«На первом концерте 4 декабря мы разберём

оперу "Пиковая дама", попробуем посмотреть

на эту оперу с необычной позиции — с позиции

криминалиста и зададим сакраментальный вопрос:

кому было выгодно убийство старухи-графини?

Многое, знаете ли, проясняется из такого простого

вопроса».

Объявление на Facebook

На моей книжной полке стоит роскошное издание «Пиковой дамы» Товарищества Р.Голике и А.Вильборг в Петрограде.

Товарищество было основано в 1903 году в Санкт-Петербурге путём слияния типолитографии статского и коммерции советника Романа Романовича Голике и фото-цинкографии потомственного почётного гражданина Артура Ивановича Вильборга. Товарищество быстро получило статус Поставщика Двора Его Императорского Величества. В 1918 году «Товарищество» было национализировано и получило название «15-я государственная типография».

Первое издание «Пиковой дамы» (1911) считается лучшим дореволюционным изданием повести и вообще значительным событием русской художественной жизни. Мой экземпляр 1917 года несколько скромнее. И все же он отпечатан на дорогой бумаге верже (франц. verge — полосатая) с видимой на просвет сеткой из резких полос (вержеров), пересечённых под прямым углом частыми, близко расположенными полосами понтюзо (франц. pontuseaux), имеет слегка потрёпанную издательскую картонажную обложку, форзац из узорной цветной бумаги и роскошный фигурный обрез. Главы отделены друг от друга шмуцтитулами (нем. Schmutztitel — «грязное заглавие») с цветными вклейками, текст окаймлён орнаментальной рамкой и снабжён акцидентным набором — заставками и концовками.

Главная фишка издания — великолепные сюжетные иллюстрации Александра Бенуа, делающие саму книгу настоящим произведением искусства.

* * *

Александр Сергеевич изложил нам\\\\\\\\\\\\\\\\сочинил для нас, отнюдь не детектив — детектив как жанр сформировался немного позже. «Пиковая дама» Пушкина — это мистическая история, основанная на анекдоте, в понимании XIX стлетия. История с лёгким налётом готики, перекликающаяся в чём-то и с Уилки Коллинзом, и с Эдгаром По.

Для того, чтобы разобраться в хитросплетениях сюжета филологии и криминалистики будет маловато. Упростим проблему до приемлемого минимума.

* * *

Граф Сен-Жермен

Наиболее авторитетные исследователи текста отмечают смысловую многоплановость литературной композиции «Пиковой дамы», притом, что в её основе лежит, как говорили во времена Пушкина, анекдот о графине Наталье Петровне Голициной, которая выручила проигравшегося в карты внука, назвав ему три верные карты, назначенные ей некогда в Париже графом Сен-Жерменом. Внук поставил на три карты и отыгрался. «Дальнейшее развитие повести все вымышлено», — читаем в комментариях.

Полноте, да так ли это?

* * *

Начнём с того, что никакого убийства не было, стало быть вопрос должен быть поставлен иначе: не «cui prodest», а «cui bono». Смысловая разница невелика, но всё же она есть. Итак, cui bono — кому хорошо? Ответ очевиден: из персонажей повести ни-ко-му!

Германн, хотя и с пистолетом в руке в смерти графини не заинтересован — он в пролёте, поскольку тайна трёх карт утрачена безвозвратно. Post hoc, ergo propter hoc — правило, работающее безотказно.

В некотором роде бенефициаром истории можно условно считать банкомёта Чекалинского — он отыграл гигантский проигрыш. Разумеется, Чекалинский профессиональный игрок, но вот вопрос: выпади Германну туз в третьей прокидке, хватило бы ему личного состояния чтобы покрыть проигрыш? Разумеется, Чекалинский знает анекдот, но ничего не знает о связи понтёра Германна со старухой.

Другие кандидаты на роль бенефициара есть? Увы, нет. Возможно ли, что жизнью престарелой графини распорядился тот, кто не был заинтересован в утечке тайны? Почему бы и нет?

Однако вернёмся в повесть

* * *

Повторимся, повесть многоплановая, но первое, что бросается в глаза — отсутствие имён у ключевых персонажей. Нет имени у конногвардейца Нарумова, игроков Сурина, Чаплицкого и Чекалинского, а также у главного персонажа повести — Германна. (Ау, любители писать Таллин с одним «н» по правилам русского языка!) Это тем более странно, что Нарумов и Сурин упомянуты в завязке повести, а славный Чекалинский — ключевая фигура в развязке.

Словно спохватившись, Пушкин наделяет именем игрока Томского. Однако нужно быть очень внимательным читателем, чтобы сходу соединить имя князя Павла Александровича с фамилией Томский. У старухи графини Анны Федотовны и её воспитанницы Лизаветы Ивановны есть имена, но нет фамилий.

