Михаил Петров. Главы из новой книги . 2

Источник: ruspol.net
Фото взято из оригинала статьи или из открытых источников

09.10.18
33

«МОЛОДЕЖЬ ЭСТОНИИ» И «ЭСТОНИЯ»

В Доме печали (печати) у меня был свой кабинет, а когда переехали на Кентмани под бок американского посольства я разделил пространство с Юрой Григорьевым, писавшим на спортивную тематику. Позже к нам подсадиди одну мадам на договоре. Как я не силился, не мог вспомнить её имени, пока случайно не наткнулся в своём архиве на её рассказ о том, как она спасала знамя газеты «Советская Эстония».

Мадам Торшина писала статьи на темы нравственности. Было у неё две привычки: ментоловые пастилки и выпивка. Утром она засасывала ментолом выхлоп, к обеду свежачок. Однажды в полдень я застукал её в кафе за распитием купленной в магазине двухсотграммовой фляжки с водкой. Приняв дозу, она становилась необычайно болтливой и конфликтной. Словом, старая партийная гвардия, которая заставляла плакать ещё мою маму. Признаюсь, я бывал с нею груб, но не по злобе или мстительности. Мне просто нравилось, как её пёрло, когда она натыкалась на ответную реакцию. За свою долгую жизнь в партийной журналистике мадам привыкла к безответному хамству. Возможно, в молодости Люба была иной, но мне досталось наблюдать только её закат.

В целом о работе в «Молодёжке» остались самые хорошие впечатления, вот только уволили меня со дня по кляузе члена городского собрания Сергея Иванова. Другой член собрания – Гена Эвер обозвал его куском говна и пообещал размазать по столу. Иванов написал заявление в полицию и «kusok govna» стал достоянием прессы. Я рассказал эту историю, прибавив слова Эвера о возможной связи Иванова и Черепанова с петербургской мафией. Вскоре газета получила два иска о защите чести. Иванов оценил свою честь в 100 тысяч крон, Черепанов — в 50. Я написал ответ на оба исковых заявления. В результате иски были отозваны, но Иванов упросил Кабана — водочного магната и хозяина газеты уволить меня, что и было немедленно сделано.

Под шумок списали и Сергеева, когда в квартире, которую он сдавал внаём, обнаружился бордель, к которому он не имел никакого отношения. Было весело. Вскоре шум заглох и Сергеев оказался в кресле редактора газеты «Эстония». Перед этим мне рассказали, как Гена Эвер на Ратушной площади орал в телефон, что ему плевать на мнение полиции и он назначит главным редактором, кого захочет, а хочет он Петрова. Была у него такая привычка орать на полицию. Сергеев взял меня на работу политическим обозревателем. Если в «Молодёжке» я расслабился, то в «Эстонии» я понимал, что общий финал близок как никогда.

В один прекрасный день на место Сергеева пришёл Марк Левин — пиздобол редкостный. Программа у него была простая: слово как пушка на войне, от наших слов будут дрожать кабинеты на Тоомпеа, упал, отжался и «Я вас научу отличать клонтитул от нонпарели!» Вот небольшая подборка цитат из Левина.

О слияниях. «К нам пришла пора слияний. Ибо нужда заставляет — хоть по большому, хоть по малому счету. То геополитическая, то экономическая. И вообще всяческая: само наше время велит, не мешкая, сносить барьеры, ломать заборы... Так диктуют глобализация с интеграцией».
О расплате за экстаз. «За экстаз всегда нужно платить. А иначе зачем слияния?»
О гайд-парке. «Посочувствуем англичанам с их Гайд-парком: куда им до нас, безнадёжно устарела тамошняя демократия. Ну, примостился оратор на газоне, воззвал к прохожим —- и что? Слово не воробей, со слуху не сразу схватишь...»
О политике. «Размен ферзей на дамки».
О строевой подготовке. «У нас, увы, слишком короток шаг, чтобы маршировать не в ногу».
О сочинении музыки. «Тон делает музыку».
О журнализме. «С новым общественным строем сформировался и новый журнализм. Нынче государству откровенно окорачивать прессу уже руки коротки, извините за плоский каламбур. Потому она четвертая власть. Газетчики, как мне представляется, — гладиаторы XXI века. Пока нас читают, мы сильны».
О силе печатного слова. «Хочется вникнуть в значение слов. Мы вновь убеждаемся: где воюют пушки, там и слова — снаряды».
О мужских радостях. «Мы живём в мужском мире. Это мир стереотипов и стандартов. Все просто. Взялся — ходи. Пообещал — держись. Улыбнулся — заплатил. Обиделся — замочил. Упал — отжался. Кому такое не по силам — молчи в тряпочку. Будь проще. Дают — бери. Бьют — беги. Нас не догонишь. Люблю я макароны».
О женских радостях. «Женщины в мужском мире вынуждены рассчитывать на себя. Быть по-мужски быстрыми. Жёсткими. Дают — бери. Не дают — отними. Поторговалась — прикупила. Упала — встала. Выматерилась, конечно».
О счастье. «Успех и счастье — не одно и то же. А вокруг унисекс, трансвеститы... С чего бы это?»

