плотское совокупление ангелов с дочерьми человеческими невозможно по многим причинам. Часто ссылаются на разъяснение самого Сына Божия Иисуса Христа на казус вдовы, которая согласно иудейскому обычаю последовательно побывала замужем за семью родными, но бездетными братьями: в воскресении чьей женой из семерых она будет? Недобросовестные комментаторы указывают на 30 стих из 22 главы Евангелия от Матфея и вкладывают в уста Иисуса утверждение, что ангелы не могут смешиваться с людьми, потому что это противоречит их природе. Но что в действительности говорит Иисус?

«Иисус сказал им в ответ: заблуждаетесь, не зная Писаний, ни силы Божией; ибо в воскресении не женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах».
Хотя и был Петрович совершенно никудышным богословом, ну, никак он не находил в этой цитате из евангелиста Матфея откровения о половой природе ангелов. Зато он твёрдо помнил то место из Книги Иова, в котором сыны Божии предстают перед Господом и вместе с ними приходит сатана. Господь отнюдь не прогоняет его, а даже заключает с ним своеобразное пари: будет или не будет благочестивый Иов хулить Господа, если отнять у него всё, включая здоровье? Согласно Лопухину, под «сынами Божиими» следует разуметь ангелов. Однако сатана — Gassatan — враг всех божественных планов не рядовой ангел, чтобы вот так, запросто явиться пред Господом и перечить ему. По мнению Петровича, под сынами Божиими в книге Иова подразумевается не сонм рядовых ангелов, но семь архангелов, чьи имена нам известны — равный Богу Михаил, крепость Божия Гавриил, врачевание Божие Рафаил, огонь и свет Божий Уриил, молитвенник Божий Салафиил, славитель Божий Иегудиил, благословение Божие Варахиил. Восьмой ангел считается падшим. Это и есть сатана, но подлинное имя его от нас скрыто. Если не принимать во внимание комментарий Лопухина, то к дочерям человеческими вошли именно эти восемь сынов Божиих. И не могла этому помешать ангельская их природа, и нет в этом никакого противоречия этой природе, потому что имя первого из них значит равный Богу — кто как Бог.

«Если ты как Бог, то, что мешает тебе обрюхатить обыкновенную женщину? — Поймал себя на богохульстве Петрович. — Конечно, богохульство оно и в Африке богохульство без всяких там ссылок на науку. Приходится признать, что если эстонские великаны и существовали, то они вполне могли быть отдалёнными потомками нефилим и гибборим и даже находится в родстве с теми, кто строил английские дольмены и бретонские менгиры, циклопические постройки ливанского Баальбека и, возможно, пирамиду Суур-Мунамяги».
Петрович прогнал мысль о том, что неплохо было бы взять обыкновенную лопату и раскопать на досуге кромлех на холме Иру. Останки исполина были бы лучшим доказательством существования гибборим вообще, правнуков Енаковых и внуков Калева в частности: «А что? Перепишем всю историю цивилизации в жопу вместе с пактом Молотова-Риббентропа! Знай наших!»

Чтобы подчеркнуть пафос момента, Петрович надел коричневую широкополую шляпу, произведенную в не существующей более Германской Демократической республике, и щёлкнул плетеным кожаным хлыстиком — подарком бедуина из окрестностей Нувейбы. Щелчок получился вполне профессиональный — одновременно на уровне мальчишки бедуина, присматривающего за козами на отрогах гор Синайского полуострова, и киношного суперархеолога Индианы Джонса.

Впервые в жизни пенсионер оценил лукавство богословов, охотно комментирующих «тёмные» места из четырёх Евангелий, Откровения Иоанна Богослова и Деяний святых апостолов, но тщательно избегающих комментировать Ветхий завет, полный описаний сомнительных подвигов богоизбранного народа. Понял он и слова знакомого священника о том, что вовсе не обязательно читать Библию, чтобы спастись: «Чтобы спастись, читать не надо, надо верить!» А ещё он, наконец, понял слова Христа, обращенные к апостолу Фоме: «Ты поверил, потому что увидел Меня; блаженные не видевшие и уверовавшие». Понял, что слова эти через два тысячелетия обращены лично к нему — не видевшему, но поверившему…

Нужно было как-то отвлечься, и Петрович включил телевизор. На канале «Discovery civilization» увлечённо рассказывал зрителям о пирамидах в Мексике и Китае. Канал «Discovery science» в который раз крутил программу «Империя солнца». Зачарованный Петрович увидел знаменитый Стоунхендж, на который теперь, как и на египетские пирамиды, он имел право смотреть другими глазами.

— Космос для древнего человека был больше, чем просто небо над головой. Солнце и луна больше чем просто дневное и ночное светила. Слово «Стоунхендж» буквально означает «подвешенный камень». Возможно, что после постройки гигантского сооружения алтарный камень как раз и был определенным образом подвешен — примерно так, как это описывает в своём романе Джонатан Свифт. Другого «подвешенного камня» в Стоунхендже попросту нет. Этот древний, единственный в своем роде памятник невероятно многозначен. Его надо исследовать основательно, не пытаясь свести объяснения к мизерным потребностям племен, живших на юге Англии несколько тысяч лет назад…
— Nephilim et gibborim, — прошептал Петрович загадочные ветхозаветные слова. — Сыны Енаковы…

Он ещё не знал, что библиотеке ему как бы невзначай подсунут фотографии пятидесятых годов прошлого века, на которых запечатлено строительство Стоунехенджа. Именно строительство «памятника», а не реставрация оригинала.
 

 

Иван Иванович Иванов и Пётр Петрович Петров молча встретились на перроне таллиннского вокзала. За долгие годы работы они прекрасно научились обходиться без слов. Иван Иванович слегка покачал головой, глядя на холм Тоомпеа, а Пётр Петрович махнул рукой направо, указывая направление движения. Спутники бодро зашагали мимо стоянки такси и бывшей гостиницы «Таллинн», обходя холм справа. Через десять минут он вышли к оживлённому перекрёстку. По левую руку высилась церковь с двумя башнями и часами на фронтоне, за перекрёстком можно было разглядеть памятник освободителям Таллинна и национальную библиотеку. Пётр Петрович кивнул головой вправо, указывая на ничем не примечательное здание бывшего мореходного училища. Уже несколько лет оно было огорожено ажурным металлическим забором. Иван Иванович нажал на кнопку переговорного устройства. Устройство не издало ни звука, но щёлкнул замок, и калитка приоткрылась. Пётр Петрович как будто выразил некоторое колебание, но Иван Иванович распахнул калитку и двинулся к подъезду, своей решительностью увлекая за собой спутника. Пётр Петрович незаметно вздохнул и двинулся следом.