Не менее странно и то обстоятельство, что Лизавета Ивановна в сохранившемся наброске повести имеет полное имя — Шарлота Миллер, четвертая дочь обрусевшего немца, обанкротившегося купца второй гильдии. Герман (в наброске это пока ещё имя героя и пишется оно с одним «н») живёт с Шарлотой в одном дворе. «И скоро они полюбили друг друга, как только немцы могут ещё любить в наше время», — замечает Пушкин.

В третьем сохранившемся наброске повести Чекалинский, видимо, приняв первую весьма крупную ставку Германна, интересуется у Нарумова, как зовут его приятеля.

Наконец, в повести есть имена, скрытые за отточиями, что придаёт повествованию лёгкий флёр документальности.

Объяснения феномену безымянства в «Пиковой даме», т.е. непонятке номер один нет ни у Пушкина, ни у комментаторов. У меня, его тоже нет.

* * *

Во что играют у конногвардейца Нарумова объяснять современникам Пушкина не было нужды. Для современного читателя сделаем исключение. За столом у Нарумова играют в фаро или фараон. Другие названия игры — штосс, если играют двое, или банк (банк-стол, банчок). если играют несколько человек. Чекалинский и Германн в финале повести играют вдвоём, следовательно, они играют в штосс.

Из распространённых в XIX веке коммерческих игр штосс — наиболее тупая. В ней от игрока, если, конечно, он не шулер, не требуется ни умения, ни умственного напряжения. Играют двумя колодами, причём в приличном обществе, чтобы исключить неожиданности, в игре используют только новые колоды. Чекалинский и Германн играют новыми колодами. По окончании игры колода с мечеными картами вторично использована быть уже не может.

Технически игра выглядит так: игрок — понтёр (отсюда понтировать и фразеологизм «кидать понты») и банкомёт вскрывают две колоды. Игрок вынимает из своей колоды заветную карту и кладёт её перед собой рубашкой вверх. Карта накрывается ставкой — живыми деньгами или векселями, или же размер ставки пишется мелом на столе. По традиции, игрок подрезает картой колоду банкомёта и после этого он не вправе уже изменить свою карту — игра началась. Как это у Пушкина в завязке повести:

А в ненастные дни

Собирались они

Часто.

Гнули, мать их ети!

От пятидесяти

На сто.

И выигрывали,

И отписывали

Мелом.

Так в ненастные дни

Занимались они

Делом.

В классическом варианте все может решиться уже по первым двум картам. Банкомёт переворачивает свою колоду рисунком вверх и сдвигает верхнюю карту — «лоб» — вправо, обнажая следующую за ней карту — «сонник». Понтёр показывает свою карту. Если «лоб» совпадает по достоинству с картой понтёра (масть значения не имеет), то выиграл банкомёт, если совпадение в «соннике», то выиграл понтёр. Если совпадений нет, то игра продолжается. В описании игры Чекалинского и Германна эта деталь отсутствует. Заветные карты Германн вскрывает только после того, как они выпадают налево.

Карта за картой колода разделяется на две кучки — вправо кладутся карты банкомёта, влево — карты понтёра (отсюда фразеологизм «ходить налево»). Если карта понтёра выпадает налево — он выиграл, если направо — проиграл. Во время игры понтёр может увеличить ставку, загнув угол карты («пароли», «пароли пе») и таким образом утроить свой выигрыш в случае удачи.

В стихотворении Александра Сергеевича после загиба ставка лишь удваивается, что свидетельствует о договорных правилах, ограничивающих азарт игроков:

«— А каков Германн! — сказал один из гостей, указывая на молодого инженера, — отроду не брал он карты в руки, отроду не загнул ни одного пароли, а до пяти часов сидит с нами и смотрит на нашу игру!

— Игра занимает меня сильно, — сказал Германн: — но я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее».

Давайте обратим внимание на то, что карточная игра, отнюдь не развлечение, а дело. К делу следует относиться серьёзно. Даже «Игроки» у Гоголя, хотя и балагурят отчаянно, но к делу своему — шулерству относятся серьёзно, и не только потому что ставки в игре нешуточные. В набросках самого Пушкина к замыслу о Фаусте находим:

— Что козырь? — Черви. — Мне ходить.

— Я бью. — Нельзя ли погодить?

— Беру. — Кругом нас обыграла!

— Эй, смерть! Ты, право, сплутовала.

— Молчи! ты глуп и молоденек.

Уж не тебе меня ловить.

Ведь мы играем не из денег,

А только б вечность проводить!

Игроки в «Пиковой даме» тоже играют не из денег. За игрой они проводят свою часть вечности. Но это так, к слову пришлось.

* * *

Когда Германн решается на игру, то он вымогает у старой графини заветные три карты Сен-Жермена, но Анна Федотовна упрямо молчит и под дулом пистолета умирает.

