 | Михаил Петров |
| Источник: ruspol.net Фото взято из оригинала статьи или из открытых источников | 20.02.19 1792 |
Под горячую руку может показаться, что цель моей изрядно затянувшейся рецензии составляет исключительно унижение двух уважаемых специалисток по Игорю-Северянину. Я не стану возражать и, если студенты и аспиранты будут знать с кем имеют дело, то я буду только рад. Проблема таких «профессионалов» в избыточном количестве академического пафоса, в то время как для того, чтобы описывать жизнь замечательного человека, в первую очередь нужна любовь:Put some love in your heart
Like you put some ink in the inkpot.
Знаете, откуда это? Ни за что не догадаетесь: это весьма уместный совет от Shoking Blue, но этот пласт мировой культуры Шубниковой и Терёхиной знаком вряд ли. Ну, разве что в юные годы плясали на дискотеках под «Шизгару» (Venus). Как бы там ни было, но для нас оба лыка в строку — в чернильницу тоже рекомендуется добавлять любовь, если, конечно, она у вас есть. Ладно, продолжим.
Эстонский период жизни поэта состоял из Тойла и заграницы. В первом было мрачно, сыро и темно, заграницей — тепло, солнечно, там был успех и новая слава. Заграница закончилась в марте 1935 года, тогда же закончилось и Тойла. И вот, что удивительно: постылое Тойла вдруг стало дорого его сердцу и нестерпимо желанно.
Общее замечание: авторы жизнеописания поэта совершенно незнакомы с югославской, болгарской и румынской прессой. Между тем газетная хроника полна жемчужин — интервью, в которых Игорь и Фелисса рассказывают о себе. Центральное место жизнеописания гастрольного периода в жизни поэта авторы отвели Парижу — двум выступлениям в залах Chopin и Debussy, акустика в которых выше всяческих похвал: даже шёпот со сцены отчётливо различим на последних рядах.
Выбор пал на это место по двум причинам: во-первых, непосредственная близость к Собору Александра-Невского. Я уже писал о том, что даты в жизни человека имеют значение, и по сему повторяться не буду: первое выступление 12 февраля в четверг в разгар масленицы, второе — в пятницу 27-го, в первую неделю Великого поста. Воспоминания о втором концерте оставила нам Марина Цветаева.
Артистический вход на 8 Rue Daru, слева через дорогу виден красный маркиз над окнами ресторана «Петроград», справа – деревья за забором храма Александра Невского
Вторая причина — ресторан русской кухни «Петроград», расположенный напротив собора. И, хотя пост в дороге разрешён, обед перед выступлением, наверняка, был постным, чего не скажешь про обязательный ужин с шампанским. Кстати, сам ужин — загадка: поэта не могли отпустить после концерта просто так, в концертном кураже и на голодный желудок. Может быть, когда-нибудь из писем, которые хранятся в Швеции у внуков Игоря Васильевича мы и про этот ужин узнаем нечто интересное.
Мне повезло: я был в Париже на 8 Rue Daru в залах Chopin и Debussy, в которых выступал поэт, принимал участие в молебне у иконы Донской Божией матери в храме Александра Невского, а потом с благословения настоятеля в компании друзей вечерял в «Петрограде» за любимым столиком генерала Кутепова.
Ресторан «Петроград изнутри и снаружи.
Шубникова и Терёхина там не были, но зато они обнаружили в Париже след петербургской Коломбины — Глебовой-Судейкиной:
«Среди дорогих памяти друзей Северянин посещает Ольгу Афанасьевну Глебову-Судейкину, которой посвящены стихотворения «Поэза предвесенних трепетов» (1913) и «Голосистая могилка» (1931)
Летом 1924 года Глебова-Судейкина уехала в Берлин, взяв чемодан своих фарфоровых фигурок. Друзья помогли ей перебраться в Париж, где она поселилась в отеле Прет-ти, а потом в маленькой квартирке под крышей восьмиэтажного дома на площади у ворот Сен-Клу. Весь квартал знал Ольгу Глебову-Судейкину как «la Dame aux oiseaux» — «Даму с птицами»».
Анна Ахматова и Ольга Судейкина.
Судейкиной посвящено очень трогательное стихотворение, но ни среди друзей, ни среди возлюбленных Игоря-Северянина места Ольге Афанасьевне нет:
<…>Я снова чувствую томленье
И нежность, нежность без конца...