Внутри гости попали в скучный вестибюль, к тому же перегороженный тонированным пуленепробиваемым стеклом. За стеклом можно было разглядеть стол дежурного, за которым сидел молодой, коротко стриженый парень. Переговорное устройство в стекле слегка щёлкнуло и зашипело, приглашая к диалогу.

— Простите. Можно по-русски? — Иван Иванович откашлялся, но переговорное устройство не издало не звука в ответ. — Мы пришли, чтобы требовать…
— Просить, — подсказал Пётр Петрович.
— Да, конечно, просить. Мы пришли просить политического убежища.
Переговорное устройство щелкнуло, и шум в нём прекратился. Видно было, как парень за стеклом поднял телефонную трубку. Он словно перестал интересоваться визитёрами. Прошло несколько томительных минут. Внезапно слева открылась неприметная дверь. В проеме стоял парень лет двадцати или двадцати пяти, тоже коротко стриженый, в костюме и при галстуке.
— Astuge sisse, palun!

Иван Иванович и Пётр Петрович поспешно втянулись в длинный и довольно тёмный коридор. Парень проводил их в маленькую комнату, одну из стен которой занимало большое окно, забранное матовым непрозрачным стеклом, пропускавшим только дневной свет с улицы. В комнате не было ничего кроме простого стола, двух стульев и хозяйского кресла на роликах. Пётр Петрович осмотрел стены, но не обнаружил на них ни картин, ни фотографий, ни даже простого календаря. Больше всего его поразило то, что стол состоял из тонкой столешницы и четырёх ножек. Тумбочка отсутствовала — ни тебе дело положить, ни диктофон спрятать, ни бутерброды с колбасой приткнуть. Не было на столе даже завалящей пепельницы.

Провожатый молча ушёл, закрыв за собой дверь. Иван Иванович кивнул на потолок и покачал головой. Подвесной потолок тоже не производил никакого особенного впечатления, если бы не встроенные светильники. В таких светильниках — сообразил Пётр Петрович, — легко и микрофон спрятать и камеру. Ему по-мальчишески захотелось немедленно пощелкать двумя выключателями, чтобы выяснить, какие светильники не работают. Уловив взгляд спутника в сторону выключателей, Иван Иванович укоризненно покачал головой. Сконфуженный Пётр Петрович опустил лёгкую дорожную сумку на пол и присел на стул. Иван Иванович устроился рядом. Ждать пришлось довольно долго.

Внезапно дверь открылась, и в комнату вошёл еще один молодой человек. Пётр Петрович подавил в себе желание вскочить со стула, а Иван Иванович не мог решить для себя тот ли это неприветливый юноша, который проводил их в эту комнату, или другой. Юноша как будто был другой. Он, как-то не по-хозяйски, присел на самый краешек кресла, опустил локти на стол и сцепил кисти рук. Сомкнутыми большими пальцами вдавил в переносицу дужку очков.

— Я вас слушаю, — с лёгким акцентом произнёс хозяин кабинета.
— Видите ли, — начал Иван Иванович речь, которую он репетировал ночью, но одно дело произносить её про себя, другое дело вслух.
— Видите ли, — повторил он, — мы собираемся просить у вас политическое убежище.
Парень молча кивнул головой, поощряя к дальнейшему повествованию. Он даже не положил перед собой листа бумаги, чтобы делать какие-нибудь пометки, чем удивил впечатлительного Петра Петровича.
— Мы приехали из Москвы как туристы, — продолжил Иван Иванович, — вот наши документы.
Парень пролистнул заграничные российские паспорта, задержавшись на листах с вклеенными визами, и отложил их в сторону. Именно отложил, а не вернул.
— Эти паспорта на вымышленные имена, — пояснил Иван Иванович, — мы вынуждены были так поступить, и просим, чтобы нас называли именно так.
Пётр Петрович согласно кивнул головой. Юноша за столом никак не отреагировал на это признание, только вновь прижал дужку очков к переносице сомкнутыми большими пальцами.
— У нас есть все основания бояться того, что в России мы будем подвергаться преследованиям по политическим мотивам. Нас могут даже убить.
— Продолжайте, — кратко и почти без акцента поощрил юный хозяин кабинета.
Краткость эта привела Ивана Ивановича в замешательство, но он взял себя в руки.
— Учитывая наши обстоятельства, — Пётр Петрович согласно кивнул, — угроза эта представляется нам реальной.
Никакой реакции.
— Простите, вам, молодой человек, приходилось бывать в Москве?
— Не комментируется!
— Согласен, — теперь уже кивнул головой Иван Иванович. — Так вот, если вы бывали в Москве, то, может быть, вам случалось бывать на Красной площади?
Иван Иванович выдержал деликатную паузу.
— Так вот, бывая в Москве на Красной площади, вы могли из любопытства заглянуть в мавзолей Ленина.
Иван Иванович выдержал еще одну паузу.
— Это и есть место нашей работы, то есть, было местом нашей работы до вчерашнего дня.
— Нас не интересует ваше учреждение, — холодно отреагировал юноша, давая понять, что разговор окончен.
— Зря вы так, молодой человек, — в голосе Ивана Ивановича разливался и мягкий укор и елей одновременно, — мы к вам со всей душой, а вы! Зря вы так!
Пётр Петрович, сохраняя молчание, укоризненно покачал головой. Юноша оторвал зад от краешка кресла.
— Посмотрите на нас внимательно.
Иван Иванович продемонстрировал юноше левый профиль, Пётр Петрович анфас.
— Смотрите внимательно, но имейте в виду, что при выдающемся внешнем сходстве, мы не близнецы и даже не родственники. Узнаёте?
Юноша отрицательно покачал головой.
— А если так, — Иван Иванович положил на стол сторублёвую купюру времён СССР. — Теперь узнаёте?
Юноша уставился на деньги, которые были в ходу, когда он сам ходил еще в детский садик. Надо признать, что некоторое сходство между портретом на купюре и профилем посетителей угадывалось.
— Теперь взгляните сюда, — Иван Иванович положил на стол цветную фотографию, на которой был снят саркофаг с телом Ленина. — Внимание!
Пётр Петрович запрокинул голову назад и прикрыл глаза.
Наконец, до юноши дошло или, кажется, что дошло. Он шлёпнулся обратно в кресло, и, не мигая, уставился на фотографию. Иван Иванович терпеливо ждал, потупив взор. Наконец, когда пауза неприлично затянулась, он решился напомнить о себе.
— Мы до сих пор не можем решить, кто изображен на фотографии: я или Пётр Петрович. Впрочем, для вас это не важно.
— Вы сумасшедшие?
 