«При виде пистолета графиня во второй раз оказала сильное чувство. Она закивала головою и подняла руку, как бы заслоняясь от выстрела... Потом покатилась навзничь... и осталась недвижима.

— Перестаньте ребячиться, — сказал Германн, взяв ее руку. — Спрашиваю в последний раз: хотите ли назначить мне ваши три карты? — да или нет?

Графиня не отвечала. Германн увидел, что она умерла».

С этого момента в повести начинаются чудеса. Лизавета Ивановна при известии о смерти графини немедленно вспоминает слова Томского о Германне: «…у этого человека, по крайней мере, три злодейства на душе». Если принять обман Лизаветы Ивановны за первое злодейство, а смерть графини за второе, то о третьем злодействе автор попросту умалчивает.

Германн, не чувствуя раскаяния за свой поступок — он же не убийца, тем не менее вину свою в смерти старухи сознает. Замечание Пушкина: «Имея мало истинной Веры, он имел множество предрассудков».

* * *

Имея множество предрассудков, Германн идёт просить прощения у мёртвой графини. Графиня из гроба, прищуривая глаз, насмешливо глядит на склонившегося над ней Германна — он, хотя и не убийца, но все же возможная причина её смерти. И вот вам непонятка номер два: взгляд графини виден только Германну. Обстоятельство это — видение — обыкновенно связывают с болезненным состоянием самого Германна, хотя внезапный прищур может быть объяснён посмертным сокращением мышц лица, вызванных температурным режимом в соборе, который зависит от количества одновременно зажжённых свечей.

* * *

В надежде заглушить волнение от прощания со старухой Германн напивается в трактире, но тщетно — вино лишь горячит воображение. Дома он крепко засыпает и просыпается… совершенно спокойным, и это важное обстоятельство. На часах без четверти три — точное время тоже указано не случайно. Внезапно ему является покойная графиня.

И вот вам непонятка номер три — Германн, накануне при свете дня бурно отреагировавший всего-то на лёгкий прищур покойницы, теперь спокойно и без страха встречает старуху или её привидение среди ночи. Герман не спит — он проснулся и бодрствует, и он совершенно спокоен. Потом он долго не может опомниться, но это уже потом.

Между тем эту часть повести — видение старухи-покойницы — обыкновенно объясняют возбуждённым состоянием Германна и или даже его глубоким сном под воздействием алкоголя, но вспомним — он проснулся.

Удивления достойна речь графини:

«— Я пришла к тебе против своей воли, — сказала она твёрдым голосом, — но мне велено исполнить твою просьбу. Тройка, семёрка и туз выиграют тебе сряду, — но с тем, чтобы ты в сутки более одной карты не ставил, и чтоб всю жизнь уже после не играл».

Оказывается, у покойной графини поручение к Германну! Но и в чужую волю она пытается твёрдым голосом вставить своё условие:

«— Прощаю тебе мою смерть, с тем, чтоб ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне…»

Мёртвая старуха, отнюдь не корит Германна убийством, она прощает ему свою случайную смерть. Вина в случайной смерти и в убийстве, суть разные вещи. Умысел Германна причинить старухе смерть, а тем более убить её не просматривается.

Наконец, меня всегда смущало это пушкинское многоточие. В набросках к повести Пушкин употребляет латинское et cetera. Например, «в одном из etc» или «Герман был твёрдо etc». И вдруг многоточие, как бы подразумевающее, что было сказано что-то ещё, чего Германн о своём видении не записал. Возможно, он опустил в записи упоминание того, кто послал старуху, т.е. дьявола.

* * *

Принято думать, что автор является полновластным хозяином своим персонажам и может заставить их делать все, что угодно. Наверное, это справедливо по отношению к современным авторам хоррора или криминального чтива, но Пушкин-то не таков! Герой, которого он оживил силой своего воображения, начинает жить жизнью, неподконтрольной автору. И не всякого героя можно заставить сделать все, что угодно.

Вот и Германн, когда садится за стол, чтобы записать своё видение, — зачем бы это? — действует вполне самостоятельно, как бы помимо воли автора. Германн записывает своё видение — не сон! Что станется с этой записью потом, читатель так и не узнает. Но зачем-то ведь он его записал? Запись видения и его дальнейшая судьба — это непонятка номер четыре.

* * *

Сорок семь тысяч рублей, поставленных Германом, на тройку — деньги отнюдь немалые по пушкинским временам. Сравните со ставками в «Игроках» Гоголя, сделав соответствующую поправку на гротеск пьесы, а ещё лучше сравните с ценой мёртвых душ, которые скупает Чичиков. Цена ревизской души доходит до 500 рублей ассигнациями, залоговая стоимость до 200 рублей.

Сорок семь тысяч Германна, поставленных на кон, — это огромные деньги!

