Видение восьмое.

Зигмунд и Карл – психологи и психиатры, но главным образом философы.

Чезаре – просто психиатр.

Константин – мечтатель.

Время и место значения не имеют.

__________________

Карл. А скажи мне, дорогой Зигги, вот приснился мне сон. Странный надо сказать…

Зигмунд. А других снов и не бывает. Все сны странные. Абсурдные, можно сказать. И да, странно, что ты его вообще запомнил.

Карл. Ну, ты ещё учёного поучи! Сон был странный. Прими это как данность, а не как мою научную несостоятельность.

Зигмунд (смиренно). Принимаю. Однако и ты, Карл, прими…

Карл. С удовольствием! А что у нас ещё остался киршвассер?

Зигмунд. Покуда есть верующие в психиатрию как в науку, киршвассер не переведётся. Прошу, мой друг, испейте из моих докторских запасов.

Карл (ворчливо). Научитесь брать деньгами, а то как-то совсем по-русски…

Константин. Вы что-то имеете против русских?

Зигмунд и Карл (хором). Ни Боже мой!

Карл. Так к слову пришлось. Простите великодушно.

Константин. У нас земский доктор берёт, чем Бог послал. Когда деньгами, когда дюжиной яиц. Если от души, ничем не побрезгует.

Карл. Наука доказала, что души нет.

Зигмунд. Пусть так – души нет, но вот вопрос, откуда тогда взялись душевные заболевания, которые вы успешно врачуете?

Карл. Вам ли не знать, Зигги, психиатрия лженаука! Ну, где ваши подношения?

Зигмунд. А это вам урок, мой дорогой Карл. Брал бы там деньгами, сидели бы тут без spiritus vini. А так, смотрите, шнапс в избытке. Уважаемый Константин, разлить на троих возьмётесь?

Константин (неожиданно деловито). Разлить как: по-братски или по справедливости?

Зигмунд. А что есть разница?

Константин. По-братски делятся, по справедливости делят.

Зигмунд. Постойте, а это как?

Константин. И чего тут непонятного? Говорю же, по-братски делятся. По справедливости, делят – каждому свое. Где тут стаканы?

Зигмунд. Нет тут стаканов. Давайте в пробочку и по кругу.

Константин. Вы еще кал в спичечный коробок присуньте!

Зигмунд. Не понял, а кал тут причём?

Карл. Оставьте его, Зигги, это он так шутит. Русский же!

Константин (напевая):

Заря восход играет,

А табор наш уж спит.

Костер мой догорает,

Вся кровь во мне кипит.

Карл. Константин, я дико извиняюсь, как пить будем, если в пробку нельзя?

Константин. Горе с вами, штафирки штатские,! Видали как горнист на плацу зòрю выдувает?

Зигмунд. Что значит выдувает?

Константин. Церемониал такой воинский: горнист провожает сигналом вечернюю зòрю и встречает утреннюю. Что тут непонятного?

Карл. А горнист тут причём?

Константин. В поллитровке ровно девять пальцев. По-братски будет так. Я от горлышка три пальца закладываю – моя доля. Пью из горла, задрав голову к небу как горнист…

Зигмунд. А к небу зачем?

Констнтин. Чтобы слюней в бутыль не напустить. Физика! (Пьёт из горла приложив к горлышку три пальца и задрав голову к небу.) Фу-у! Здесь всё безвкусно, даже шнапс. Даром, что докторский. Фу-у, гадость… Ну вот, теперь ваша очередь, Зигмунд. Три пальца к кромке жидкости и голову к небу. Пош-шёл!

Зигмунд (облившись киршвассером, слегка икая). Ваша оч-чередь, дорогой Карл. Вам даже пальцы прик-кладывать не надо, что осталось всё ваш-ше. Впрочем, можете проверить.

Карл. Ну, тут не три пальца, а два с половиной и то с трудом …

Зигмунд. У вас не пальцы, а венские ш-шницеля, мой друг.

Входит психиатр Чезаре.

Чезаре. Я что-то пропустил?

Зигмунд (с отвращением глядя на Карла, который давится киршвассером). Наш русский друг учит нас пить киршвассер по-братски из горлышка.

Константин. Правильно из горлá

Чезаре. А в чём проблема?