 
— Николай Петрович, голубчик! — Развеселился Соллаф, выслушав историю про исполинов. — Я вам всегда говорил, что бесконтрольный секс превращает человека в обезьяну! В нашем случае в великана. Я в некотором роде виноват перед вами, потому что дал возможность ускользнуть гадкому халдею, но можете мне поверить, что я очень этим обстоятельством удручён. Чтобы хоть как-то загладить свою вину, я приглашаю вас на пиво в известное вам место… Отлично! В пять часов вас устроит?.. Отлично! Кстати, вы в курсе московского скандала?.. Вы ничего не знаете? Ну, как же! Из мавзолея пропала мумия Ленина!.. Какое это имеет отношение к нам? Вот об этом мы и поговорим! До встречи, Николай Петрович!

Пенсионер раздраженно шлёпнул трубку на аппарат. Похоже, что Соллаф вновь собирается разводить его. После некоторого раздумья, Петрович пригласил на встречу с Соллафом членкора Зубова. Однако первым, кого Петрович увидел в гадюшнике у стены Доминиканского монастыря был не Соллаф, и даже не Зубов. Из-за ближайшего столика, улыбаясь, как старому знакомому, поднялся китаец.
— Здравствуйте! Вы меня не узнаёте?
— Простите!
— Я Ли Лей, специалист по фунь-шуе. Помните, Задница дракона, по-вашему жопа?
— А вы, что здесь делаете?
— Изучаю движение полезного ци!
Китаец ослепительно улыбнулся и показал пенсионеру пустую пивную кружку.
— Сейчас еще пива закажу! Не «Циндао», конечно, но тоже вкусно! Прошу ко мне!
Петрович уже открыл рот, чтобы отказаться, но в этот момент его дружески взяли под левый локоток и жарко зашептали в ушко.
— Соглашайтесь, ну же! — Шептал Соллаф. — Только давайте вот, что: мы его сами пригласим за мой столик.
Китаец терпеливо ждал ответ Петровича на свое приглашение.
— Мы тут с другом посоветовались и решили, пригласить вас за мой персональный столик, чтобы оказать вам особое уважение.
Китаец, казалось, и сам ждал официального приглашения от местного мудреца: «Раздели пищу и кров с мудрецом, глупее не станешь».
Не дожидаясь ответа, Соллаф подхватил китайца под правый локоть и потащил его вместе с Петровичем вглубь зала. Он нисколько не удивился, обнаружив за своим любимым столиком членкора Зубова.
— О! Какая встреча! Фёдор Иванович! Знакомьтесь…
— Ли Лей!
— А это уважаемый Фёдор Иванович Зубов наш действительный член-корреспондент! Эй! Пива господам!
После обмена любезностями, Соллаф попросил Петровича изложить проблему. Семейную историю Калевипоэга китаец выслушал с большим вниманием. Когда пенсионер вынул из пакета альбом «Калевипоэг в искусстве» и продемонстрировал рисунки с изображением кромлеха в Иру, Ли Лей даже обрадовался.
— Я знаю это место! Очень плохое место! Люди поселились на плохом месте, поэтому оно было разрушено и забыто. Есть вода, много проточной воды, но ци очень-очень слабое. Теперь я вижу, что менгир находился в центре кромлеха. Не очень типично для западноевропейских могильников. Но вполне допустимо. Банк там строить нельзя, все деньги уйдут мимо.
— А мы, что банк строить собрались? — Подал голос членкор Зубов.
— Простите, — смутился китаец, — это моя проблема. Еще раз простите. Я не должен был упоминать про банк.
— Отчего же не упомянуть? — Потянулся Зубов. — Очень даже интересно.
— Потом, про банк, – вмешался Соллаф, — пусть Николай Петрович сначала объяснит, что его так смущает.
— И сам не знаю, — Петровича словно застали врасплох, — точнее сформулировать никак не могу. Одно могу сказать точно, куда бы я не сунулся, везде я натыкаюсь на гранитные валуны, а вот проклятые халдеи всё время мимо. Вроде бы, вот они, рядом, а не ухватить! Даже жрец Мардука удрал прямо у нас на глазах! 
— А я знаю, где его надо искать, — вновь подал голос членкор.
— И где же? — Насмешливо спросил Зубова Соллаф.
— У Шустрова в Маарду.
Ироничное выражение на лице мудреца довольно резко переменилось на озабоченное.
— Вы это серьёзно, Фёдор Иванович?
— Определенно. Даже к бабке ходить не надо. Ма-арду и Мардук, Мардук и Ма-арду. Понятно?
— Мой предок фон Бреверн, когда-то владел мызой Маарду, — задумчиво пробормотал Соллаф. — Так вот, откуда эта связь между нами! Но почему Маарду? Почему теперь?
— Как это ни парадоксально, — Зубов демонстративно заглянул в пустую кружку, — ему легче прятаться там, где мало народа, где все думают, что знают друг о друге всё, что можно и, тем более, всё, что нельзя. Действительно, кое-что знают, но при этом теряют бдительность.
— А тень? — Не удержался Петрович. — Тень-то он откуда там возьмёт?
— И брать не надо, кто там обращает внимание на такие мелочи, особенно в сумерках или в пасмурную погоду. Что вы там разглядите в набитом автобусе по дороге в Таллинн? Поэтому он прячется там, а хулиганит здесь.
— Гениально! — Восхитился Соллаф. — Вот, что значит советская школа материалистической диалектики! Шерлок Холмс отдыхает!
— Постойте, постойте! — Петрович осадил готового развить тему Зубова. — Вот вы такие умные, а зачем он тогда дрочит Шустрова? Иголки ему втыкает? Бритвенные лезвия прячет под матрасом? И вообще причём тут Аксель Бломберг, у которого та же история?
— Ну, не знаю я зачем он его дрочит! — Снова прорвался к трибуне Зубов. – Одно я вижу точно: там у него козырный интерес, там у него лежбище!
Интонации капитана Глеба Жеглова, явственно послышавшиеся в голосе членкора, оценил их только Соллаф.
— Правильно, Зубов! Вор должен сидеть в тюрьме!
— В какой тюрьме? — Удивился китаец, явно не знакомый с культовым советским детективом.
— В какой-какой? Конечно, в каменной! — Рассмеялся Соллаф. — Однако Петрович прав, зачем-то наш жрец Мардука дрочит Шустрова и Бломберга. Ну, Шустрова я ещё могу как-то понять. Иголками отвлекают его внимание от чего-то, что происходит или должно вот-вот произойти в Маарду. Но Бломберг-то здесь причём?
Упоминание каменной тюрьмы пустило мысли Петровича в другом направлении и на какое-то время он выпал из дискуссии.
— Эй, Николай Петрович! — Попытался расшевелить пенсионера мудрец. — Вы-то, что об этом думаете?
— О чём, простите?
— Зачем жрец Мардука дрочит Шустрова и Бломберга?
— Через полтора месяца муниципальные выборы. Если Шустров выиграет выборы в Маарду, он снова станет мэром. По какой-то причине жреца это не устраивает. Причина нам не известна.
— Кстати, — глубокомысленно изрёк членкор, — кто сказал, что цель жреца в том, чтобы не допустить Шустрова во власть? Я, например, не исключаю, что таким оригинальным способом жрец просто не даёт Шустрову расслабиться.
— Вы хотите сказать, что… — восхищённо начал Соллаф.
— Именно, господин мудрец, именно. Нас ловят на живца!
Зубов торжествующе обвёл глазами собеседников.
— На живца, говорите? Но зачем же так сложно?
Вместо Зубова ответил китаец Ли Лей.
— У нас говорят, чтобы поймать обезьяну, не надо гоняться за ней по деревьям, достаточно предложить ей банан.
В наступившей паузе стал слышен зал кафешки: музыка, голоса, стук пивных кружек, противный скрип отодвигаемых металлических стульев. Петрович понимал, что Ли Лей и Зубов скорее всего правы, но как объявить об этом Бломбергу? Что сказать Шустрову? Если сыграть ими в тёмную, они вполне могут разделить печальную участь Хвоста. Если посвятить в жреческие тайны, то эти горячие эстонские парни могут таких дров наломать, что бульдозером потом не разгребёшь.
— Наша обезьяна весьма продвинутая, — задумчиво изрёк Соллаф, — наша обезьяна не ест бананы. Она кровью питается.
— У нас говорят, что все обезьяны едят бананы. Если обезьяна не ест бананы, это другое животное.
— Какое, господин Ли Лей?
— Какое? Например, тигр.
— Только тигра нам тут ещё и не хватало!
— Послушайте, господин Соллаф, обезьяна, которая знает про чужой банан, очень умна. Если она сделает вид, что приняла банан за банан, а не за наживку, то она поменяется местами с охотником.
— Китайская мудрость?
— Да, это очень древнее искусство ведения войны.
— Кажется, я читал об этом, — вспомнил Петрович, — стратагема называется «Заставить императора переплыть море».
— Вы почти угадали! — Радостно заулыбался китаец. — Только вам надо выманить тигра в долину. Так правильно! Если банан — это наживка, то с другой стороны к наживке привязан охотник.
Теперь вместе с китайцем радостно улыбался членкор Зубов. Он живо представил себе жреца, привязанного к Акселю Бломбергу.
— Давно хотел спросить вас, Соллаф, — резко сменил тему Петрович, что вы там нашли такое в пещере под Суур-Мунамяги?
— Я нашёл указание на могилу Калевипоэга.
— Можете показать место?
— Боюсь, что нет. Надпись на стене сообщает, что тело народного героя было расчленено. Части разослали в разные места страны для погребения. Голова, чресла и детородный орган покоятся под Суур-Мунамяги. Сердце спрятано под городищем Линданисе. Ноги закопали на островах. Руки утопили в реке. Если я правильно понял, то речь шла об Эмайыги. С туловищем и головой сложнее, потому что часть текста отсутствует, обвалилась штукатурка. Штукатурка лежала тут же под стеной, но, как вы сами понимаете, мне некогда было ею заниматься.
— Это очень необычно для древнего захоронения, — удивился китаец, — люди всегда старались сохранить телесную оболочку души в целостности.
— По мне, так ничего необычного, — Петрович отхлебнул пива, — это какой-то древний магический обряд. То ли они боялись, что однажды покойник воскреснет, то ли отправили его самого защищать вотчину. Это, конечно, при условии, что вы правильно прочли надпись. Там, что так и написано было «Калевипоэг»?  
— Нет, Николай Петрович, вы правы: там было написано «Сын Неба и Земли».
— Так почему ж вы решили, что это Калевипоэг?
— Я, знаете ли, тоже читал этот эпос. Причём, в отличие от вас не в переводе, а в подлиннике. Должен вам заметить, что автор сильно промахнулся во времени. Если особенно не задумываться, то история Калева, Линды и их сына в эпосе как будто отнесена к началу первого тысячелетия, считая от рождества Христова. Реально события эпоса могли бы развиваться на две-три и даже четыре тысячи лет ранее. В эпосе описан дохристианский мир, местами даже допотопный и одновременно почти современный нам Псков.
— Kindermundt tut Wahrheit kund! — Припечатал Зубов и тут же получил под столом чувствительный пинок по голени от Соллафа, однако не удержался от того, чтобы снова не вставить свои три копейки. — Keine Rosen ohne Dornen!
  