Твои уста, твои колени
И вздох мимозного лица,—
Лица, которого бесчертны
Неуловимые черты:
Снегурка с темпом сердца серны,
Газель оснеженная — ты. <…>
Как говорится, ничего личного: комплементарный портрет Коломбины, которая принадлежит всем и никому конкретно, ещё не повод для дружбы или интимного знакомства.
У Шубниковой и Терёхиной находим ещё один загадочный пассаж:
«В ее небольшой комнате с балкончиком, по свидетельству А.Мок-Бикер, насчитывалось от сорока до ста птиц. “Люди больше во мне не нуждаются, — говорила Ольга Афанасьевна, все более одинокая и обедневшая. — Я займусь птицами”. Таково было и впечатление Игоря Северянина, посетившего Глебову-Судейкину в 1931 году».
Откуда они взяли, что посетил и таково было его впечатление? А вот откуда — списано у Элиан Мок-Бикер из «Коломбина десятых годов», хотя там нет упоминания о птичнике:
«Игорь Северянин, знавший Ольгу по дореволюционному Санкт-Петербургу, снова встретился с ней в Париже в начале 1930-х, в один из своих приездов из Эстонии. Так он оказался в тесной комнатке в доме у площади Ворот Сен-Клу».
Апартаменты Pretty на 48 Rue Léon Frot — два локтя по карте от ворот в парк Saint-Cloud.
Вот, будучи в Париже, хочу отдать дань памяти Ольге Афанасьевне Глебовой-Судейкиной, и куда мне пойти: на левый берег к воротам в парк Сен Клу или на правый — в отель Pretty?
В конечном итоге всё объясняет дата 12 февраля: если бы он был у Судейкиной накануне, то дата посвящённого ей стихотворения «Голосистая могилка», была бы другая; 12-го в день первого выступления Судейкина отнюдь не повод, чтобы с утра тащится через половину Парижа в апартаменты Pretty. Скорее всего «Голосистая могилка» след вечерней импровизации за ужином в ресторане «Петроград», след всегдашней готовности Игоря-Северянина к творчеству. Кто-то рассказал ему за ужином о птицах, но забыл упомянуть фарфоровых кукол Ольги Афанасьевны, с продажи которых она жила, потому птицы в стихотворении есть, а кукол нет. Можете поверить мне на слово: Фелисса не осталась бы без куклы и обязательно привезла бы подарок в Тойла.
На всякий случай, напомню, что знаменитая «Восторженная поэза» тоже была написана в Керчи в разгар попойки то ли на ресторанном меню, то ли на салфетке:
Восторгаюсь тобой, молодёжь!—
Ты всегда,— даже стоя,— идёшь,
Но идёшь постоянно вперёд <…>
Дата «Голосистой могилки» игнорирована авторами, а зря. И вновь повторяться не буду, а только напомню, что внимание к датам и личное знакомство с genius loci ещё не повредило ни одному жизнеописателю, скорее, наоборот.
И ещё: ни слова о контактах с князем Юсуповыми его супругой, а ведь именно они приняли деятельное участие в организации концертов и печатании афиш. Поговаривали, что поэт просил князя об устройстве сына на учёбу в Париже, но что-то там не срослось.
Именно из бытовых мелочей и складывается жизнь, а не из авторских домыслов:
«В свою очередь, Северянин предлагает Ремизову принять участие в задуманном русской эмиграцией в Румынии журнале «Золотой петушок». Ремизов согласился, из последующих его писем Северянину явствует, что ни журналов с публикацией, ни обещанного гонорара он так и не дождался. Издательское начинание заглохло, не принеся пользы и Северянину.
Этот пассаж о Ремизове и предложении поучаствовать в «Золотом Петушке» предшествует в жизнеописании «встрече» поэта с Судейкиной в феврале 1931 года. Однако тема иллюстрированного художественного журнала «Золотой петушок» возникла не в Париже в 1931 году, а в Кишинёве в марте-апреле 1933 года. Тогда же определился и главный редактор издания — Леонид Евицкий. Но зачем-то авторы жизнеописания смешали и персонажей, и события, и время.
Вывод: если бы в биографии Игоря-Северянина я не знал хронологии событий, то многократно был бы введён в заблуждение и даже прямо обманут Шубниковой и Терёхиной. Обман — это академический подход? Что без обмана равно вольного или невольного жизнеописательствовать никак?