Зигмунд. Мои докторские подношения. Киршвассер подносили с учётом того, что стакан у меня свой найдётся. А я ж непьющий! Был… непьющий…Теперь вот киршвассер есть, а стакана нет!

Чезаре. И что попросить нельзя?

Зигмунд. Тут нельзя. А там (пальцем в небо) или там (пальцем под ноги) киршвассера не будет.

Чезаре. Думаете про нас забыли?

Зигмунд. Вы сейчас про кого, друг мой Чезаре?

Чезаре. Про хозяина или как там его.

Константин. Хозяин, как вы изволили выразиться, ничего не забывает. Просто он живет по другим часам. А нам тут спешить некуда. Конечно, вопросы есть, накопилось, но подозреваю, что ответы будут на уровне моих вопросов, если вообще будут. Где там ваш докторский шнапс?

Зигмунд. Киршвассер, коллега, киршвассер.

Карл. Я пас. Только объясните Чезаре про три пальца и горниста.

Константин. Ну, коллеги, кого с почином?

По очереди пьют из горлá.

__________________

Зигмунд. …и мы вам не коллеги. Запомните это. Мы светила европейской психиатрии, а вы кто? Русский мужик, вот вы кто. Деревенщина.

Константин. Обиделись что ли? Зря. У нас разный статус, что правда. Вот, вы рассуждаете о том, во что не верите. Лечите то, чего по вашему разумению нет. А я верю, что оно есть. Я знаю, что однажды оно приведёт нас в космос. Приведёт всех, кто был когда-то рождён, но сейчас почитается умершим. Он всех воскресит по великой милости своей, но прежде мы должны победить смерть. Это будет величайшая победа!

Карл. Кто воскресит? Бог?

Константин. Космос! Мы все его дети. Он нас породил, он нас сделает бессмертными. Но сначала мы сами должны победить смерть. Таково условие.

Чезаре. От начала времён на Земле жило и умерло до восьмидесяти миллиардов людей. Может быть и больше. Абсолютное большинство из них ничем себя не проявило. Масса преступников, живодёров, кровосмесителей, просто умственно неполноценных и что всех теперь воскресить? По какому праву?

Константин. Вы их делите и судите по справедливости. А судить не надо, надо принять их такими, какие они есть…

Чезаре. И убийц тоже? И психопатов?

Константин. Это здесь они убийцы и психопаты, а в космосе – счастливые и свободные люди.

Чезаре. Я полжизни изучал ваших счастливчиков под микроскопом, систематизировал преступные типы. Я в них голыми руками копался, дерьмо разгребал, а вы им жизнь вечную?!

Константин. Именно так. Вы же не удивляетесь себе? Киршвассер пьёте, а не пьянеете потому лишь, что душа жива и тело не до конца разложилось. Я не прошу вас быть милосердным. Будьте разумны. Говорю же, в космосе нет моральных категорий…

Чезаре. А что есть?

Константин. Не знаю. Космос большой, всем места хватит, даже психиатрам. Однажды человечество победит смерть, построит межзвёздную ракету, улетит в космос и всё узнает. У меня готовы чертежи аппарата, но пока нет двигателя. У нас нет другой задачи. Мы победим. Победим и полетим. Смерть обречена.

Чезаре. Зачем побеждать смерть, если можно просто улететь от неё в космос?

Константин. Не знаю. Победа над смертью условие полёта.

Чезаре. Вам не приходило в голову, что космос уже заселён? Никто вас там не ждёт и вам там нет места. Особенно психопатам.

Константин. Не могу знать.

Карл. Я слышал про теорию панспермии. Это ещё отвратительнее, чем происхождение видов по Дарвину.

Зигмунд. Если в космосе есть жизнь, то нам об этом ничего не известно. В Книге Бытия нет ни слова про инопланетян.

Карл. Но Книга Бытия и не отрицает возможность их существования.

Константин. Вы отрицает уникальность человечества. Здесь всё устроено для нас и под нас, включая сложнейшую пищевую цепочку. Нам надо перестроится под космос. Мы промежуточный вид и пока мы здесь, мы есть венец творения и одновременно часть пищевой цепочки. Мы едим и нас едят. Визуально – это змей Уробòрас, бесконечно пожирающий самоё себя…

Чезаре. Чушь какая-то! А вторичный продукт куда девается?