 
Аксель Бломберг нервно курил, поджидая за столиком в кафе отеля «Палас» своего бывшего однопартийца Вольдемара Пукка. На консультации с Пукком настояла жена, и могущественный лидер партии ради семейного спокойствия вынужден был согласиться. Сигарета за сигаретой, докуренные до половины, оправлялись в пепельницу с чётко выраженной ритмичностью: сначала игры со спичечным коробком, затем «выстреливание» сигареты из пачки, прикуривание, с полдюжины нервных затяжек и, наконец, резким движением сигарета втыкается в пепельницу. Через пару минут возобновляется нервическая игра с коробком. Почему? Потому что Бломберг пришёл на встречу с Пукком ровно за сорок минут до назначенного времени, рассчитывая за это время спокойно обдумать план разговора. Вместо обдумывания он успел за каких-то за сорок минут влить в себя три порции водки.

Психиатр Пукк слыл в народе специалистом по всякого рода зависимостям. Деньги на жизнь он зарабатывал, консультируя наркозависимых, на службе в диспансере, но при случае охотно подхалтуривал, консультируя всех прочих пациентов, склонных к депрессивным состояниям, но боящихся посещения официальных лечебных заведений. Пукк легко находил у них целые гроздья зависимостей, вредных или не очень. Это было несложно, потому что внешние проявления астенического синдрома было легко связать практически с любыми особенностями жизни и поведения клиента. Он знал, что в девяносто девяти случаях из ста приглашение на чашку кофе означало задушевный разговор. Довольно часто такие разговоры заканчивались сразу после фразы: «Стоп! Дальше начинается платная консультация!» Происходило это не потому, что клиенты жадничали, а потому, что плата означала для них признание собственной болезни. Доктор Пукк не обижался, хорошо понимая внутреннее состояние клиентов. Половина из них возвращалась спустя некоторое время, уже готовая понести необходимые финансовые затраты.