Как-то Марк позвал меня в кабинет и стал строго, по-отечески объяснять, что я ничего не смыслю в политике и вообще ни читать, ни писать не умею. Послал я его, потому что при тихой погоде отличаю клонтитул не только от нонпарели. Но и спорить не стал, а просто предложил ему записать на стене маркёром, что его выкинут на хуй из газеты, раньше, чем меня. Грубо так сказал, но Марка за наглую хитрожопость — попытку усидеть в трёх креслах действительно выслали раньше.

К этому времени Гена Эвер, отсидевший месяц в тюрьме, по подозрению в убийстве соиздателя газеты Виталия Хаитова, продал газету Володе Иванову, а тот эстонцу Энделю Сифу. Подробностей не знаю. Они меня и тогда не интересовали. Закон жанра: если газета как девка пошла гулять по рукам, то жить ей осталось считанные деньки.

При Хаитове в логотипе появилась вместо советскиого ордена Трудового Красного знамени вшивая евросоюзовская медалька. Я предложил отцу и сыну Ивановым ради хохмы и пиара вернуть в логотип советский орден. Идея понравилась, но... С орденом вышел только один номер. На первой полосе воспоминания Торшиной «Как я спасала знамя»:

«Август 1991-го. Не знаю, как другие, но журналисты воочию увидели то, о чём ранее лишь читали в учебнике истории о революции 1917 года. Новая власть захватила почту, телефон, телеграф и... наш Дом печати.
Придя, как обычно, на работу, мы смогли едва протиснуться в узенькую створку, подпёртую столом, потому что широченные двери были заперты. Встречали неизвестные люди, подозрительно осматривавшие всех входивших и выходивших, тщательно проверяя удостоверения. Если учесть, что журналисты — народ, себя уважающий, то, естественно, возникали сопротивления. Да и документ при себе был не у каждого.
Словом, обстановка в доме накалилась до предела. Почти все газеты, и эстонские, и русские, выступили с ироническими репликами на этот счёт. Но стража у дверей стояла неколебимо и круглосуточно.
И вот в эти нервозные времена у меня в кабинете на четвёртом этаже («Ыхтулехт» - «Вечрний Таллинн») раздался звонок:
— Люба, поднимись на седьмой! — голос Стаса Малахова, балагура и хохмача, звучал непривычно серьёзно.
Тут же поднялась. Он стоял в углу редакции юной газеты «Добрый день» взволнованный.
— В моем бывшем кабинете осталось знамя «Советской Эстонии». Там все такие перепуганные, что обязательно выбросят... Вынеси! (…)
Стас, уже сбегав в свой бывший кабинет и сняв с древка гордость газеты, сунул мне большущее, шелестящее шёлком полотнище. Я запихала его под плащ и опрометью ринулась к лифту. Стрелой пронеслась мимо не успевших остановить меня стражников и села в такси… Сейчас смешновато вспомнить, как внезапностью и абсурдом можно огорошить даже видавших виды журналистов».

С утра в редакции поднялся кипиш: суета, хлопанье дверей, трескотня телефонов в издательском кабинете… И на следующий день вместо ордена в логотип вернулась евромедалька. Поскольку под идеей подписались хозяева, про мою проказу даже не вспоминали.

На смену Марку, но уже ответственным издателем пришел Павлик Иванов. В первый же день заявился в редакцию с утра пораньше:

— У вас тут есть профсоюз?
— Нет, – нежно проблеяла из угла Ирина Каблукова.
— И при мне чтоб не было! — Павлик грозно продемонстрировал сжатый кулачок

Тучи сгустились. Когда я понял это, то каждое утро вывешивал дацзыбао на тему, как реорганизовать газету — правильную такую программу. В результате Павлик предложил мне договор с зарплатой в 5 сентов за опубликованный знак. С учётом того, что мой большой друг Виталий Белобровцев не давал мне набрать даже месячную норму, это было не просто издевательство, а предложение выйти вон самому. Я вышел: сначала в отпуск, а потом вон.

На следующий день из оставшихся русскоязычных изданий исчезла должность политического обозревателя. В «День за днём» мне сказали с надежой: «Есть должность колумниста, но ты же не согласишься, правда?» Так я стал последним в Эстонии журналистом, который обозревал политику на русском языке. Горжусь: на мне кончился жанр!

Кстати, о Хаитове. Я был в гостях у Эвера, когда пришло известие о смерти Хаитова. Я рванул к его дому и был на месте преступления одним из первых журналистов. Постепенно подтянулись и другие. Хаитов сидел в редакционном джипе, голова запрокинута, рот открыт. Рядом с домом труп большой собаки. Помню, как перепугался Эвер. Он сообразил, что в организации убийства обвинят его. «Следующий буду я», — сказал Эвер, и как в воду глядел. Через пару лет, но уже во Пскове его расстреляли из калаша прямо на улице, полагаю, по другому вопросу, и все же...

К концу того года загнулась «Эстония», а через пару лет и «Молодёжка». Если это не теория заговора, то я фрау Меркель в пору девственности. Виталий Хаитов, Геннадий Эвер, Марк Левин, отец и сын Ивановы, отец и сын Белобровцевы, наконец Сиф и Павлик Иванов вкупе с Кабаном и «боцманом» Ильёй Никифоровым были могильщиками русской прессы в Эстонии.

Понимаю, каждый старался в меру сил и способностей и не корысти ради, а всё же — могильщики, блядь.