Константин. Не могу знать. Жизнь вечная во плоти означает освобождение от плена пищевой цепочки, заодно и от вторичного продукта. В космосе нет места пищевым предпочтениям. Пищевая цепочка делает нас пленниками Земли.

Карл. Разум подсказывает, что другая жизнь может быть основана на других условиях.

Константин. Гегеля мне будете переводить на язык родных осин? Этой идее больше двух тысяч лет. Признаю, что в истории кое-что было разумно. Признаю толику. Но всё остальное, хотя и было исторически действительным, но отнюдь не разумным.

Зигмунд. Дорогой Константин! Ваша идея относительно космоса не блещет новизной.

Константин. От чего же не блещет? Космизм, однако!

Зигмунд. Дружище, все без исключения философские идеи принадлежат грекам и римлянам. Генерация оригинальных идей закончилась к четвёртому веку первого тысячелетия от рождества Христова. Потом тёмные века. Потом ренессанс и бурное осмысление греко-римского наследия. Адаптация чужого и чуждого нам наследия. Чистых идей не осталось. И вот мы живём в эпоху компиляций. Ваш космизм – это компиляция язычества с христианством, и не более того. Ничего оригинального. Увы!

Константин. Космизм – это не компиляция, космизм – это наука!

Чезаре. Нет, не наука. Мракобесие как разновидность неразделённой любви. Вы любите космос как своего творца, но это гипертрофированная привязанность на почве любви. Мы имеем дело с эгоизмом, доведенным до такой степени, которую ваша фантазия едва может вообразить себе. Космос не любит вас. Мы даже не знаем зачем он. Согласен, космос нравственно стерилен и это сводит вас с ума. Меня, кстати, тоже

Константин. Я похож на безумца?

Чезаре. Натурально, хотя вы и не похожи на мономаньяка, не сумевшего объясниться с воображаемым возлюбленным. Судя по вашему возрасту – это старая болезнь. Целомудрие, сохраненное вами до пожилого возраста, превратилось в эротическое умопомешательство.

Константин. Целомудрие? Я похож на умалишённого?

Чезаре. Вполне. Ваша чрезмерная любовь скоро сменится чрезмерной ненавистью по примеру Калигулы или Нерона.

Константин. Вы психиатр или кто? Мы с вами в таком месте, где уже ничего не изменится до воскрешения. А после воскрешения ваша ненависть или ваша любовь не будут иметь никакого значения.

Чезаре. Вы, Константин, уроженец холодной страны и не сошли окончательно с ума лишь потому, что что климат принуждал добывать пищу, одежду и дрова, много дров. Сильный холод сделал ваше воображение ленивым, а ум – спокойным, что избавило вас от лечебницы ещё в зрелые годы. Мой коллега наблюдал французских солдат, которых морозы и снега России сделали слабыми и даже трусливыми, хотя до того они презирали любые опасности. Ни раны, ни голод не могли поколебать их мужества, а холод легко.

Константин. У вас богатое воображение, сударь.

Чезаре. Ваша вялая реакция лишь благодаря депрессивному влиянию холода непосредственно на нервные центры, объясняет спокойствие и кротость в ответ на мои замечания, которые, тем не менее, кажутся вам оскорбительными. В целом это свойство характера жителей полярных стран. Вот, например, в языке эскимосов…

Константин. Не надо про эскимосов! Прошу вас. Давеча Карл признался, что психиатрия – это лженаука, что вы блестяще нам только что продемонстрировали. Я никогда не бывал на Севере. Я всю жизнь прожил в умеренном климате.

Карл (возмущённо). Постойте! Я не то имел в виду, что вы подумали!

Зигмунд. Подтверждаю! Вы сказали, я согласился: психиатрия лженаука. Константин свидетель.

Карл. Зигги, вы, что только что обозвали меня лжецом? Всю жизнь я полагал, что наука должна рассуждать без тенденциозности, и, главное, исчерпывающе. Ваши теории, Зигги, в лучшем случае некая полуправда. Чтобы принять их нужна догматическая твердолобость, помноженная на ваш фанатизм инквизитора-психиатра. Ваш так называемый психоанализ разрушает личность невротика и ничего не даёт ему взамен. Вы не верите в материальность души и духа. Вы холодны и…

Зигмунд. Довольно, Карл! Наболтаете лишнего, будете потом жалеть.