— Ну прив-вет! — Слегка заикаясь, произнёс Пукк, опускаясь в кресло. — Где там в-ваше кофе?
Доктор общался со своими клиентами в довольно странной заторможённой манере, объяснить которую можно было только профессиональной психиатрической деформацией, возникшей в результате длительного общения с наркоманами.
— М-мне со сливками, пожалуйста.
Кофе и закуски, разумеется, за счёт клиента. Если дело обстояло совсем плохо, то можно было рассчитывать на поздний обед или ужин с бутылкой хорошего вина. Если выбор вин предоставляли доктору, то он неизменно заказывал дорогое шабли, приговаривая вслух: «Г-где слог найду, ч-чтоб описать прогулку? Ш-шабли во льду, поджаренную булку. Ну, и так д-далее». Кажется, что это была единственная поэтическая строфа, которую он вообще помнил наизусть. Поэт Михаил Кузмин мог бы гордиться, что тропа к нему не заросла даже в эстонской психиатрии.
Доктор весело посмотрел на Бломберга и понял, что вместо шабли ему, скорее всего, будет предложена банальная водка.
— Водку будете? — Хрипло подтвердил опасения Бломберг.
Доктор Пукк кивнул. В конце концов, ему было совершенно безразлично, чем будет клиент развязывать язык: мясом по-французски под шабли или водкой под кофе.
— Если только под закуску, — извиняющимся тоном произнёс доктор, — желудок, знаете ли, последнее время пошаливает.
— Салат? Мясное ассорти? Горячее?
— Пусть это будет рыба, что-нибудь такое диетическое.
Бломберг подозвал официантку и сделал заказ.
— Ну-с, что там у нас? — Весьма доброжелательно поинтересовался Пукк, отхлебнув водки не дожидаясь приглашения.
Бломберг для смелости махнул всю сотку сразу и сбивчиво стал излагать домашние проблемы. Принесли рыбу, которую доктор принялся пользовать, прихлёбывая водку. Наконец, Бломберг выдохнул последнюю фразу и жестом попросил официантку повторить две порции водки. Доктор Пукк аккуратно сложил вилку и нож на тарелке, тщательно вытер рот и руки бумажной салфеткой.
— Ч-что же я могу вам сказать, любезный? Д-дальше начинается п-платная консультация.
Рыба съедена, водка выпита. Если сейчас Бломберг даст задний ход, то, хотя вечер и не задался, но хоть не на пустой желудок.
— Согласен!
—  Знаете сколько я беру?
Бломберг кивнул головой.
— В-вот и славненько. В-время пошло с начала вашей исповеди. Кстати, гонорар я беру вперёд.
Бломберг ещё раз кивнул головой.
— У в-вас целых ряд зависимостей, на фоне развитого астенического синдрома. Вы плохо спите ночью, а днём испытываете сонливость.
Бломберг кивнул головой, и кивок этот официантка истолковала по-своему.
— Н-наверное, есть лёгкие боли в груди. Мушки в глазах не замечали? Нет, ну значит, нет. Повышенная раздражительность? Г-головные боли? Частая смена настроения? Ага! Я так и думал. Ваша подозрительность — это ещё не паранойя, но уже довольно заметное явление, чтобы не обратить на него внимание. Хочется работать, но быстро утомляетесь? Я т-так и думал! П-повышенная утомляемость и истощаемость сочетаются с н-непереносимостью даже н-незначительного эмоционального напряжения, а также повышенной чувствительностью. Очень, знаете ли, т-типичная картина.
— А булавки?
— Enetophobia
— Что-то не так, простите?
— Фобия такая, страх булавок называется.
— А лезвие под матрасом?
— Лезвие бритвенное?
Бломберг кивнул и сжал стакан покрепче.
— Xyrophobia. Простите, Аксель. Можно я буду называть вас просто Аксель?
— А это, как вам будет у-угоо…— Бломберг не справился с окончанием фразы, но был понят правильно.
— У тебя, Аксель две сложных зависимости. Т-ты боишься булавок, это энетофобия, и ты боишься бритвенных лезвий, это ксирофобия. Ты постоянно играешь спичечным коробком, эт-то тоже зависимость. У т-тебя кардиофобия. Т-ты подсознательно боишься инфаркта, и страх этот связываешь с курением.
Доктор выразительно посмотрел на пепельницу, полную недокуренных сигарет.
— Внешне это проявляется в играх с коробком, потому что ты испытываешь зависимость от спичек и, одновременно, испытываешь страх перед огнём. Тебе снятся страшные п-пожары, так? Подсознательно т-ты боишься своих снов, так? Это онейрофобия, сиречь страх снов.  
— Дурь какая-то, простите, доктор. Я же в церковь хожу. У меня даже орден церковный есть. Сам вручал!
Бломберг энергично ввинтил указательный палец левой руки в потолок.
— Бог что ли? — Не понял Пукк. — За это надо выпить. Пока будем закусывать, я вспомню, как точно это называется.
— Плевать, как это называется!  Выпьем!
Бломберг метнул содержимое стакана в рот, скривился, но в два глотка всё же проглотил. Он не любил пить без закуски, потому что ломался уже на первом полулитре.
— Э-э, батенька, да у вас ярко выраженная deipnophobia.
— Это еще что?
— Боязнь закуски, шире боязнь обеда и застольных разговоров. Н-надо закусывать, это я вам как д-доктор советую.
— Без сопливых обойдёмся! — Неожиданно схамил Бломберг.
— З-зря вы так, батенька, вы мне за советы сейчас платить будете. Моё время д-дорогого стоит.
— Да, пшёл ты, знаешь куда?!
— Гонорар, и я ухожу, — доктор Пукк примирительно выставил вперёд ладони, — т-ты только не обижайся, Аксель, у тебя ещё одна зависимость…
Психиатр взял актёрскую паузу. Обычно это срабатывало на клиента отрезвляюще.
— Ну, что ещё ты там выдумал?
— Ты, Аксель, боишься медицины, боишься докторов.
— С чего это ты взял, — втянулся в дискуссию Бломберг, — что я боюсь шарлатанов?
— Вот признайся честно, что т-ты боишься моей бороды!
Пукк гордо огладил жиденькую докторскую бородку.
— А причём тут, на хрен, твоя борода?
– Ага! Это и есть барбофобия, сиречь боязнь бороды.
— Да, пшёл ты!
— Вот видишь, Аксель, ты серьёзно болен: ты людей не любишь и боишься их. Эта зависимость называет антропофобия.