Слева направо: поэт Леонид Евицкий, Игорь-Северянин, Фелисса Лотарёва, доктор Коцовский, литератор Семён Стодульский. Кишинёв, у дверей редакции газеты «Наша речь». 1933.
Авторы жизнеописания, из Югославии, через Париж вдут читателя сразу в Болгарию, где главным действующим лицом повествования становится поэтесса Любовь Столица, разумеется, с реверансом в сторону болгарина Саввы Чукалова.
Выступления в кадетских корпусах и женских гимназиях Югославии, организованные Державной комиссией, остались за бортом.
Болгарское турне осталось в жизнеописании поэта без упоминания семи выступлений в Софии, без выступлений в Тырново, Стара Загоре, Казанлыке, Плевне, Пловдиве и Сливине. Паломничество в Рильский монастырь (Болгария), упомянуто по ходу дела из парижского февраля в болгарский ноябрь. А с марта по октябрь 1931 года где был поэт? Что делал? Что это за жизнеописание, из которого без объяснения причин вырезано сразу 8 месяцев?
Кстати о паломничестве, сам факт которого находится в противоречии с утверждениями о.Сергия (Положенского) — в миру Принца роз, об отношении поэта к церкви:
«Когда мы были с Игорем вместе, я иногда пробовал заговорить с ним о Боге, о религии, о церкви. Но никогда не имел отклика. Он никогда не бывал в церкви, никогда не исповедовался, никогда не причащался. И только один раз сказал мне насчёт Евангелия, что это просто книга, исполненная противоречий, и больше ничего. Я видел, что заводить с ним богословские споры – дело совершенно безнадёжное, я оставил всякую попытку».
На странице 225 Шубникова и Терёхина сообщили о том, что поэт венчался с Фелиссой в Тарту в Успенском соборе, но то что было действительно важно опустили: ради замужества Фелисса перешла из лютеранства в Православие. Зачем, если поэт был равнодушен к Богу и церкви? Зачем родители потом крестили первенца в церкви в Ору? И это при том, что Игорь Васильевич перед священником настоял на крестильном имени Вакх.
Священник посчитал имя языческим, но поэт предъявил ему святцы, с указанием святых мучеников римлян Сергия и Вакха, которые служили при дворе императора Максимилиана, но были уличены в том, что не приносят жертвы языческим богам. Император унизил их, обрядив в женские одежды и рабские ошейники, но не смог склонить к отречению от Христа. Сергий и Вакх были переданы правителю Сирии Антиоху, который был лично обязан им своей должностью. Вакха бичевали до смерти, а Сергий был обезглавлен.
Наконец, поэт хранил собственную крестильную рубашку и никогда не расставался с крестильной иконой Святого Георгия, а на книжной полке в Тойла ещё совсем недавно можно было видеть дореволюционное издание Евангелия. Так что все разговоры о безверии поэта и никаких отношениях с церковью, лишены оснований. Вера и обязательное соблюдение религиозной традиции далеко не одно и то же. Важно ли это обстоятельство для жизнеописания поэта? Мне кажется, что да, а Шубниковой и Терёхиной — нет.
Спеша из Югославии в Париж, Шубникова и Терёхина не заметили почти двухнедельного отдыха поэта в Дубровнике на вилле «Флора Мира» у четы Сливинских. В это же время на вилле гостил бывший член Государственной Думы Василий Витальевич Шульгин, который оставил воспоминания о северянах Игоре и Фелиссе — птицах певчих. Не заметили авторы, что из Дубровника поэт поехал в Сараево, где жертвой его чар пала полупоэтесса Валентина Васильевна Берникова, роман с которой будет иметь бурное продолжение в 1934 году в замке Храстовац. Берникова символизирует в формуле поэта «три моря — три любви», кстати, обыгранной Шубникой и Терёхиной в названии главы (стр. 325), Адриатику (Ядран).
На сегодня всё, но продолжение следует.
__________________
Начало смотри здесь, продолжение 2 здесь, продолжение 3 здесь, продолжение 4 здесь, продолжение 5 здесь, продолжение 6 здесь, продолжение 7 здесь, продолжение 8 здесь продолжение 9 здесь, продолжение 10 здесь, продолжение 11 здесь
| Последние |
| Реклама |
| Лучшее за неделю |
| Общество и политика |
| Из жизни |
| Культура |
| Публицистика |
| Читательская проза |
| Казачьи вести |
| Соотечественники |
| Рецепт дня |