С тройкой и семёркой проблем нет, а вот с тузом выходит промашка. Ставку на тройку Чекалинский принимает ласково. Выигравшая семёрка смущает его. В третий раз Чекалинский бледен уже заранее, он насилу улыбается, и руки его дрожат, когда он начинает метать карты. Направо — банкомёту легла дама, налево — понтёру туз. «Туз выиграл!» — объявляет Германн и предъявляет… пиковую даму, не понимая, как он мог обдёрнуться.

И тут самое время разобраться в том, что же произошло.

* * *

Обдёрнуться Германн не мог — в этом заключается основная непонятка. Он и это, несомненно, хладнокровно вынимает из своей колоды туза. Если бы он обдёрнулся и вынул из своей колоды две карты — вместе с тузом ещё и пиковую даму, прилипшую к его рубашке, то был бы немедленно схвачен за руку другими игроками, внимательно наблюдающими за игрой. Скорее всего, он был бы бит ещё до начала прокидки и как шулер с позором изгнан из общества.

Если бы он все же обдёрнулся и случайно вынул из колоды две карты, оставшиеся незамеченными для игроков, то поднятая дама оставила бы на столе туза, и вновь быть Германну биту. Значит, все-таки это была одна карта — туз. Проверять колоду в поисках туза никому не пришло в голову.

Рассмотрим ещё один возможный вариант, а именно шулерский приём втирания (отсюда фразеологизм «втирать очки»). Приём помянут уже в самом начале повести, когда обсуждают анекдот Томского:

— Случай! — сказал один из гостей.

— Сказка! — заметил Германн.

— Может статься, порошковые карты? — подхватил третий.

— Не думаю, — отвечал важно Томский.

Приём этот никогда не применялся по отношению к картинкам. Нарисовать на даме туза, которого можно «случайно» втереть в сукно, нереально. Можно, например, сделать из тройки четвёрку. Если у шулера выпадает четвёрка, он предъявляет фальшивую четвёрку, а если выпадает тройка, незаметно стирает карту о сукно и — вуаля! — в руках снова тройка. Для исполнения трюка нужна определённая ловкость рук, которая достигается постоянными упражнениями. Однако Германн отнюдь не шулер!

* * *

А представьте себе, что при начавшейся прокидке Германн гнёт пароли внезапно утраивая последнюю ставку. Какой могла быть реакция банкомёта, который не в состоянии ответить на пароли пе? У побледневшего Чекалинского два варианта поведения: невероятный — отказаться от продолжения игры и на месте быть биту шандалами за шулерство, либо продолжать игру в надежде выигрышем избегнуть позора. Выпадает дама и честь его спасена.

Можно, конечно, попытаться разобрать значение трёх карт в сочетании — тройка, семёрка, туз. Во времена Пушкина для гадания на картах использовалась система француженки Марии Ленорман. Считается, что она предсказала Наполеону неудачный поход в Россию и одинокую смерть в ссылке. Однако, не зная сочетания назначенных и выпавших мастей, рассуждение не будет иметь смысла. Наконец, играют в тупой штосс! Увы, не до мастей!

* * *

В сухом остатке мы как будто имеем дело не с предсказанием, а, по сути, с программой — три карты, которые следует разыграть по одной ставке в день при условии затем уже не играть никогда. Дьявольские штучки! Вот и Бенуа не удержался от того, чтобы не изобразить за спиной Чекалинского фортуну и чёрта.

Получив на руки 188 тысяч рублей с выигрышей на тройке и семёрке — внушительное состояние! — Германн вполне мог бы остановиться и более не рисковать, но он продолжает тупо исполнять программу, объявленную ему покойной графиней, причём против её воли. Вот самое время, когда следует вспомнить о таинственном многоточии!

Когда Германн играет в третий раз, программа уже дала сбой, но из-за упоминавшегося выше многоточия мы никогда не узнаем, в каком именно месте он произошёл.

* * *

Получается, что пушкинский анекдот не менее значителен, чем его обрамление — многоплановая литературная композиция. Предположим теперь, что роковой сбой в программе произошёл в тот момент, когда покорная дьявольской воле графиня вставила в программу свои три копейки — условие жениться на Лизавете Ивановне. И, если это действительно так, то вслед за автором «Пиковой дамы» я бью в ладоши и восклицаю: «ай да Пушкин! ай да сукин сын!»

* * *

В классическом детективе есть правило: в финале все непонятки должны быть объяснены устами детектива (сыщика-любителя, консультанта, et cetеra) без ссылок на мистические обстоятельства. В повести Пушкина нет ни детективов, ни каких бы то ни было объяснений.

Так кому выгодно убийство старухи и что конкретно проясняется из такого простого вопроса для криминалиста? А ничего!

Там, где начинается мистика, дедукция и криминалистика бессильны!

__________________

<Впервые в сокращении в «Квадратном дюйме триста сажен», Таллинн, 2012.>