— Да, что ты в этом понимаешь?! Я здоровый человек!
— Здоровый! — Легко согласился психиатр.
– Я тебе не псих, какой-нибудь! Понятно?
Бломберг сунул под нос Пукку кулак внушительного размера.
— Вижу, что не псих, — доктор вилкой аккуратно отвёл кулак в сторону, — разве психи такие бывают?
— Не бывают, — подтвердил Бломберг, — я председатель народной объединённой партии! Это тебе понятно?
— Еще как п-понятно! — Согласно кивнул доктор. — Поэтому ты нуждаешься во врачебной помощи. У т-тебя паралич воли. По-научному hypengyophobia.
— Это еще, что за хрень такая?
— Гипенгиофобия это боязнь ответственности.
— Не понял?!
— С-сейчас объясню. Ты болен, но боишься врача, боишься идти к врачу. Т-ты боишься принять решение. В-врач сам к тебе пришёл, и теперь ты боишься признать его профессионализм. П-почему? П-потому, что признав диагноз, ты должен будешь заплатить эскулапу в лапу. Ха-ха! Значит, ты боишься принять на себя ответственность, а это и есть hypengyophobia. Вот, почему я всегда беру гонорар вперёд
— У меня нет налика!
— Банкомат за углом! Если у тебя гарпаксофобия, сиречь боязнь грабителей, то пусть метрдотель проводит тебя туда и обратно.
Доктор изрядно опьянел, несмотря на горячую закуску. Теперь им владела одна только мысль: не упустить гонорар.
— Ты, Аксель, должен мне за четыре часа.
— Позволь, позволь! Мы тут и трёх часов ещё не сидим!
— Во-первых, округляем, а во-вторых, ты пришёл на целый час раньше. Меня ждал-с.
Бломберг уже соображал туго, но лишних денег этому лепиле каторжному платить не собирался.
— Ну!
— Что, ну, Аксель? Я тебя целый час изучал.
— Как изучал?
— Оч-чень просто даже. Ви-зу-аль-но!
— Да, пшёл, ты! — Восхитился Бломберг докторишковой наглости. — Наблюдатель хренов!
— У меня и доказательство есть, — упрямо гнул своё Пукк, — вот с-счёт имеется. Три чашечки к-кофе, со сливками между прочим.
— Сам ты имеется, — сдался внезапно Бломберг, — у меня к тебе последний вопрос.
— Ну-у, — с докторской интонацией протянул Пукк, — я вас, любезный, слушаю внимательно.
Бломберг с видом заговорщика оглянулся по сторонам. Публика как публика. Через столик двое агентов лавочки мирно потягивали пиво, не проявляя никакого внешнего интереса к застольным разговорам Бломберга.
— Телохранители хреновы! — Председатель отвлёкся на агентов нацбезопасности.
Пукк терпеливо ждал последнего вопроса, приближающего расплату.
— Послушай, Вольдемар, — жарко зашептал Бломберг, — я не шучу, я тебя совершенно серьёзно спрашиваю. Ты в колдовство веришь?
— Как в-врач я материалист, а как ч-человек я в б-бога верю.
— И я верю, Вольдемар! А мне страшно, понимаешь? За мной следят!
— Успокойся, Аксель, это д-даже не налоговая инспекция, это просто лавочка. Я их давно срисовал!
Пукк заявил об этом с гордостью.
— Да хрен с ней с лавочкой! — Пьяно махнул рукой Бломберг.
Не прикуренная сигарета из его руки взлетела под потолок и ударилась о край светильника, потом, выписав затейливое антраша, шлёпнулась в бокал с пивом, плеснув пеной на одного из агентов.
— За мной следят везде! Даже в спальной! Они ко мне под матрас забрались, понимаешь?
— Они — это зелёные человечки? — Неудачно пошутил доктор.
— Вот тебе зелёные человечки! — Бломберг сунул кулак под нос психиатру. — Вот тебе гонорар, лепила ссученный! Ты у меня ломом подпояшесся, фраер дешёвый!
Председатель партии поискал в кулаке пропавшую сигарету и, не найдя, внезапно заплакал. Крупные слёзы текли по его одутловатым щекам и падали на полированную столешницу, разлетаясь мелкими брызгами.
— Я вам не как доктор скажу, — тихо начал Пукк, — я вам скажу по-простому, по-человечески. Это делириум т-тременс, сиречь белая горячка. Психоз такой алкогольный. Хотя, конечно, довольно странно, п-потому что делириум редко развивается в состоянии опьянения. Обычно горячка характерна для похмельного синдрома.
Бломберг тихо всхлипывал, не мешая слезам орошать стол.
— В состоянии горячки больной начинает видеть не существующие в реальности предметы и явления. Н-например, скопления мелких животных, грызунов, часто мышей, насекомых, среди которых преобладают мухи, реже тараканы и клопы. Говорят, что н-некоторые видят розовых слонов, но это преувеличение. Чаще встречаются антропоморфные создания, например, маленькие з-зелённые человечки или даже чёртики.
Бломберг заплакал ещё сильнее и ещё горше.
– Видите ли, Аксель, зрительные обманы в состоянии горячки могут быть, как единичными, так и множественными. Я в-вам больше скажу. В моей практике было два случая, когда зрительные образы, соединившись со слуховыми галлюцинациями вызывали эффект в-виртуальной реальности.
— Это ещё как? — Сквозь рыдания поинтересовался Бломберг.
— Для больного это вроде кино, но такого кино, в которое включён и он сам. Можно разговаривать с мышками и злеными человечками, совершать какие-то действия в отношении них, и они будут на вас реагировать. Например, можно гонять чертей. Они будут прыгать по мебели, и огрызаться в ответ.
— Как это огрызаться?
Слёзы Бломберга просохли столь же внезапно, как и появились.
— Например, матерно, — доктор улыбнулся и поспешил использовать минуту просветления у пациента. – Видите, вам уже легче. Так что я свой гонорар отработал.
— Ты мудак, доктор, — поморщился Бломберг, — я никого по квартире не гоняю, даже жену. Колдуют против меня. Кол-ду-ют!
— Ну, а я о чём говорю! — Даже обрадовался Пукк. — Это же зависимость! Типичный случай wiccaphobia, сиречь боязни колдунов и колдуний.
Бломберг в отчаянии грохнул обоими кулаками по столу так, что тяжёлые водочные стаканы подскочили и, на обратном пути лопнули на столешнице с грозным хрустальным звоном.
  