Карл. У нас впереди вечность. Можно уже ни о чём не жалеть.

Зигмунд. Карл, мы оба знаем, что только болезнь и скорая смерть спасли вас от лечебницы. Вы больны. Вам даже здесь снятся идиотские сны.

Карл (примирительно). Это был мой последний сон. Мне приснилось, что кто-то что-то сказал мне. И вдруг темнота, густая, словно чернила, такой и в природе нет. Я проснулся, встал с кровати и пошёл в соседнюю комнату. Там тоже было темно. Я стукнулся о косяк двери, потом споткнулся о стул, наткнулся на стол и вернулся в спальню. В спальне я проснулся и увидел, что в моей темноте только полутьма. Никаких чернил, только слабый свет из окна. Но и это вновь был сон. Сон во сне.

Зигмунд. Знаю, Карл, ты успел мне рассказать эту историю много раз. Во сне к тебе приходят мёртвые, звонят в колокольчик, говорят с тобой…

Карл. Моё бессознательное нынче явило мне другой образ. Он привнес в мои фантазии небо, которое походило на море. Это было странное море. Мы стояли на берегу неба как вдруг ко мне подлетел старик с рогами быка. В руках у него была связка ключей…

Зигмунд. Продолжай, Карл, этих подробностей я еще не слышал.

Карл. Так слушай. Видения, возникающие в моей психике, созданы не мной, а появились сами по себе и живут во мне своей собственной жизнью. Не спрашивай как, не знаю. Фантомы говорят мне о вещах, которые никогда не пришли бы в мою голову, хотя учёный – это я.

Константин. Это космос! Космос говорит с тобой.

Карл. Я воспринимал фантомов как некий высший разум. Я гулял с ними по саду, чувствуя, что они – учителя…

Константин. Это космос!

Карл. Всякое новое порождение фантазии воспринималось мной как личное поражение. Фантомы научили меня относиться к моей психике как к некой реальности, существующей объективно. Мое собственное ego постоянно переживало унижение, но horrida nostrae mentis purga tenebras…

Константин. Позвольте, это же латынь…

Чезаре. Наш суровый разум разгоняет тьму…

Карл. Вот-вот, тьму. Меня повсюду окружала тьма, что меня постоянно раздражало. Но меня это и несколько успокаивало. Значит, я не совсем утратил связь с миром. В тот момент меня крайне занимало то, что внутри меня существует какая-то женщина, которая постоянно вмешивается в мои мысли. И тут я вновь проснулся во тьме. Тьма как ад кромешный – место моих ночных мучений, где условия моей жизни невыносимы. И в то же время – это сон.

Чезаре. Похоже на сон наяву. Поэтам свойственно пребывать в таком трансе, который похож на сон. Впрочем, психиатрия далека от поэзии.

Карл. Вы правы, то, что я делал, не имело ничего общего с наукой.

Зигмунд. Приплыли. Психиатр в роли пациента вымогает диагноз у другого психиатра в присутствии третьего. Теперь ты понимаешь, Карл, какую роль играет в сновидении абсурдность и какие мотивы ею управляют? В мыслях, скрывающихся за снами, сплошная нелепица. Это нелепо, когда одна из ваших бессознательных мыслей сопровождается критикой и иронией. Абсурдное служит одним из средств, при помощи которого сновидение изображает противоречие, все равно как преобразование взаимозависимости между мыслями и содержанием сновидения, все равно как использование ощущений моторной связанности. Абсурдность сновидения не должна воспроизводить склонность мыслей, скрывающихся за сновидением, к иронии, включающей в себя и противоречие. Только с такой целью сновидение дает нечто курьёзное, заслуживающее смеха. Оно превращает здесь опять-таки часть скрытого содержания в явную форму.

Карл. Каков будет приговор?

Зигмунд. В твоих сновидениях, Карл, нет никакой загадки. Вот мой диагноз, и нет никаких загадок. Ты болен и сны твои абсурдны. А за приговором это к Чезаре.

Чезаре. Простите, господа. Это не мой компот.

Константин. Ну, Карл и кто тут умалишённый?

Карл. Тащите сюда ваш киршвассер, Зигги.

Занавес.