 
Иван Иванович Иванов и Пётр Петрович Петров были разочарованы приёмом, оказанным местными контрразведчиками. Признаться честно, они ожидали большего, много большего. Их историю последовательно выслушали трое чиновников, последний из которых посоветовал им надолго из гостиницы не отлучаться и внимательно следить за сроком истечения визы, дающей право на пребывание в Эстонии. Перед тем, как выставить ходатаев за дверь, он поинтересовался, хватит ли у них денег на запланированное пребывание в стране.

— На наш век хватит! — Иван Иванович с обидой продемонстрировал сразу несколько кредитных карточек. — Наша работа очень хорошо оплачивалась. Поскольку мы готовились к побегу, то деньги были заранее и незаметно переправлены сразу в несколько иностранных банков.

Пётр Петрович гордо вскинул голову и продемонстрировал содержимое собственного бумажника. У чиновника зарябило в глазах от обилия пластиковых кредитных карточек.
— No how! — Произнёс Пётр Петрович надменно. — Карточка используется только один раз. Снимаю деньги наличными все и сразу, после чего выбрасываю карточку. Невозможно проследить!

Эскапада Петра Петровича не произвела на чиновника ровным счётом никакого впечатления. Горячий эстонский парень вежливо показал рукой на дверь.
Москвичи решили поселиться в скромной гостинице на той же улице, что и местная лавочка. Поучив ключи от своего номера, Пётр Петрович первым делом умылся с дороги, аккуратно распаковал немногочисленные вещи и разложил их в шкафчике. Потом заказал в номер обед на двоих и включил телевизор. Пощёлкав кнопками, обнаружил канал «НТВ Мир». Закончилась реклама и началась информационная программа.

— Начался государственный визит президента Российской Федерации Владимира Путина в республику Буркина-Фасо — государство в центре Западной Африки, на северо-западе граничащее с республикой Мали, на юге — с Кот-д'Ивуаром, Ганой, Того и Бенином, а на востоке — с Нигером, — завёл свою волынку диктор. — Беспорядки в столице Франции продолжаются. В Багдаде состоялось второе заседание суда над бывшим диктатором Саддамом Хусейном. Михаил Ходорковский подал жалобу в Международный суд по правам человека. О том, как живёт сегодня самый знаменитый узник России, смотрите в нашем специальном репортаже. А сейчас самая горячая новость дня: из мавзолея пропало тело Владимира Ильича Ленина.

Пётр Петрович вежливо постучал в стенку соседнего номера. Иван Иванович немедленно отозвался на стук. Пётр Петрович выстучал костяшками пальцев нечто особенное, и через минуту в дверях номера возник напарник.
— Началось, — Пётр Петрович кратко ввёл Ивана Ивановича в курс дела.
На фоне мавзолея черноглазая пигалица с микрофоном в руках опрашивала прохожих. Потом возник председатель КПРФ на платформе XXVII съезда КПСС, уловленный в думском коридоре. 
— Это провокация, — грозно резюмировал первый коммунист страны. — Кто-то ответит за этот акт глумления над телом вождя мирового пролетариата. Россия стоит на пороге гражданской войны, которую готовы развязать демократы и, так называемые, национал-большевики. Я дал указания: по всей стране будут организованы стачки и акты неповиновения. Коммунисты — это грозная сила. Сегодня это вам не вчера, это не Беловежская пуща. Мы не допустим хаоса гражданской войны. На демократический террор ответим красным террором, проверенным на практике.
— По словам лидера коммунистов, — возник на экране диктор, — он не был сегодня допущен к телу Владимира Ленина без объяснения причин.
— Охрана мавзолея вытолкала меня взашей! — Комментировал лидер. — Я уже поставил в известность мэра Москвы и президента страны. Мы не допустим хаоса. Виновные ответят по всей строгости закона.
На лёгкое противоречие в обещаниях коммуниста организовать акции неповиновения и одновременно не допустить в стране хаоса никто не обратил внимания.
Уловленный в том же думском коридоре один из лидеров фракции «Родина» выдал в эфир пёрл:
— В тридцатые годы был такой анекдот. Идёт мужик по Ленинграду, кругом только и слышно: «Убили! Убили!». Удивляется мужик: «А кого убили-то!» «Тебе, скобарь, какая разница? Кого надо, того и убили!» Я вам так скажу, теперь не те времена: не посадят и не расстреляют. Кого надо, того из Мавзолея и вынесли! Может быть, теперь похоронят по-человечески.
— А вот комментарий вице-спикера думы, — диктор позволил себе намёк на улыбку.
— Куда, по-вашему, делось тело Ленина?
— Что вы меня об этом спрашиваете? Спросите, куда теперь коммунисты ездят готовить свои перевороты? Раньше ездили в Париж и Ниццу, в Женеву на худой конец. Не удивлюсь, если ваш Ленин завтра объявится в Брюсселе. Кол надо было забить осиновый, чтобы не шастал! Предлагали же его похоронить на Волковом кладбище с матерью, так нет, не хотят! Войны кладбищенской бояться! Хотят, чтобы в центре Москвы. Илюмжинов просил, не дали. Прибалты просили, опять не дали. Что мы так за него держимся? Когда заграницей хотят привести пример русской дикости, говорят, что у нас по Москве белые медведи бродят. Не знают они нашей жизни! Дикость это, когда в центре города лежат консервы из человека, детей туда водят смотреть аттракцион. Живее всех живых! Это покойник живее?! Что из них вырастет? Хунвейбины какие-нибудь! Издеваются над русскими! Иван, очнись! Уже Ленина в гробу проспал! Вот, коммунисты обещали призрак по Европе пустить, и запустили!
Диктор в студии позволил себе ещё один намёк на улыбку.
— Итак, вице-спикер обозначил в деле с пропажей тела Ленина прибалтийский след. Наш корреспондент в Таллинне попробовал разобраться в истории вопроса.
Пётр Петрович выразительно посмотрел на Ивана Ивановича.
— Столица Эстонии Таллинн живёт обычной жизнью, готовится к очередным муниципальным выборам. Между тем по Москве уже поползли слухи, что при посредничестве Таллинна тело Ленина продано в одну из латиноамериканских стран. Среди покупателей называют Фиделя Кастро — это наиболее вероятный претендент и даже президента Уго Чавеса, недавно позволившего себе острую критику в адрес Сэ-Шэ-Аа. Что вам известно о посредничестве Эстонии в деле продажи тела Ленина Фиделю Касторо — с таким вопросом мы обратились к лидеру ведущей политической партии.
На экране возник бородатый и шепелявый лидер партии. В сильных очках подслеповато щурились поросячьи глазки.
— Мне о таких переговорах, конечно, ничего не известно. Конечно, этот человек сыграл большую роль в истории вашей и нашей страны. Некоторые, конечно, связывают нашу независимость с его именем. Конечно, мы так думаем, что определённая роль у него есть, но, главное, это наша Освободительная война. Эстонский народ с оружием в руках получил свою независимость. Здесь не о чём дискутироваться. Это я вам говорю, как историк! С моей стороны торговаться мумиями это не цивилизованно. Больше я не умею вам ответить.
— По словам политика, — продолжил корреспондент, — если тело прибудет в страну официально, то, как главе государства ему будет оказан официальный приём, не смотря на то, что это тело не подаёт признаков жизни уже более восьмидесяти лет. Тело Ленина встретят в Таллинне с почётным караулом и оружейным салютом, если, конечно, оно уже не находится на пути в Аргентину или на Кубу. Эстонские таможенники утверждают, что через Эстонию такой груз не проходил. Саркофаг и сопутствующее оборудование для поддержания тела в определённой кондиции — это не пакет с наркотиками, который можно спрятать за приборной доской легкового автомобиля. А ещё в Таллинне говорят, что деньги на похищение тела вождя мирового пролетариата дал некто Платон Оленин, бывший российский олигарх. В обмен на тело Ленина, которое он обещает выкупить у похитителей в Аргентине, олигарх просит у президента иммунитет от уголовного преследования за экономические проступки и преступления, совершенные им в России.
— Подробности в репортаже нашего специального корреспондента в Лондоне…
Пётр Петрович раздражённо выключил телевизор.
— Что-то я салюта не заметил.
— И караула тоже не было, — подтвердил Иван Иванович.
— Что делать будем?
— Думать, Пётр Петрович.
Принесли скромный обед. Принятие пищи прошло в молчании. Закончив трапезу, Пётр Петрович, как будто без всякой связи с белым мучным соусом из фарша флегматично заметил:
— В Брюсселе нет никакой перспективы.
Иван Иванович мелкими глотками допил кислый, остывший кофе и тоже, как будто без всякой связи с омерзительным напитком напел тихим голосом на мотив «Геркулесовых столпов»:
— В Китай лежит моя дорога…
— Зачем мы им, — также флегматично отозвался Пётр Петрович, — у них же оригинал есть?
— Оригинал нельзя выставить, а нас можно.
— Нас найдут.
— Пётр Петрович, найдут вас и меня. Вы живы, и я жив, а тело давно мертво. К нам какие претензии могут быть?
— И в самом деле! Ваше тело принадлежит вам, а моё мне! И мы в отличие от него живы.
— Правильно, Пётр Петрович. Когда они нас найдут, им будет нечего нам предъявить.
— Я скажу, что тело было продано ещё при Хрущёве китайским товарищам.
— Пусть они, Пётр Петрович, разбираются с китайскими товарищами.
Противно зазвонил гостиничный телефонный аппарат.
— Слушаю, — снял трубку Пётр Петрович, — я вас слушаю!
— Иван Иванович с вами?
— Кто его спрашивает?
— Это не важно, Пётр Петрович. Совершенно неважно, поверьте мне. Но, если вам так удобно, то зовите меня просто Хозяин.
Пётр Петрович вздрогнул и напрягся: в детстве он уже видел одного «просто хозяина» в гробу в Колонном зале Дома Советов. Тогда взахлёб рыдала вся страна, даже урки в лагерях и те рыдали от невыносимого горя. Что уж тут говорить о трудящихся Таллинна, Софии и Белграда, на коленях клявшихся в верности делу Ленина-Сталина!
— Слушаю вас… Хозяин!
— Есть небольшая халтурка. Разумеется, по специальности. Оплата наличными уе.
— Халтуру предлагают, — прижал микрофон ладошкой Пётр Петрович. — Оплата в баксах.
— Соглашайтесь, коллега. Баксы лишними не бывают.
__________________________
<<< Начало ищи здесь